Читать интересную книгу Воспитание жестокости у женщин и собак. Сборник - Валентин Черных

— Тоже верно, — согласился Тихомиров. — Но надо было это все как-то поспокойнее, не торопясь.

— А мне некогда, — сказала модистка. — Мне торопиться надо. Я ребенка хочу родить и успеть поднять его на ноги. А мне уже тридцать семь.

— Я все понимаю, — сказал Тихомиров. — Но не раздражай деревню. Не ходи хотя бы голой по дому.

— Еще чего! — возмутилась модистка. — По собственному дому уже голой ходить нельзя! Чего уж тогда можно? И вообще, без одежды ходить полезно для тела, и босиком по траве тоже полезно, об этом в журнале «Здоровье» написано. Да разве в этом дело? Я вот сейчас занавески повесила. Ну и что? Все равно найдут к чему прицепиться… Пехова сломали, а меня не сломите. Все навалились на Пехова: и женсовет, и педсовет, и сельсовет, и партсовет.

— Партбюро, — поправил Тихомиров. — Пехов партийный и должен отвечать.

— А он отвечает, — возразила модистка. — На все призывы. В уборочную две смены надо — он первый. На субботник — он первый. Он всегда готов партии помочь. А чего же, когда ему плохо, партия не помогает?

Тихомиров тяжело вздохнул, и писатель вздохнул тоже.

— Вот вы писатель, учитель жизни, скажите, что мне делать?

Писатель задумался.

— Делать надо вот что, — наконец сказал он. — В этой ситуации кто-то должен быть лидером. Пехов, судя по всему, сейчас не в состоянии. Значит, вы. Берите его к себе. Вначале, конечно, все возмутятся, может быть, перестанут даже здороваться.

— И так не здороваются, — вставила модистка.

— Тем более, — сказал писатель. — А потом привыкнут.

— А чего ты скажешь? — спросила модистка Тихомирова.

— Силой в таких вопросах ничего не решишь, — не согласился Тихомиров.

Уже ночью Тихомиров и писатель возвращались от модистки.

— А почему ее модисткой называют? — спросил писатель Тихомирова.

— А в деревне всех, кто шьет, всегда модистками называли.

— Откровенный вопрос можно? — спросил писатель.

— А я всегда откровенный.

— Вы ведь тоже влюблены в модистку. Так?

— Не так, — не согласился Тихомиров.

— А почему же вы, ну…

— Понял, не объясняй дальше. Нельзя позволять, чтобы на одного человека все накинулись. Даже если он не прав, все равно нельзя. Человек должен верить, что к нему хоть кто-то на помощь придет. Я к ней из протеста хожу. Человек обязан протестовать, если к другому человеку плохо относятся.

Они подошли к дому Тихомирова, но дверь оказалась закрытой.

— Тоже протест? — спросил писатель.

Тихомиров постучал в окно.

— Полина, — сказал он, — я-то ладно, а чего человек должен страдать?

— Ты отойди к колодцу, — ответила Полина. — Тогда я пущу писателя.

— Я тогда тоже не пойду, — сказал писатель.

Полина, по-видимому, раздумывала, как быть дальше.

— Выбрось хоть одеяло, — попросил Тихомиров.

И тут они услышали голос Анны.

— Отойди, — потребовала она. Грохнула щеколда. — Заходите. — Что вы за мужчины? — рассмеялась она. — В таком случае надо штурмом брать.

— В следующий раз, — пообещал Тихомиров, — возьмем.

…Писатель раздевался, когда раздался стук в дверь. Он поспешно натянул брюки.

— Я на пять минут, можно? — спросила Анна, входя. — Вы у модистки были?

— Да, — подтвердил писатель.

— А правда, она голой по дому ходит?

— Правда, — подтвердил писатель. — Она считает это полезным с точки зрения гигиены. Но сейчас она повесила занавески.

— Жаль, — сказала Анна. — Те мальчишки, которые видели ее в первозданном виде, запомнят это на всю жизнь. И когда они станут старыми, будут вспоминать, что жила в их деревне прекрасная естественная женщина, которая ничего не страшилась. Вы знаете, что она убежала с выпускного бала с летчиком?

— Знаю, — сказал писатель.

— Я ей завидую. Только одного понять не могу: что она нашла в этом Пехове? Жалкий, безвольный человек.

— Она его любит, — сказал писатель.

— Но ведь он сам никогда ни на что не решится.

— Мы эту проблему как раз сегодня и обсуждали. И пришли к выводу, что ей надо инициативу брать на себя.

— Ой, как интересно! И когда же она возьмет на себя эту инициативу?

— Наверное, завтра, — ответил писатель.

Звено Тихомирова работало в поле. Поблизости затарахтел мотоцикл, и молодой агроном на мощном «Урале» с коляской подрулил к тракторам.

— Михалыч! — крикнул он. — Буянов срочно вызывает тебя и писателя. Просили доставить.

— А после работы нельзя? — спросил Тихомиров.

— Говорят, срочное дело. Садитесь.

— Свой транспорт есть, — сказал Тихомиров. Он завел свой мотоцикл, а писатель сел на заднее сиденье.

…Буянов вышел из-за своего стола, пересел за стол заседаний и пригласил садиться Тихомирова и писателя.

— Разговор будет официальный, — предупредил он. — Поэтому я не поехал в поле, а вызвал вас сюда. Произошло чепе. На почте встретились Пехов и модистка, и Пехов пошел за модисткой. Но подоспела жена Пехова с дочерью, произошло столкновение. На место происшествия вызвали участкового инспектора Гаврилова. Участковый допросил модистку, и та заявила, что так действовать ей посоветовал товарищ писатель. Это правда?

— Правда, — признался писатель.

— Сообщаю дальше. Допрошенная участковым жена Пехова заявила, что она подожжет дом модистки, а ее саму обольет серной кислотой. И она это сделает, у нее характер аховый!

— С керосином не проблема, — сказал Тихомиров, — а где она серную кислоту достанет?

— Я вначале тоже так подумал — не достанет, а потом сообразил — в школе может взять. Ее сестра Зинка в школе техничкой работает. Взломают химкабинет и возьмут. Я уже на всякий случай директору школы позвонил, чтобы он принял срочно меры по охранению кислот и реактивов. В общем, дело становится серьезным. И я склонен принять точку зрения общественности. Семья действительно ячейка государства, и ее надо оберегать.

— А что толку? — возразил Тихомиров. — Ячейка есть, а счастья нет. И Пехов несчастный, и его жена несчастная, и модистка несчастная.

— Я, значит, еще должен о счастье модистки думать? — спросил Буянов.

— А почему ты не должен об этом думать? Она что, не советский человек?

— Все мы советские, — раздраженно сказал Буянов. — Но Пехов — член нашей партийной организации, а она…

— А народ и партия едины, — возразил Тихомиров.

Буянов пристально взглянул на Тихомирова, и тот выдержал взгляд.

— Тогда вот что! — твердо сказал Буянов. — Обязую тебя провести работу с Пеховым. Он должен остаться в семье. Понял?

— Не складывается семья, — вздохнул Тихомиров. — Надо правде в глаза смотреть.

— А вас я прошу, — Буянов обратился к писателю, — осторожно давать советы. Деревенские дела сложные, путаные. Сразу в них не разберешься. И поверьте мне — все будет хорошо. Угар у Пехова пройдет. Очень скоро пройдет.

Тихомиров и писатель вернулись с поля вечером. Полина нагрела воды, и они долго и тщательно отмывали пыль и въевшуюся в руки солярку.

— Все болит: плечи, руки, ноги, — пожаловался писатель.

— С непривычки, — утешил его Тихомиров.

Потом они ужинали, молча и сосредоточенно.

Подавала Анна.

— Теперь спать, — сказал писатель.

— У меня репетиция, — сказал Тихомиров и пошел одеваться. Вышел он в черном костюме, белой рубашке и при галстуке.

— Тогда и я пойду, — сказал писатель и тоже повязал галстук.

Учительницы, модистка и Ильин уже были в клубе. Модистка вела себя несколько странно — старалась все время стать боком. Писателя это заинтриговало, он тоже сдвинулся в сторону и увидел на лице модистки свежие царапины.

— Травмировали на любовном фронте, — объяснила модистка.

Тихомиров внимательно к ней присмотрелся и сказал:

— Лицо для певицы — ее рабочий инструмент. А рабочий инструмент всегда должен быть в исправности.

— Силы были неравные, — сказала модистка. — И мать, и дочь. И все по лицу старались.

— Что хочешь делай, а чтобы за неделю зажило, — предупредил Тихомиров.

И тут в клуб вбежал Лаптев и крикнул:

— Пехова из петли вынули!

Услышав это, модистка спрыгнула с эстрады и бросилась к выходу. За ней побежали Тихомиров, Ильин, писатель и учительницы.

…У дома Пехова уже собрались люди. Среди них был и Буянов, и врач в белом халате, и участковый инспектор Гаврилов в мундире, впопыхах надетом на майку. Врач зачем-то мерил Пехову давление. В стороне всхлипывала жена Пехова, ее успокаивала дочь, плотная девица лет восемнадцати.

Модистка оттолкнула врача и вдруг встала перед Пеховым на колени.

— А обо мне ты подумал? — спросила она.

— Не буду я жить, — сказал Пехов. — Потому что это не жизнь так жить. Все равно на себя руки наложу.