живыми!
Те, что бросились вслед за Зоричем, не имели времени, чтобы хорошо прицелиться, остальные не стреляли, боясь попасть в своих. Расстояние между Зоричем и преследователями все больше увеличивалось. Зорич даже не пытался укрыться в каком-нибудь овраге, уверенный в быстроте своих ног. Внимание усташей было приковано к любимцу учителя, бежавшему на виду у всех, и это дало возможность спастись второму беглецу, Лаврне, который скрылся в овраге, как мышь в норе.
Вся колонна, затаив дыхание, следила за этой погоней. Ярич, казалось, помолодел. Забыв, что его ученик бежит от верной смерти, он вскочил на бугор у дороги и, размахивая кулаками, стал восторженно кричать:
— Вперед, Зорич, вперед! Браво, марафонец, браво, чемпион! Жми!
Эти крики, казалось, прибавляли Зоричу силы, он точно на крыльях летел меж редких берез, быстро приближаясь к опушке дубовой рощи. Ярич был вне себя от восторга:
— Браво, брависсимо! Вперед! Вперед!
Только тогда, когда уже стало ясно, что беглеца охраннику не догнать, вслед ему раздалось несколько выстрелов. Последняя пуля, предательски выпущенная в упор, была предназначена для его учителя и болельщика. Счастливый и гордый за своего ученика, Ярич взмахнул руками и пошатнулся от неожиданного удара, все еще не сводя глаз со своего любимца-победителя, который уже вбежал в густой спасительный лес.
27
Когда Бихач был полностью освобожден, мы узнали, что в нем живет наша с Бурсачем учительница из начальной школы, Мара Вукманович, и решили ее отыскать.
Николетина старательно побрился, засунул в свою сумку брошюру Ленина «О праве наций на самоопределение», позаимствованную у Йовицы Ежа (бог знает откуда она взялась у Йовицы), оставив в залог недоверчивому приятелю две ручные гранаты. Кроме того, он выпросил у интенданта новенькую портупею (точь-в-точь как у товарища Тито, клянется Джураица Ораяр) и повесил на нее свой огромный револьверище, смахивающий на колотушку, которой бабы бьют белье у ручья.
— Ну вот, теперь я в полной боевой готовности! — Николетина выпятил грудь колесом. — Еще «зброевку» на плечо — и не стыдно будет показаться перед старой госпожой, как мы когда-то называли нашу Мару.
— Неужели с пулеметом к учительнице пойдешь? — изумился Йово Станивук.
— Ну конечно. Пусть поглядит старушка, какого героя она воспитала. Она ведь все акации перед школой оборвала на розги, которыми нас частенько уму-разуму учила. На тех акациях до сих пор, наверное, ветки не выросли, а мы уж вон какими богатырями вымахали.
— Ничего, ничего, еще вырастут, еще для твоих детей пригодятся, — говорит Станивук. — Если в своего папашу пойдут, придется все акации в округе на розги оборвать.
— Эх, брат ты мой, такие, как я, с войны не возвращаются, — невесело ответил Николетина. — Это ты, раскрасавец наш, на развод останешься. Если от всех твоих писем, которые ты девушкам шлешь, какой-нибудь прок будет, ты бы смог целую школу маленьких станивучат наплодить.
— Ой! — воскликнул Джураица Ораяр и, покраснев до ушей, спрятался за мою спину.
Тут же оказалось, что Мара учила и Скендера в Боснийском Петроваце, так что наша делегация увеличилась еще на одного героя. Присоединился к нам и Джураица Ораяр, заявивший, что хочет поглядеть на учительницу, которая учила в школе поэтов.
Так мы и двинулись через город: Николетина, выпятив грудь, шагает впереди со своим пулеметом, за ним — мы со Скендером, как цыплята за наседкой, а в арьергарде семенит Джураица. Должно быть, наша процессия имела вид довольно странный, потому что прохожие останавливались и изумленно смотрели нам вслед.
Когда мы подошли к мосту, нас остановил партизанский патруль из Третьей краинской.
— Куда это вы направляетесь, товарищи? Пропуска у вас есть?
Пока мы со Скендером искали свои пропуска с подписью Косты и печатью Оперативного штаба, Николетина начал объяснять часовому:
— Это наши поэты, Бранко со Скендером, про которых ты, наверное, уже слышал, а про этого мальца еще услышишь.
— Чуешь? — подмигнул я Джураице.
— Так куда же вы направляетесь? — спрашивает часовой, довольный, что ему посчастливилось увидеть живых поэтов.
— Идем к нашей бывшей учительнице, — таинственным шепотом отвечает Николетина.
— Наверное, какая-нибудь усташеская холуйка, и товарищи поэты хотят у нее книги просмотреть, — решил часовой, бросив уважительный взгляд на пулемет Бурсача.
— Вовсе нет. Это наша общая учительница — Скендера, Бранко и моя, — объясняет Николетина, — вот мы и решили ее навестить и поздравить с освобождением города.
— Поздравьте ее и от меня, — попросил часовой. — Она заслужила благодарность за таких учеников.
Когда мы наконец отыскали нужный дом и спросили у одного из жильцов про учительницу, тот испуганно осмотрел нашу делегацию и остановил взгляд на Бурсаче и его грозном оружии.
— Госпожу Мару? — недоверчиво пробормотал он наконец.
— Да, да, госпожу Мару, лично! — подтвердил Николетина, а я вдруг почувствовал, что у меня почему-то начинают дрожать поджилки, как когда-то в школе, когда во дворе во время перемены вдруг раздавался крик: «Учительница идет!»
Из коридора было слышно, как жилец перепуганно говорит:
— К учительнице Маре партизаны пришли, целый отряд со здоровенным таким минометом.
Через минуту он вернулся:
— Сейчас она выйдет к вам.
Взволнованные, мы выстроились в шеренгу, как на смотре, а когда в коридоре раздался знакомый голос, Бурсач громко скомандовал:
— Отделение, смирно! С пулеметом на правый фланг! Равнение направо!
Мара остановилась в дверях, скользнула строгим взглядом по нашему строю и уверенно заключила:
— Бурсач Никола! Нисколько не переменился!
— Ага, его узнала! — воскликнул Скендер. — Ну-ка, а меня?
— А как же, я бы даже твоего отца Селих-бега узнала. Как он, кстати, живет?
Меня она даже по голове погладила.
— Мой маленький Бранко, и ты здесь. Стоит себе смирненько, как и раньше, посмотришь — тише воды, ниже травы, однако на язычок ему лучше не попадайся!
— Вот это верно сказано! — обрадовался Скендер. — Вы его давно раскусили.
Джураицу Мара потянула за длинный чуб и с укоризной покачала головой:
— Тебе, дружок, я бы в школе живо эти вихры обстригла.
Через минуту мы с величайшей осторожностью рассаживаемся в аккуратной комнатке учительницы. По-прежнему робея в присутствии Мары, мы ужасно боимся что-нибудь запачкать или испортить. Это ведь не какая-нибудь усташеская казарма, по которой можно полоснуть очередью или швырнуть гранату — и дело с концом.
Учительница, как когда-то в начальной школе, заглянула к Бурсачу в сумку, вытащила оттуда ленинскую брошюру «О праве наций на самоопределение» и строго спросила:
— А это ты у кого взял? Ты ведь таких книг не читаешь?
Николетина в растерянности отвел взгляд в сторону, понимая, что нет никакого смысла врать всезнающей учительнице.
— Вот, видишь, какое дело, — повернулся он к Скендеру, словно призывая его в свидетели, — это мне Йовица