Впереди вспухают грязные, черно-серые хлопья разрывов, сверкают молнии вспышек. Ульяненко с креном лезет вверх — надо обойти заградительный огонь и не потерять высоту. Но нас опять «повели» — разрывы идут след в след. В горле высохло — не глотнешь. О том, что можем погибнуть, даже мысли не возникало. Как и всякому двадцатилетнему, смерть нам казалась чем-то таким, что к нам самим не имеет никакого отношения.
В натужном реве мотора что-то дрогнуло. Или показалось? Будто дрогнула и начинает расползаться туго натянутая струна, состоящая из множества нитей. Они рвутся, ползут, но ниточка, может быть, одна-единственная, еще держится. Ну, не рвись. Еще немного не рвись. Летчица чуть-чуть прибавляет газ, и сразу заколебалась стрелка давления масла. Так, теперь осторожно, чтобы не сорваться, подобрать ручку — взять хоть несколько метров. Пот заливает глаза, от напряжения перехватывает дыхание. Мне кажется, что у Нины такое состояние, когда карабкаешься по скользкому камню. Сползаешь вниз и опять карабкаешься, в кровь раздирая руки.
Внизу широкая дорога, похоже, рассекает лес, взбегает на холм; по обе стороны — аккуратно поставленные домики. За ними — река. Темнеющий берег. За светлой полоской воды — наши.
— Давай, давай, Нина! Еще чуть-чуть!..
Мы почти уже над рекой. Мотор задыхается. В его прерывистом, тяжком вое что-то гаснет, блекнет — убывают последние силы. Вот-вот оборвется та самая одна-единственная ниточка. Мы уже почти над линией восточного берега. Как он медленно, слишком медленно наплывает! Секунды растянулись. Ну потяни еще немного. Совсем немного. Мотор еле дышит.
Масло еще есть. Но стрелка дрожит у нуля. По кратчайшей тянем на свой аэродром. Но в любую секунду масло иссякнет, мотор заглохнет, остановится. Сейчас? Или в следующий миг? И вдруг меня словно обожгло: уже начался и идет какой-то другой, неизвестный мне счет времени, неизвестный и непостижимый. Лес. За ним поляна. Там — наши. Время изменилось. Оно стало безгранично большим и единым, вместившим в себя все дни жизни, которые мы с Ниной прожили, и одновременно оно стало бесконечно малым — цепью мгновений: когда оборвалась ниточка, мотор заглох и винт, как во сне, завращался бесшумно; и когда земля быстро начала надвигаться на нас; и когда мы увидели свой аэродром, посадочную полоску, зажатую между парком и постройками, Нина умело развернулась, чтобы сесть, и еще — толчок, треск и потом тишина...
Всякое случается на войне. Ну разве объяснишь, каким чудом мы остались живы? Как ухитрились не врезаться в лес, когда заглох мотор и самолет будто с горы понесся вниз? Как не перевернулись и не разбились вдребезги на посадочной, не дотянув куда надо? Как удалось нам уйти от «мессершмитта»? Видно, мы с Ниной родились в рубашках...
Радостная подбежала Маменко:
— Живы! Живы!
— Но вот машина... — махнула я рукой.
— Ведь вы сами вернулись! Живы! А машина... — Она озабоченно оглядела ее и улыбнулась... И я поняла ее. Она днем ощупает и заштопает каждую пробоину. Залатает мотор, проклеит эмалитом куски белой перкали и закрасит их зеленым лаком.
— Ну, поздравляю! — не переставала она радоваться нашему возвращению. И вдруг улыбка слиняла с ее лица. — Еще двоих ждем.
Тут же стояли молча Валя Шеянкина и Тая Коробейникова. Стояли сумрачные, неподвижные и неотрывно глядели в небо, затянутое белесой предрассветной дымкой. Самолеты не возвращались.
Милые, заботливые механики! Вы будете стоять на аэродроме и вслушиваться в любые звуки, лишь бы уловить далекий гул своей «ласточки». Вы будете ждать чуда даже тогда, когда всякое ожидание станет напрасным. Но вы все равно еще будете на что-то надеяться я ждать, ждать, ждать... Летчицы тоже стояли у своих машин. 20, 30, 40 минут ждали, но никто не возвращался. И вдруг Коробейникова крикнула:
— Идет!
Самолет был еще почти не виден, но Тая разглядела его — маленькую темную точку в белесой туманной дымке.
— Наш!
У самолета была странная походка. Теперь, когда он приближался с каждой минутой, было видно, как он вздрагивает и шатается. Самолет шел на посадку, но шел неуверенно, рывками, будто проваливаясь, будто вела его неумелая летчица.
— Подбит! — в один голос воскликнули техники. Они знали, что сумеют быстро и ладно починить машину, как бы ни были тяжелы повреждения. Главное, что вернулись, живы. Но чей пришел? Валя Шеянкина и Тая Коробейникова пристально вглядывались, когда самолет шел на посадку, стараясь различить хвостовой номер.
Мы с Ниной привычно переглянулись: как сядет? Это самое трудное. Самолет сел на три точки как надо, но затем он беспомощно запрыгал, накренился и остановился.
Машину летчица должна была отрулить на место. Ну а если не могла, то сейчас она выпрыгнет из кабины. Мы бежали к самолету. Тая впереди всех. Она уже узнала свою машину. Коробейникова первой добежала и первой заметила простреленные плоскости, покореженное, растрепанное хвостовое оперение. Она не думала сейчас о самолете, но она просто не могла, даже в волнении, мельком не окинуть самолет приметливым глазом. Она вскочила на плоскость и застыла на ней. Когда мы подбежали, Тая повернула к нам посеревшее лицо и сказала шепотом:
— Врача!
...Полтора часа назад, вылетев в район Остроленки с задачей сфотографировать, что у врагов в лесу прячется, Олейник с Яковлевой успешно выполнили задачу, хотя этот полет был труднейшим из всех трехсот с лишним сделанных ими боевых вылетов.
— При такий высоти и видстани вид линии фронту по наший «удвийке» будут стриляты хто побажае, — сказала перед вылетом Олейник. Она чаще говорила по-украински, и Оля понимала ее с полуслова. — Так що ж робыты, мала?
Рядом с Олей Катя казалась огромной. Высокая, статная украинка с круглым румяным лицом. И когда Олю назначили к ней в экипаж, Катя всплеснула руками:
— Яка ж ты мала!
Мы так и прозвали их «мала» и «стара». Они очень скоро слетались и сдружились. Практически летали в любую погоду. Каждый вылет тщательно изучали. На этот раз они решили набрать высоту побольше, на какую только может вскарабкаться их По-2. Невзирая на огонь зениток, они добыли снимки и уже было развернулись, как вдруг от взрыва близко разорвавшегося снаряда машину бросило вверх и тут же, как щепку, кинуло вниз. Засверкало и зашумело вокруг. Стрелки приборов стали бешено вращаться.
— Скорость! — закричала Оля. — Падаем!..
— Вижу. Спокойно!
Катя выровняла самолет, взяла расчетный курс, проворчала:
— От гады!
Бесновались прожекторы. Но поздно. Экипаж вырвался.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});