Мигом пришила, откусила нитку.
— Ну вот, теперь полный порядок. — Она поспешно отдернула руку, пряча ее за спину. — Нет, уж ты только руку мне не лижи. Это у нас не заведено. Дай-ка я тебя лучше так. — И, взяв его за виски, поцеловала в лоб. — Деду кланяйся. Дед твой тоже глупостей понаделал на весь белый свет. Да под старость, видно, за ум взялся. А уж мы его тут не оставим без внимания. Не сомневайся. Скоро вам квартирку хорошую дадим, в новом доме выделим, на Первомайской, где сейчас строится.
Поздно вечером, когда вернулся со строительства Богдан, бабушка, садясь с ним за ужин, приготовленный Натальей Жозефовной, вспомнила:
— Ксанка-то наша, замечаешь?.. Как этот Петушок из Парижа-то прилетел, неровно дышит, а? Был он у меня сегодня. Ох, ералаш у него еще в головенке. Я его тут за уши оттаскала.
— Ты что, в уме?
— Я-то в здравом уме и твердой памяти. А вот теперь пусть и он запомнит. А Ксанка-то, Ксанка, а?
Богдан, отодвигая допитый стакан, с добродушным лукавством посмотрел на жену:
— Да уж признавайся, старая… И у тебя, я приметил, душа зашлась, как чемпион чемпионов явился.
— Да ну тебя, Богдан! — возмутилась Галина Петровна. — Оставь! Я же серьезно говорю.
— А я что, шутки шучу? Что внук приемный, что дед пришлый, вижу — вам обеим с Ксанкой покою не дают.
— Вот дурень-то старый, вот чумовой! Честное слово! Видали вы его, граждане? Это ты куда же мыслями подался? У-у, чертушка, хуже, чем молодой был!
Она всей ладонью уперлась ему в лоб и сильно толкнула. Но он удержал ее ладонь обеими руками, прижал к своему лбу, потянул медленно вниз, пока ее рука не пришлась ему к губам, и остановил ее тут, тесно сведя косматые брови, плотно сомкнув веки.
— Сколько годов, а ты все у меня такой же, как был. Ой, Богдане, казачина скаженный, не сточило тебя ничем!..
Глава XVII
Честь и слава
Незабудный хоть и полеживал еще иногда, как советовал ему Левон Ованесович, но уже стал понемногу выходить. Разговор с Пьером очень его взбудоражил. Нельзя было таить дольше то, о чем проболтался мальчишка. Надо было на что-то решаться. Может быть, посоветоваться с Галиной Петровной? Все-таки руководство…
И после долгих раздумий он решился.
Надел лучший костюм, темно-синий, с еле проступающей красной прожилкой, тщательно выбрился, взял свою знаменитую двадцатикилограммовую трость, которой обстукал чуть ли не весь шар земной, и пошел в исполком.
— Записывались? — спросил секретарь, хмуро покосился на внушительную дубинку, с которой уже имел несчастье познакомиться, но тотчас строго сосредоточил взгляд на кончике собственного носа.
— Это куда же надо записываться? — не понял Артем Иванович.
— Не знаю, как у вас там, за границей, — сказал секретарь, — а у нас такой порядок, что если собираются о чем-либо у руководства исходатайствовать, то заранее на прием записываются.
— Ну, коли такой порядок, то валяй записывай, — добродушно согласился Незабудный.
— На сегодня, извиняюсь, уже записи нет. Я вас, разрешите, на следующую неделю занесу.
— Да уж ты занесешь. Это я вижу… Нелегкая туда не занесет, куда ты.
— Вам лучше знать, куда нелегкая заносит.
— Слушай, ты!.. — Приемная наполнилась гудением баса Артема Ивановича.
Но тут дверь кабинета председательницы распахнулась. Оттуда вывалился толстый человек с расстегнутым брезентовым портфелем. На ходу, недовольно покряхтывая, он засовывал в портфель папку. Тесемки ее болтались. Галстук на толстяке вылез из-под воротничка. Даже ботинки на нем расшнуровались. Видно, баня ему была только что хорошая. Вдогонку вышедшему из глубины кабинета прозвучал голос Галины Петровны, негромкий, но решительный. Толстяк поправил галстук, завязал тесемки на папке. Потом кинулся к телефону на столе секретаря, назвал какой-то номер, навалился на аппарат, захрипел в трубку, прикрывая ее ладонью:
— Свищенков?.. Я это, Крутенюк… Срочным порядком отставить, что в отношении переноса продмага решили. Мать-хозяйка ни в какую. Да, сам попробуй… А я лично… спасибо тебе! Ни боже мой! У нее уже сигналы были от населения. Отставить, говорю.
Дверь из кабинета приоткрылась.
— Ты, Артем? Ко мне?
На Галине Петровне ладно сидел синий шевиотовый костюм. Уголки белоснежной блузки были выпущены поверх жакетки, на которой Незабудный заметил две пестрые полоски орденских планок. Сама она показалась Артему Ивановичу в этот раз строгой и даже как бы ростом побольше, чем выглядела дома. Должно быть, подставленные по уже давно миновавшей моде высокие плечи жакетки придавали фигуре председательницы эту непривычную осанистость.
— Да я только спросить, — начал было Незабудный.
— Не записан на сегодня, предупреждаю, — вмешался секретарь.
Галина Петровна взглянула на часы, висевшие в приемной.
— Так сейчас еще минутки две до приема есть, Илья Гурьевич, — примирительно заметила она. — Надо все-таки уважать, человек приезжий.
— Нечего было уезжать. Вот и не значился бы приезжим. Сорок лет не торопился, а теперь заспешил, без очереди просится.
— Вот что, Илья Гурьевич, — промолвила председательница, — ты что-то лишнее брать на себя стал. Уж как-нибудь я без твоих этих нравоучений обойдусь с посетителями…
— Галина Петровна… Товарищ председатель! — Секретарь так и взъерепенился, даже карандашик с размаху положил на стол. — Я бы при посторонних попросил вас…
— Не знаю, чего бы ты там попросил, а я вот, товарищ Лобейко, требую… Понял? Требую, чтобы ты с людьми был потактичнее. И собой Советскую власть не заменял. Она человека приняла, а ты попрекаешь. И нечего карандашами о стол стучать. Давай уж без стуку… Проходи, Артем, присаживайся там. Вот время только зря проваландали. А теперь уж, верно, прием надо начинать. Ты меня извиняй, Артем, но у меня так заведено. Чтобы люди минуты зря не ждали. — Она еще раз поглядела на стенные часы. — Садись покуда там, Артем. Посиди, погляди нашу работу. Интересного, может быть, мало, а секретов нет…
Артем Иванович сел в уголок клеенчатого дивана, глубоко прогнувшегося под тяжестью его тела.
— Мне, Галя, только посоветоваться… Я ненадолго.
— Как ни ненадолго, а часы счет любят. Придется тебе посидеть. У меня тут еще… — Галина Петровна посмотрела на какие-то записи, лежавшие перед ней на столе, позвала секретаря. — Гурыч, соедини-ка меня с гор-торгом. — Затрещал телефон на маленьком столике возле ее кресла. Она взяла трубку. — Стахов?.. Товарищ Стахов, вы что это там фантазируете насчет продпалатки? И не думайте. Людям ходить три километра придется. Надо о народе думать. Ничего. Завезете. Транспорт у вас на это выделен… — Она положила трубку и опять позвала секретаря. — Гурыч, будь добр, свяжи-ка меня с электростанцией. Они, кстати, не звонили?.. Нет? Так. Ну-ка, я сама наведаюсь… Это кто?.. Архипчук? Ты что ж не звонишь? Думаешь, я тебя в темноте не разыщу? Напустил в город мраку!.. Как — в какой темноте? Что это у вас с током целый день, радио еле можахом, в кино — муть одна… О ремонте надо было вовремя думать… Врешь. Это ты наш дом на первую линию подключил! А я вот заходила в аптеку, где вторая линия… Не бреши. У Богдана вчера специально вольтметр попросила. И замерила. Еле сто девяносто натягивает. Не даете вольтажа положенного… Ну смотри… — Она положила ладонь на рычажок, сняла. — Девушка, соедините-ка меня с пятым строительным… Ну как, начальники? Дома в ванной скоро мыться будем? Как — к чему вопрос? А я полагаю, что не скоро… Вы что это, граждане добрые, там затылки чешете? Если ждать таких, как вы, так не скоро мы воду увидим. Очень просто. С Гидростроя звонили. Где двадцать машин, которые вы должны были сегодня к полдню дать?.. С резиной плохо? Вы сами что-то тянете, как резина. Смотрите вы… У меня и на сухом месте попариться придется. Это же государственное дело. Надо соображать… Закругляйся! У меня прием… Если через час машин на месте не будет, в райком сообщу, как хотите. Да, да! Кстати, что это вы так со школой возитесь? Застряли на третьем этаже… Слушайте, вы только не божитесь. Я в бога с восемнадцатого года не верю. А вот вода придет — где дети учиться станут? На нас Гидрострой жмет, требует старое здание уже сносить…