были на даче, Аристарх Петрович проводил все дни на службе, и разленившаяся прислуга совсем не хотела наводить порядок в комнатах и готовить обед. Впрочем, заглянувшая на денек Зинаида Павловна быстро поставила всех по местам, так что последние дни перед гимназией Катенька старалась проводить в саду – очень уж шумно и пыльно было в доме.
Первого сентября Аристарх Петрович рано утром должен был ехать на заседание совета министров. Ему уже заложили коляску, но тут прибежала побелевшая Зинаида Павловна – у Лилечки заболел живот, потом девочку начало тошнить, и всегда уверенная в себе хозяйка дома вдруг растерялась. Товарищ министра велел кучеру ждать и сам пошел в детскую, чтобы выяснить, насколько все серьезно. Няню отправили за доктором, а коляска так и осталась стоять у ворот.
Доктор явился быстро, заявил, что дело серьезное, и надо бы везти Лилечку в больницу прямо в его экипаже. За всей этой суетой Аристарх Петрович позабыл обо всем и поехал с дочерью к врачу, оставив Зинаиду Павловну дома – пить успокоительные капли и нервничать.
Между тем Алексей собирался везти Катеньку в гимназию и, увидев готовый экипаж, решил девочку поторопить. Они быстро выпили чаю и поехали, планируя уже по традиции заехать в кондитерскую.
– Ах, Алексей Аристархович, – воскликнула девочка, предвкушая, – в прошлом году вы покупали такие вкусные сливы в шоколаде! Маменьке не удалось их повторить, как она ни старалась.
Алексей усмехнулся. Он-то знал, в чем был секрет вкусных и ароматных слив из кондитерской – их вымачивали в коньяке, но открывать его Катеньке он не собирался – спиртное для гимназисток было под запретом.
– Еще мне очень понравились те смешные орешки, похожие на червячков, – сказала девочка, рассеянно глядя на прохожих. Экипаж остановился на перекрестке, пропуская модную новинку – черный глянцевый автомобиль.
Алексей тоже бросил взгляд вокруг, и сердце его глухо стукнуло – толпа текла, как река, огибая невысокого молодого человека в студенческой тужурке. А он… целенаправленно шел к ним! И смотрел ненавидящими глазами.
– За свободу! – крикнул он, когда Алексей начал вставать, и метнул в коляску пакет, который держал в руках.
Последнее, что успел подумать сын товарища министра, было: «Катенька! Снова не спас!»
Потом схваченные жандармами студенты признались на допросах, что караулили экипаж товарища министра Яхонтова. И никак не думали, что в его коляске могут оказаться другие люди.
Разом постаревший Аристарх Петрович приказал похоронить сына и воспитанницу рядом – на Смоленском кладбище.
Вскоре вихрь революции смел все, но Зинаида Павловна с маленькой Лилечкой успели уехать за границу. Семья Байковых погибла от репрессий, голода и эпидемий. Уцелели только Мария Николаевна, умевшая с упорством истинной смолянки не замечать жизненных трудностей, и двое из пяти ее детей. Мельница так и не была достроена. В тридцатые годы ее сожгли, а в шестидесятые на том самом месте построили новый мукомольный завод.
В память об Алексее Аристарховиче и Катеньке остались две потертые фотографии, найденные любопытной Лилечкой в столе старшего брата и прихваченные ею в эмиграцию.
Глава 28
Община Кольвиль-сюр-Мер региона Нижняя Нормандия была довольно скучным местечком. Море, пляж, единственная церковь Богородицы и крохотный рыбный рынок, на котором на рассвете можно было купить устриц, крабов и только что выловленную рыбу.
Отец Луизы был рыбаком, а она стояла за прилавком на рынке, ловко вскрывая ракушки, потроша, нарезая и обжаривая рыбу, если покупатель готов был съесть покупку, не отходя. Кувшин сидра, лимонный сок и жаровня с углями всегда стояли наготове.
Только вот уже пять лет на рыбном рынке Кольвиль-сюр-Мер покупки делали солдаты в серой немецкой форме.
Мужчин в общине почти не осталось. Молодых женщин – тоже. Отец Луизы, старый Беланже, как называли его в деревне, не попал в призыв, потому что не имел двух пальцев на правой руке и сильно хромал на одну ногу. Еще до войны он попал зимой в шторм, и ему оторвало пальцы сетью. Ногу же Гийом Беланже зашиб, выбираясь на берег.
Тогда это казалось несчастьем, но с приходом немцев соседки завидовали Эмилии Беланже, ведь ее мужа точно не заберут в рекруты. Луизе тогда было десять, и она помнила, как мужчины покидали общину – под дулами винтовок. Их забирали в рекруты для новых «французских дивизий».
Остались старики и мальчишки. Впрочем, их хватало, чтобы собирать ракушки, ставить ловушки на крабов и кое-как возделывать яблоневые сады. А вот на приготовление сидра сил у уцелевших жителей не осталось. Не было лошадей, чтобы крутить сокодавильные прессы, таскать тяжелые корзины с яблоками, и некому было переливать сок в огромные кувшины для брожения. Яблоки теперь сушили на солнце и ели! Старики возмущенно ворчали: «Настоящий нормандец яблоки не ест, а пьет», но делать было нечего. Впрочем, сушеные яблоки немцы неплохо скупали в армейские пайки, так что община кое-как выживала. Но при ценах на одежду, инструменты и лекарства любая болезнь, прореха или сломанные ножницы сулили голод и смерть.
Овец в общине осталось всего две – и тех тщательно прятала у себя в доме старая Агнес. Когда-то ее «овцы соленого луга» давали лучшую шерсть Кольвиль-сюр-Мер, потому что кормились не только скудной травой, но и выброшенными на берег водорослями. Женщина пряла шерсть и вязала моряцкие фуфайки – теплые, гладкие, согревающие даже в море. Эти фуфайки теперь покупали немецкие офицеры, обходящие посты на продуваемых ветрами пляжах.
Община и раньше была невелика, а теперь в ней осталось едва три десятка человек, и не все из уцелевших дожили до весны.
Луиза поправила волосы, торчащие из-под страшного бурого платка, найденного в сундуке бабули, и постучала молоточком для отбивания мяса по жаровне, чтобы угли горели ровно. Все дорого. Уголь – дорог. Хлеб – дорог. Масла нет уже много месяцев. Если бы не море и не фруктовые деревья, половина общины уже умерла бы с голода. Или… как ее мама.
Эмилия была красивой женщиной, яркой и дерзкой. Она стояла на рынке и не позволяла