Читать интересную книгу Заговор против маршалов. Книга 1 - Еремей Парнов

Военный совет не цирк, а командарм не коверный, жаждущий сорвать аплодисменты и смех. До сих пор в Советской стране гордо звучало слово человек, а не лейтенант. От грубой лести по адресу неоперившейся молодежи попахивает рецидивом троцкизма. Если не хуже. Впав в раж, Якир договорился до того, что начал хвалить царские порядки:

«Раньше судьбу полковника мог решить один царь, а чем плох наш советский полковник?» — спросил на радость скрытым врагам и не постеснялся внести ди­кое предложение, чтобы без санкции наркома никто не мог ни арестовать высшего командира, ни пере­местить.

Чего он хотел достичь такой демагогией? Поднять авторитет наркома, ублажить, так сказать? Климент Ефремович обласкал его за маневры, объявил благо­дарность... А если цель совершенно иная? Далеко иду­щая цель?

Вот и думай теперь, кого он стремился заранее убе­речь? Какие кадры спасал наперед?

Прояснились тайные корешки, и совсем иная нари­совалась картина.

Работу — мысль, казалось, обрела второе дыха­ние — нарушил порученец. Фельдъегерь из «Правды» доставил корректуру со статьей Фриновского.

Ежов внимательно прочитал свежие, пахнущие крас­кой столбцы. Последний абзац содержал здравицу в честь славного сталинского наркома внутренних дел СССР и генерального комиссара государственной безо­пасности Г. Г. Ягоды.

— Отнесите Фриновскому,— сказал он, собрав со стола бумаги.— Я поехал в ЦК.

Начальник погрануправления поразился оператив­ности редакции. Обещанная «болванка», в которой ему не принадлежало ни строчки, на поверку оказалась вполне законченным материалом. Написано было глад­ко и, наверное, правильно с агитационно-пропагандистс­ких позиций. Душевный подъем приглушил мутнова­тое чувство опаски. Да и выбора не было. Не найдя, к чему придраться, Фриновский подписал, ничего не вы­черкнув и ничего не добавив.

20

Новое издание книги тов. Л . П. Берия

...Книга сделана с большой любовью и тщательно­стью, отпечатана прекрасным шрифтом на хорошей бу­ маге производства Красногорской бумажной фабрики и снабжена большим количеством иллюстраций... Нельзя без волнения смотреть на снимок — «Товарищ Сталин в группе арестованных в Кутаисской тюрьме»... В каждой мелочи полиграфического оформления книги тов. Берия видна подлинная забота Партиздата о читателях.

«Правда», 25 февраля 1936 г.

Военно-фашистский заговор в Токио

...Убиты японский премьер-министр Окада, министр финансов Такахаси, бывший премьер Саито и другие.

«Правда», 27 февраля 1936 г.

Французская палата депутатов одобрила ратифика­цию франко-советского договора 353 голосами про­тив 164.

«Правда», 28 февраля 1936 г.

Колоссальное темно-серое здание, выстроенное на Берсеневской набережной Москвы-реки в 1931 году, за­мышлялось, наверное, как образец коммунистического быта. Тут находились свои магазины, кинотеатр и клуб; в просторном дворе было где разгуляться подрастающей детворе. В домовой кухне готовили вкусные обеды, и многие жильцы с превеликой охотой забирали их в скрепленных длинной ручкой судках. Перед лифтом си­дели вежливые дежурные, дворники в белых фартуках с раннего утра и до позднего вечера посыпали песком скольжину, чистили крыши, а с наступлением весны ме­ли и поливали из черного шланга асфальт. Малышей во­дили строгие воспитательницы. Велосипедисты и няни с колясками могли без опаски разминуться с въезжавши­ми под высокие арки машинами.

Казалось бы, пустяк, но и его предусмотрели забот­ливые архитекторы. Черные «фордики» и шикарные «линкольны» с застывшей в полете никелированной гон­чей подкатывали к подъездам и днем и ночью. Дом — первая ласточка голубых городов будущего — был предназначен для большого начальства. Сюда из раз­ных концов Москвы, и не только Москвы, перебрались наркомы, ответственные работники Центрального Коми­тета, военачальники, дипломаты. Кое-кто выехал из кремлевских квартир. Во дворцах за зубчатой стеной остались жить только самые избранные, вожди и такие знаменитые люди, как товарищ Бухарин или товарищ Радек, все еще занимавшие достаточно высокие посты. Вся Москва с Полным на то основанием называла вну­шительную громаду «домом правительства». В сущно­сти, только мост отделял его от Кремля.

Окна квартиры Тухачевских — маршал жил с ма­мой, женой Ниной Евгеньевной и дочкой Светланой — смотрели на Троицкую башню. Света гордилась таким замечательным видом: красавица река, каменный мост, купола соборов и будка охраны по правую сторону от ворот.

О результатах голосования Тухачевский узнал ночью от Максима Максимовича.

—       Поздравляю,— голос в потрескивающей мембра­не звучал удаленно, словно с другого конца земли.— Здесь есть и ваша заслуга. Я только что говорил с това­рищем Сталиным.

—       Ну и как?! — тесно прижавшись к трубке, спро­сил Тухачевский.

—       Бесспорно, это крупное достижение, но главная борьба впереди.— Литвинов, казалось, не понял вопро­са.— Понадобятся значительные усилия, чтобы каждая статья договора нашла конкретное воплощение. Обста­новка сложная. Сто шестьдесят четыре депутата прого­лосовали против. Вместе с сотней воздержавшихся это составляет почти половину. Вы же понимаете, какие бои нам предстоят?

Михаил Николаевич вышел в коридор, невольно при­слушиваясь к дыханию спящего дома. Нудно, как осен­няя муха, гудел электрический счетчик. Осторожно, чтоб не скрипнул паркет, прокрался в кладовку. Нащу­пав фарфоровый выключатель, зажег тусклую лампоч­ку, скупо высветившую полки, заставленные, как в апте­ке, всевозможными склянками. Свидетели провалов, плоды бессонных ночей... В коричневых бутылках с вы­пуклыми мерными рисками вызревали таинственные, боящиеся дневного света эссенции. Хрупкие огнестойкие колбы хранили растворы, приготовленные по старин­ным рецептам, выписанным из пожелтевших журналов и книг. В замутненных сокслетах всеми цветами радуги переливались липучие лаки.

Отыскав наполненную желеобразной массой бюксу, Тухачевский бережно поднял ее, пытаясь разглядеть до­нышко, но оно было черным-черно. Растворившись в обезвоженной муравьиной кислоте, хитиновые над­крылья жуков образовали похожий на деготь осадок. Сквозь пришлифованную крышку просачивался едкий запашок.

«Опять не получилось! Видно, напрасно Света лови­ла на даче бронзовок. Не удалось сварганить из них итальянское зелье. То ли в Кремоне жуки покладистее, то ли рецепты врут — всяко бывает. А что, если пере­держал? »

За день до отъезда в Европу Михаил Николаевич проверил, как подвигается опыт: осадка не было. Почти полгода коллоидная взвесь сохраняла относительную прозрачность, но стоило ненадолго уехать, и все пошло насмарку.

Алхимия да и только!

Тухачевский не задумывался о том, какая сила при­вела его, точно какого-нибудь лунатика, в душный чу­лан. Восемь дней как он дома, но почему-то именно сей­час, среди ночи, вспомнил про свой злополучный экспе­римент. Жизни не хватит, чтобы хоть на вершок прибли­зиться к цели. Сколько их было, увлеченных искателей, понапрасну сгоревших на этом костре. Смешно надеять­ся, будто можно чего-то достичь, работая вот так, урыв­ками, от случая к случаю.

Даже для скрипки, и то не нашлось свободной ми­нуты.

Иными заботами перегружена голова, совершенно иными. Клейменов вывез на полигон реактивный сна­ряд, заварилась очередная склока вокруг автоматиче­ского оружия, срывались сроки поставки танковой брони.

Тухачевский унес бюксу в кухню, погрел ее над газо­вой камфоркой и попробовал размешать осадок стеклян­ной палочкой. Густые хлопья размазались по стенкам. Пришлось вылить протухшую жидкость в раковину. Не­удача не слишком огорчила. Не до игры, не до кудесни­ков италийских. Дни и ночи сгорают бездымным поро­хом. Светит, пробивается иногда сквозь беспрерывную круговерть мигающий огонек, как ни петляет дорога и ни кружит метель. И на том спасибо. «Я весь вышел из детства» — вроде бы так сказал Лев Толстой. Этим и жи­ва душа человека. Нет ни детства, ни старости, пока не иссякнет поток, в котором, как струи ручья, переплета­ются звуки и мысли. Великий старец верхом на «Дели- ре», а рядом ты, маленький гимназист: яснополянское тихое утро, опустевшие поля, облетающие аллеи — это было и есть. И бабушка, и ее дом во Вражском, и лер­монтовские Тарханы в девятнадцати верстах, и Андрей Болконский на поле Аустерлица. Мелодия ведет кар­тины.