И вот началось долгожданное собрание. Начальник цеха все свои цифры с трибуны в зал высыпал; план-переплан-перевыполнение-недовыполнение, собрал бумажки и ушел обратно в президиум. Взгромоздился на трибуну парторг и начал по бумажке долдонить, как партия проявила заботу обо всех рабочих, дала им тринадцатую зарплату, а вот отдельные несознательные рабочие… и пошел… и пошел…
После парторга берет слово Юлия Константиновна, выходит и не спеша начинает повторять все только что сказанное парторгом: партия и правительство, правительство и партия… Словом, прошла зима, настало лето — спасибо, партия, за это! Удивляемся мы, что это она ту же мочалку жевать принялась, уж не струсила ли в последнюю минуту? А она тянет резину и все на дверь поглядывает и на часы. Парторг, он же и председательствовал на собрании, постучал карандашиком по графинчику: «Регламент, Юлия Константиновна!» Она ему в ответ ласково улыбнулась, кивнула и дальше продолжала говорить одними цитатами из Ленина: «Как сказал Ленин, как заметил Владимир Ильич…» Парторг вздыхает, а ничего сделать не может: не рискует перебить оратора, когда тот ленинскими цитатами сыпет.
Тянет Юлия Константиновна свою «лениншну», а тут и отворяется дверь в зал и входят торжественно корреспондент и фотограф, а за ними семенит довольный редактор заводской многотиражки. Подбегает редактор к парторгу, изгибается над ним и шепчет так, что на весь зал слышно. Из «Ленинградской правды»! Парторг, довольный, кланяется, руками разводит: «Добро пожаловать!», а сам мигает и машет Юлии Константиновне, чтобы закруглялась. А та улыбается и громким голосом сообщает:
— И вот, в свете всего сказанного, группа рабочих и инженерно-технических работников нашего цеха решила в знак благодарности партии и правительству отказаться от первой тринадцатой зарплаты, а на эти деньги поставить в заводском сквере памятник Ленину — на месте фонтана.
Услышав долгожданные слова, зал разражается бурными аплодисментами. А Юлия Константиновна, чуть переждав овации, продолжает:
— Мы уверены, что нас поддержит администрация, и в первую очередь наш уважаемый парторг Василий Иванович! И поворачивается она к президиуму и с улыбкой приглашает парторга на свое место:
— Ждем вашего слова, Василий Иванович!
В президиуме половина улыбается — те, кто уже был в курсе выдумки Юлии Константиновны, а другая половина, прихвостни парторга, уловив его недовольство, сами недовольно пожимают плечами.
Выходит наш Василий Иванович на трибуну и начинает:
— Я не знаю, кто позволил эту самодеятельность? Кто разрешил этот необдуманный почин? С кем это согласовано? Такие скороспелые инициативы партком не может поддерживать. Мы должны сначала все обсудить с товарищами, соотнестись с вышестоящими организациями.
И тут слово берет комсомольский вожак Алик Бочагин:
— Удивляюсь я вам, Василий Иванович. Не ожидал я слышать такое от старшего партийного товарища! Что значит «самодеятельность»? Настоящий почин и должен быть самодеятельным, а не сфабрикованным в тиши кабинетов, как это порой еще бывает! Мы комсомольцы, всецело поддерживаем почин рабочих нашего цеха и беремся дополнительно помочь в расчистке места под памятник Владимиру Ильичу! Да здравствует памятник вечно живому Ленину вместо фонтанов бюрократии!
Выдал он эту залепуху в стиле боевых двадцатых, а зал доволен, смеется и аплодирует: теперь уже парторгу этот почин не закопать! Плакали его личные денежки, его собственная тринадцатая, а с нею и премии других прихлебателей. Корреспондент из «Правды» страшно доволен: «Какой материал! Завтра же это будет в газете!» Бегает по залу, интервью берет, фотограф щелкает вспышкой, а парторг со своими стоят кучкой, и слышим мы там ропот недовольства. Кто-то кому-то бросил: «Надо завтра в обком звонить, пусть там разберутся, что это за почины тут сами собой заводятся?»
А назавтра выходит «Ленинградская правде» со статьей корреспондента о нашем почине и с таким заключительным абзацем: «Очень жаль, что инициатива рабочих не встретила должного понимания там, где, казалось бы, ее должны были всецело поддержать — в парторганизации цеха».
Слетел наш парторг, а на его место поставили вскоре Алика Бочагина, который хоть тоже болтун был изрядный, но понимал, что кто-то болтает, а кто-то и работает: с рабочими он вел себя осторожнее.
Памятник Ленина в заводском дворе соорудили, и прозвал его заводской народ «памятником Ильичу и Константиновне», имея ввиду, конечно, не Надежду Константиновну Крупскую, а нашу Юлию Константиновну. Правда, ее через год тоже выжили на пенсию, но это уже другая история.
Посмеялись женщины над незадачливым парторгом и пожалели Юлию Константиновну.
Тут подошла очередь говорить Валентине, и она начала:
История четвертая,
рассказанная номенклатурщицей Валентиной. Как ни странно, эта история о диссидентах и чекисте
Сейчас я вам по секрету, подружки, расскажу одну диссидентскую историю, связанную с деньгами ЦРУ. А вы погодите, Галина, возмущаться, сначала выслушайте. Я эту историю знаю из первых рук, от следователя КГБ, который ею занимался. Только очень вас прошу, никогда не ссылайтесь на меня, если вздумаете ее кому пересказывать! Фамилию следователя я вам не назову, а из диссидентских ни одной не запомнила. Запомнились мне почему-то только имена двух дочек ссыльного — Даша и Саша. Впрочем, это ведь неважно. Вы, Галя, сами скажете и без имен, похоже это на правду или нет.
Историю мне эту рассказал мой знакомый, работавший недолгое время в КГБ. Я назову его Евгений, но это не настоящее его имя, а только взято мной для рассказа.
Евгений окончил юридический факультет Ленинградского университета, и пригласили его работать в КГБ. Был он там младшим следователем, проще говоря, мальчиком на посылках. А потом было у него одно дело, после которого он из КГБ ушел и стал вскоре простым адвокатом. Как-то я его спросила, что ж он отказался от такой блестящей карьеры. И вот что он мне рассказал, но повторяю — по большому секрету!
Приехала в Ленинград туристка из ФРГ и встретилась с одним диссидентом. В КГБ точно знали, что она привезла ему деньги. И поручили Евгению проследить, куда эти деньги пойдут. Решено было заранее, что они от ЦРУ, и надо было только доказать, что получивший использует их для антисоветской деятельности. Евгений имел право проверять почтовые отправления подозреваемого, поэтому он очень скоро установил, что на другой день после отъезда немецкой гостьи он послал пятьдесят рублей какому-то ссыльному в Иркутскую область.
Полетел Евгений в Иркутскую область и вскоре нашел этого ссыльного. Жил он в маленькой избушке на берегу таежной речки с женой и двумя девочками, Сашей и Дашей. Походил Евгений вокруг, расспросил местных сотрудников, соседей, проверил почту. И оказалось, что этот ссыльный, получив деньги, тотчас отправил их в Воркуту.
Пришлось Евгению лететь в Воркуту. Явился, нашел какого-то доходягу, отсидевшего лет двадцать, уже с туберкулезом легких, зато без единого зуба. И без денег: этот, как только получил пятьдесят рублей, не выходя из почтового отделения, отправил их в Читинскую область, какой-то женщине-ссыльной.
В Читинской области Евгений попытался даже встретиться с этой женщиной, но она отказалась с ним разговаривать. А судьбу денег он выяснил и без допроса: она их отправила на Украину.
На Украину Евгений летел, уже проклиная этих диссидентов, которые развели такую конспирацию, что он, выясняя судьбу пятидесяти рублей, потратил государственных денег только на все эти перелеты уже в десять раз больше, не говоря о прочих расходах.
На Украине местные товарищи из КГБ встретили Евгения и уже сами сказали ему, что адресат только что освободился из лагеря строгого режима, деньги получил, мо в тот же день отправил их… в Иркутскую область.
Можете себе представить, в каком настроении летел Евгений снова в Иркутск? Случилось так, что он опередил перевод и прибыл на почту, когда там еще выписывали извещение для ссыльного. Он предъявил свое удостоверение и устроился за почтовой стойкой, будто бы разбирая почту: сторожил, когда ссыльный явится за деньгами.
Тот явился с женой и обеими девочками. Получил деньги и тут же, не выходя из почты, стал советоваться с женой и дочерьми, кому они пошлют эти деньги, кому они больше всего нужны. И тут Евгений понял, что никакой тайны в этих пятидесяти рублях нет и не было: просто люди пересылали их друг другу, считая, что другому они нужнее. Не стал он следить, куда дальше поплыли эти деньги, а вернулся в Ленинград и под приличным предлогом из КГБ уволился. Его отпустили, потому что он еще только стажировку проходил, мало знал.