Читать интересную книгу Господин военлёт - Анатолий Дроздов

– Где больная? – спрашивает он.

Веду советника к Ольге, сам возвращаюсь в гостиную. Егоров сидит на стуле, у порога маячит Мария с Нетребкой. Слышно, как за перегородкой врач заставляет Ольгу дышать и не дышать, просит показать язык и сказать «а-а!» Делаю знак Марии, она быстро накрывает на стол.

– Ничего страшного! – говорит врач, выходя в гостиную. – Небольшой хрип в легких, язык обложен, температуры нет. Говорите, было за сорок? Странно!

Доктор недоволен: его подняли ночью, заставили скакать – все из-за пустяка. Егоров смущен: это он привез доктора. Предлагаю всем водки. Доктор с удовольствием выпивает, закусывает пирожком.

– Усиленное питание: куриный бульон, масло, белый хлеб, – говорит на прощание. – Ей надо много есть – исхудала. Позаботьтесь!

Егоров с доктором ушли, Нетребка убежал искать курицу, Мария помогает Ольге совершить туалет и уходит. Ольга зовет меня. Она по-прежнему бледна, но глаза живые, а не тусклые, как вчера.

– Как это называется? – спрашивает тихо. – То, что ты делал?

Вот те раз! Я думал: она в беспамятстве.

– Как? – не отстает она.

– «Тростник»… Это тибетский массаж.

– Ты был на Тибете?

– И в Индии тоже.

– Тебя учили лечить?

Киваю. Даром преподаватели время со мною тратили… То, что у меня получилось – чудо. Вполне возможно, что я ни при чем. Был кризис, организм справился…

– Покажи мне, как это делать!

– Потом! Ладно?

– Пожалуйста! – из-под одеяла возникает маленькая ступня.

До меня, наконец, доходит: Ольга смущена, ей неловко. Я видел ее обнаженной, трогал за всякие места. Это неприлично. Врач ее тоже трогал, но врачу можно. Мне предлагают компромисс. Я признаю, что касался ее ножки, это не так страшно. Об остальном предлагается забыть. Ладно! Провожу пальцами по теплой ступне.

– Щекотно! – она прячет ногу.

Вчера не жаловалась. Встаю.

– Павел! – окликает она. Оборачиваюсь.

– Спасибо!

На здоровье!

* * *

Безделье на фронте – штука тоскливая. Здесь нет политруков, чтоб занять личный состав, нет лекций о политике партии и правительства. Кино не привозят, газеты доставляют редко, книг в местечке не сыскать. Сидим на острове, отрезанном распутицей, убиваем время болтовней. Сергей у нас с Ольгой только что не ночует. Трезвым, однако, болтать скучно, а собутыльник из Рапоты никакой. Ольга не одобряет возлияния, считая их вредными для здоровья. Как будто здоровье мне пригодится! Сергей Ольге поддакивает: эта парочка спелась. Тоска!

В один из дней Ольга выходит к столу загадочная.

– Какое сегодня число? – спрашивает торжественно.

– Четырнадцатое апреля, – отвечаем в голос.

– Вам, господин прапорщик, это о чем-либо говорит?

Пожимаю плечами.

– Помнится, год тому, в госпитале, я призвала к порядку одного офицера, – она смеется.

– Точно! – Сергей хлопает себя по лбу. – Мы с Павлом в этот день познакомились! Он оправился от контузии, можно сказать, заново родился!

У женщин удивительная память на даты. Я здесь уже год. Давненько…

– Предлагаю отметить событие!

Они смотрят встревожено. Прапорщик полезет за бутылкой и станет глушить водку. Прапорщик не настолько глуп.

– Созовем гостей! Всех летчиков!

Предложение принимается. Иду созывать, Ольга, Сергей и Нетребка с Марией хлопочут об остальном. На приглашения откликаются дружно: не один я маюсь бездельем. «Ваню-Васю» привожу под конвоем. Ребята стесняются: в отряде недавно, за одним столом с героями… Это мне решать, кому быть за столом, в своем доме я хозяин. Увидев парочку, Сергей одобрительно кивает. Мы вместе воюем, стреляют в нас одинаково, почему одни наслаждаются обществом женщины, а другим – заказано?

Приходят Турлак, Зенько и Егоров. При виде «Вани-Васи» Турлак морщится, но мнения благоразумно не высказывает. Зенько с Егоровым здороваются с ребятами за руку.

На столе непритязательная закуска: соленые огурца, квашеная капуста, колбаса (Нетребка расстарался), вареная говядина и пирожки. Мария печет пирожки изумительно. Начинка простая: капуста или картошка, но пирожки тают во рту. Пшеничную муку в местечке достать трудно, стоит она дорого, но для нас слово «дорого» не существует.

Ольга принарядилась: на ней синее платье с кружевами. Сорок дней траура истекли, не попрекнут. Зенько принес бутылку вина и конфеты – он галантный кавалер. С вина и начинаем. Пьем его из чашек, бокалов нет. Нетребка расставляет граненые стопки – это для водки. Стопки достались от прежних хозяев, они разные по цвету и вместимости. Это не страшно: жидкость в них одинаковая. За мое второе рождение выпили, внимание переключается на хозяйку. Ольгу засыпают комплиментами. Особенно велеречив Зенько: он шляхтич и умеет говорить. Мы слышим о прекрасном цветке, распустившем свой бутон над обожженной войною землей. Одним своим видом цветок вдохновляет воинов. Воины не пожалеют жизней, дабы защитить цветок от супостата. Когда цветок слегка зачах, все переживались и молились за его выздоровление. Слава Всевышнему, что цветок оправился. (Прапорщик, ясен пень, здесь абсолютно ни при чем). Зенько щелкает каблуками и опрокидывает стопку. Вместо закуси целует ручку хозяйки, всем своим видом показывая, какое это несравнимое удовольствие.

Идея понравилась, к Ольге выстраивается очередь. Под шумок новорожденный прапорщик успевает себе трижды налить. Под огурчик с капусткой – я предпочитаю русскую кухню. Ручками пусть закусывают еще не резанные большевиками буржуи. Сергей заметил и смеется. Подмигиваю – жизнь хороша!

Ольга раскраснелась, улыбается. Она принимает комплименты всерьез. Зря! Как говорил наш комбат: «В армии и метла красавица!» И добавлял, указывая на контрактниц в камуфляже: «Никто из них не станет Голенищевым-Кутузовым! Зато никто не останется просто Голенищевой…»

Ольгу просят спеть. На стене висит гитара; я раздобыл ее по просьбе кузины. На грифе красуется бант – кузина повязала. Еще б кружавчики с оборочками… Ольга для приличия ломается и берет гитару.

Голос ее не плох, а вот исполнение… В это время обожают аффектацию и манерность. «Утро туманное, утро седое», «Гори, гори, моя звезда», «Не искушай меня без нужды» – все славные, русские романсы, только петь их нужно без завываний. Тем не менее, слушатели в восторге. Они аплодируют и целуют Ольге ручку. По-моему, им главное повод…

Гости расходятся за полночь. Они жмут мне руку и целуют ручку барышне. Странно, что не наоборот, сегодня мы хороши. Я от количества выпитого, они от качества закуски: за столом надо есть, а не целовать ручки. Гости благодарят за чудный вечер, в этом я солидарен: вечер удался.

Нетребка прибирает со стола, я курю на крыльце. В доме и без того не продохнуть. Ольга открывает двери – проветрить. Сердитый взгляд… В чем дело? Бросаю окурок, возвращаюсь под кров. Нетребка снес посуду в сени (Мария завтра помоет) и удаляется. Ольга смотрит в упор. Чем я провинился?

– Зачем столько пил?!

Здрасьте! Я один?

– Они комплименты говорили, ручку целовали, а ты? Не мог сказать приятное кузине?

Терпеть не могу семейные сцены! Но сегодня я добрый.

– К вам было не доступиться, Ольга Матвеевна! Я не знал, что сегодня соревнование: «Кто похвалит меня лучше всех, тот получит сладкую конфету!» Кстати, вот и она! – беру с тарелки шоколадную конфету, разворачиваю.

– Не заслужил! – она подскакивает, выхватывает конфету.

Женщин нельзя много хвалить: теряют разум. Для приведения в чувство рекомендовано физическое воздействие. Но это как-нибудь потом, не хочется портить вечер.

– Что сделать этому фанту, Ольга Матвеевна? Прочитать стишок, станцевать лезгинку или спеть серенаду?

– Серенаду! – она вот-вот рассмеется.

– Печальную?

– Непременно! – она подает гитару.

Первым делом снимаю мерзкий бант – я не пою под аккомпанемент кружавчиков. Быстро подстраиваю струны. Глаза у нее почти на лбу – думала, что шучу. На память приходят другие глаза: серые, в опахале пушистых ресниц…

Зацелована, околдована,С ветром в поле когда-то обвенчана,Вся ты словно в оковы закована,Драгоценная моя женщина!

У Липы оковы самые прочные – золотые. Хотя внешне – всего лишь колечко на безымянном пальце…

Не веселая, не печальная,Словно с темного неба сошедшая,Ты и песнь моя обручальная,И звезда моя сумасшедшая.

Говорят, умалишенные счастливы в своих мирах. Подтверждаю. Жаль, что меня излечили.

Я склонюсь над твоими коленями,Обниму их с неистовой силою,И словами и стихотвореньямиОбниму тебя горькую, милую.

Крепче следовало обнимать, господин прапорщик! Теперь поздно.

Отвори мне лицо полуночное,Дай войти в эти очи тяжелые,В эти черные брови восточные,В эти руки твои полуголые.Что прибавится – не убавится,Что не сбудется – позабудется…Отчего же ты плачешь, красавица?Или это мне только чудится?

(Стихи Николая Заболоцкого)