Поднимался ветер, разгоняя ватную духоту. Облачная каша над головой бурлила, словно господь бог взялся мешать ее половником. Кое-где покров рвался; проглядывало темное, злое лицо ночи, но в рассеянном мерцании городских огней оспинки звезд, испещрявшие его, терялись напрочь. В рваной дыре среди туч показалась угловатая, многосложная, как мушиный глаз, бисерина, быстро плывущая среди белесых клочьев, — орбитальные верфи. Если присмотреться, можно было отделить крошечный и яркий центральный блок от тусклых, широко раскинувшихся в невесомости балочных доков. Там ползут вдоль направляющих рабочие в неуклюжих вакуум-скорлупах, собирая каркас нового звездолета. Хорошая работа. Две недели смена, потом восемь — отдых и переподготовка на Земле. Я бы и сам лучше устроился орбитальщиком, да политика Службы не позволяет: слишком чистый у меня геном, чтобы вытаскивать его под космические лучи.
Под ногами хлюпнуло. Я опустил взгляд, недоуменно глядя на неведомо как разлившуюся по дороге лужу, изрисованную арабесками бактериального дизайна, и едва не выругался. Конечно, для встречи со стукачом я был одет как надо. Но не для его старательных поисков. Мимолетная команда секретарю отключила впаяные в ткань брюк генераторы статического поля. Налипшие пылинки отвалились, как по команде, осыпавшись серым облачком: режим повышенной маркости, когда ткань сама притягивает ясно видимую на светлом фоне грязь, оставим дримтаунским пижонам. Выстехнический фад, способ показать: я живу там, где каждая пылинка — ЧП. Такого не носят в трущобах. Куртка тоже поменяла цвет: из стильно-сизой она обернулась пестрой, будто арлекин, по моде европейских гетто. Поверх черных и белых ромбиков ползли, разбивая узор, электрически-синие спирали. Не настоящая «умная» ткань — такая куртка стоила бы дороже меня самого, — но неплохая русская подделка на восемнадцать программ, из которых без омерзения можно запустить восемь. Модная к этим восьми не относилась. Я бы сменил прошивку, но проклятая интелтроника на это не рассчитана. Вот так; теперь я чуть поменьше выделяюсь на общем фоне. Если бы ещё хоть одной живой душе пришло в голову выйти на улицу в этот несвятой час…
Церковь стояла у канавы. Когда-то здесь проходила улица; но после нескольких спазмов катастрофического градоустройства как-то само собой обнаружилось, что улицы нет, и никто, в общем, не жалуется — а кому жаловаться, если обитателей гетто юридически не существует, кроме как в электронных ведомостях УНФОРа? Ее даже не засыпали песком. Солоноватая вода медлительно сочилась сквозь густо сплетенные корни камышей, едва не достигая паперти.
Ступив на истертые бетонные ступени, я запнулся на миг. Если меня засекут здесь, гетто загудит, словно улей, но, с другой стороны, — я был почти убежден, что найду в храме следы своей жертвы. Можно промедлить, осмотреть все внимательно, обойти ближайшие дома… и все же торопливость, дочь шайтана, победила. Я подозрительно глянул на полураспахнутые двери и, не обернувшись, переступил через порог, на ходу вытряхивая из рукава «пургу». Европейское оружие надежней русского, но если кому-то придет в голову поближе приглядеться к той груде трупов, что я за собой оставлю, — пускай лучше ищут виновников в анклаве. В мое время смельчаков, пытавшихся искать правды в посольстве, просто топили в лагуне — чтобы не привлекать внимания святых отцов.
В церкви было темно. Горела только электрическая лампадка перед иконой святого Николая, покровителя воров и пьяниц. Рядом с ликом святителя кто-то прилепил детский порнофлик: Кот в сапогах сосредоточенно и торопливо обрабатывал кого-то очень маленького — не то Дюймовочку, не то мышку. Я покачал головой. В мое время храмовники с паперти вели себя не так нагло: фликов на образа не лепили, и… я принюхался — горючего в церкви не употребляли. Ума не приложу, как с ними справляется нынешний предстоятель.
Древние кирпичные стены крошились, шли трещинами; бетонные заплатки оплывали сизыми каменными волдырями, но и они казались более уместны рядом с иконостасом, чем распорки из силикат-углеродного композита, в быту именуемого «каменноуглем». Черные, абсурдно тонкие балки сплетались под куполом кошачьей колыбелью. Не храм божий, а какое-то чучело потрошеной церкви. Я поежился: слишком близко к истине сравнение.
Тайник располагался там, где и прежде, — за иконостасом, там, куда, правду говоря, даже и мирянам ходу нет, а уж нехристям вроде меня — и подавно. Впрочем, такие мелочи давно уже никого, кроме империалистов, не волнуют. Обрызгав руки жидкими перчатками, я осторожно приподнял крышку. Внутри лежала горсть марок памяти: толстеньких, самошифрующихся. Изумрудные глазки — значит, стандартные, малой емкости, на 60 гигабайт.
Взять с них, что ли, пробы пыли? Нет, глупость — едва ли мастер захватал отработанные пластинки голыми пальцами.
Я сгреб марки свободной рукой, сунул в карман. Мне не требовалось даже подносить их к читнику. Пусть опознанием клиентов нашего мастера займется отдел: там достаточно клерков, но не так много оперативников. Тем более таких, как я, — которым не платят сверхурочных. Достаточно и того, что на подобных марках обычно записывают поддельные сертификаты.
На лестнице послышался шум — сам я едва ли обратил бы внимание, поглощенный изучением тайника, но бдительный секретарь вычленил из какофонии ночных шумов осторожную поступь дешевых кроссовок. Очень хорошо. На это я и рассчитывал. Сейчас сюда явится толпа храмовников со священником во главе в надежде, что непрошеный гость не выйдет из церковных подвалов. А они тут глубокие — знаю, сам лазил когда-то с парнями из группы поддержки.
Не дожидаясь, покуда распахнутся двери, я выхватил из кармана световую шашку. Дернул за чеку, швырнул на пол подальше от себя. В актиническом свете горящей шашки заплясали на образах синие бесовские тени.
— Заходите, святой отец, — бросил я громко.
Дуло «пурги» нацелилось в грудь зашедшему — туда, где колыхался на вздутом брюхе анодированный крест. На миг мне показалось, что передо мной батюшка Варфоломей, но добродушного знакомца моего детства уже не было в живых. А этот парень всего лишь похож на старика… да и не больно-то. Борода и ряса отчасти стирают индивидуальность — лица голубцов тоже обычно не запоминаются, в отличие от светло-синего мундира.
Одно могу сказать точно: этот батюшка не из всепрощенцев будет. Теперь меня не удивляла покорность, с которой изготовившиеся наброситься и мутузить храмовники попятились, когда священник взмахнул рукой. Это у него не от чревоугодия такое брюхо на тоненьких, зуб даю, ножках. И опухлые, бледные щеки под клочковатой темной порослью. Признаки скверного питания: дефицит незаменимых аминокислот и прочие прелести. Аскет, чтоб ему провалиться. Пустынник. У меня уже начали складываться версии. Такой беспременно раздразнит посольских — одним своим существованием. А почувствовав давление из Москвы — попытается ему противостоять чем бог пошлет. Остальное — лишь вопрос времени. Меня-то флик похабный покоробил! Погодите, батюшка, вы еще мальчиками в притворе поторгуете ради благого дела… если переживете нашу встречу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});