убедиться, прежде чем покинет этот мир, что Пророк действительно умер. Поэтому он приставил драгунский пистолет к затылку бледного, холодного черепа и разнес его на куски, словно тыкву с забора.
– Те палатки, старик, – сказал солдат.
Старик дал драгуну упереться на себя левой рукой и повел его к палаткам. Там он начал таскать ослабшего солдата от одного трепещущего полога к другому.
– Какой же Бог сотворил это, солдат? Какой же Бог? – спросил его старик в последней палатке. Но к тому времени навалившийся на него солдат уже закрыл усталые глаза и покинул этот мерзкий мир. Он был далеко от того серого, высохшего и хнычущего существа, что лежало у них под ногами на грязном матрасе. Драгун ушел в другое место искать свою сестру, которую так и не нашел среди Светлокожих Нефийцев на берегу Великого Мертвого Моря. Последними его словами были: «Воспользуйся моей саблей».
Старик отнес молодого солдата подальше от смрада смерти, который скоро должен был усилиться под белым солнцем пустыни, и упокоил его с миром в песке. Закрыл драгуну глаза и прочитал три строчки из единственной молитвы, которую помнил. Или это был гимн? Он не знал, но сделал для этого человека то, что мог. Затем отпилил драгуну голову его же собственной саблей, такой тяжелой и длинной, что он подивился силе той руки, что размахивала ей, словно хлыстом над безбожниками.
Затем золотоискатель вернулся к двенадцати палаткам, чтобы закончить страшную работу кавалериста.
В последней он отсек крошечные сморщенные головы у тех, кто был уже мертв, или почти мертв – у тех, кто выполз из мертвых утроб Нефийских матерей. Острое лезвие сабли снова и снова царапало камень, будто те родильные палатки стояли на каменном полу посреди всего этого песка.
Любопытный золотоискатель отбросил ногой в сторону потрепанные свертки с обезглавленным потомством, затем пошарил ногой в пыли. То, что лежало под песком, было гладким и волнистым, как обточенный водой валун в чистом горном ручье.
Привыкший добывать из-под земли чудеса, старик бросил саблю и, обернув левый мокасин какой-то грязной пеленкой, принялся тереть ногой твердый камень.
Через несколько минут он обнаружил огромный глаз, изогнутый, как миндаль и прикрытый тяжелым веком. Десять минут спустя он очистил от песка то, что оказалось целым лицом.
К концу дня останки Нефийского потомства и стариков сгорели дотла в пылающих зданиях Сиона, на берегу Великого Мертвого Моря, а их палатки были срезаны с земли, унесены в сторону от лагеря и оставлены в виде горы грязного тряпья. Вскоре они тоже были преданы огню, ибо золотоискатель чувствовал, что именно этого хотел солдат. А когда солнце село за мерцающий океан безжизненной воды, и от зданий на его проклятом берегу остались лишь почерневшие дымящиеся остовы, старик посмотрел на то, что обнаружил под семью палатками. На то, что было сокрыто под невесомыми оболочками мертвых детей в этом чумном госпитале, и под песком.
Он посмотрел на шесть гигантских базальтовых голов, восемь футов в высоту и девять в ширину каждая, весивших примерно сорок тонн, как он подсчитал. Пытливо вгляделся в их огромные раскрытые глаза, которые, в свою очередь, смотрели на темнеющее и заполнявшееся яркими звездами небо. А когда он, наконец, ушел прочь, унося свой мушкет, пистолет, карабин и саблю драгуна, не желая задерживаться возле этих руин в темноте, он задался вопросом, были ли то лики Богов? Богов, сотворивших все это?
Кукольные ручонки
У меня большая белая голова и кукольные ручонки. Я работаю за стойкой в западном блоке Грут-Хёйс. Когда я не отношу доставленные лекарства жильцам, медленно умирающим в своих кроватях, то наблюдаю за зеленоватыми экранами мониторов. Камеры системы безопасности покрывают каждый дюйм красных кирпичных стен Грут-Хёйс и пустого переднего двора.
Я слежу за доставкой, и смотрю, чтобы в здание не проникали посторонние. Доставка бывает каждый день. Посторонние уже не так часто. Почти все они поумирали в продуваемых насквозь зданиях мертвого города, либо лежат неподвижно на темных камнях перед Церковью Богоматери. В Брюгге умирающие бредут и ползут к церкви. Будто это единственный путь, который они помнят.
В прошлое рождество меня послали с двумя портье найти маленького бабуина мистера Хуссейна, который живет в восточном крыле. Детеныш сбежал из клетки, ослепив свою сиделку. И пока я искал его на площади Гвидо Гезеллеплейн, я видел мокрые, окоченевшие тела, лежащие в тумане под башней.
Один из дневных портье, Уксусный Ирландец побил маленького бабуина, когда мы обнаружили его объедающим тела. Как и остальные жильцы, бабуин устал от дрожжей из подвальных баков. Ему хотелось мяса.
В десять утра на экранах мониторов появилось движение. Кто-то подъехал к хозяйственному входу Грут-Хёйс. Из тумана появляется белый грузовик с квадратным передом и останавливается у подъемных ворот. Это поставщики провизии. Я чувствую в желудке тошнотворное брожение.
Своими крошечными пальчиками я нажимаю кнопки на центральном пульте и открываю ворота номер восемь. Смотрю, как на экране поднимается металлическая решетка. Грузовик проезжает в центральный двор Грут-Хёйс и паркуется задом перед служебной дверью хозяйственной зоны. За дверью находятся складские клети, где хранятся старые вещи жильцов, спальня для портье, комната для персонала, шкафы с инвентарем, бойлерная, мастерская, душевая, и баки с дрожжами, которые кормят нас своей желтоватой мякотью. Сегодня поставщикам провизии придется воспользоваться душевой для своей работы.
Вчера нам сообщили, что должны привезти продукты для Ежегодного Банкета Главных Жильцов. Госпожа Ван ден Брук, Главная Жилица дома, также проинформировала нас, что завтрашний душ отменяется, и что весь день нельзя будет пользоваться комнатой для персонала, поскольку эти помещения потребуются поставщикам для подготовки банкета. Но никто из служащих и так не хочет заходить в душевую, когда на территории находятся поставщики. Несмотря на сонливость Белого Примата, который работает ночным сторожем, на пьянство Уксусного Ирландца, на заторможенные движения Леса-Паука, разнорабочего, и на веселое хихиканье двух девушек-уборщиц, мы все помним прошлые разы, когда перед банкетами в Грут-Хёйс приезжал белый грузовик. Никто из персонала не обсуждает дни Общих Собраний и Ежегодных Банкетов. Мы делаем вид, будто это обычные дни, но Ирландец начинает пить больше чистящей жидкости, чем обычно.
Я звоню со стойки дежурящему в восточном крыле Ирландцу. Отвечать он не торопится. Переключаюсь с пульта на камеру над его конторкой, чтобы посмотреть, чем он занят. Уксусный Ирландец медленно, будто наложил в штаны и не может ходить прямо, вплывает в зеленый подводный мир на экране монитора. Мне даже отсюда видны набухшие вены на его клубнично-красном