Вот она – тундра. Самое жесткое место, в котором живут люди. Сквозь все, что на мне было надето, пробивал мороз. Температура воздуха достигла –59 °C. Первый раз в жизни меня мутило от холода.
Одна тундра – белая, пустынная… Выяснилось, что в темноте сбились с дороги. Начали пробиваться по целине.
Поднялся легкий встречный ветер. От него застыла маска, которой я закрывал лицо. Она моментально стала каменной. Я чувствовал, что обмораживаю лицо, но шевельнуться не было сил. Ветер пронизывал до костей. И это сквозь 2 свитера, меховую куртку, кухлянку и камлейку. Малахай был завязан до упора. Ресницы смерзлись. Лоб, брови, щеки – все смерзлось с мехом малахая в один ледяной панцирь.
Ужасно тяжелый переход. Время от времени я глядел в темное, глубокое небо, по которому были рассыпаны звезды. И опять видел Большую Медведицу, но думал теперь только о том, что мне ужасно холодно и дует ветер, и Бог знает, куда я попал и где я теперь нахожусь.
…А собачки тянут и тянут. Когда совсем окоченел, начался подъем. Пошел пешком. Начал потихоньку согреваться… Но идти трудно очень.
И опять рассвет застал нас в тундре. Последний час перед рассветом был самым жестоким – по холоду и промозглости.
Встало солнце. И я увидел эту знаменитую парейнскую тундру. Ни кустика, ни деревца. Одна тундра – белая, пустынная… Выяснилось, что в темноте сбились с дороги. Начали пробиваться по целине.
Добрались до берега Охотского моря. Торосы и трещины. А нам нужно было успеть пройти здесь до начала прилива. Тогда лед пузырится, вздувается, трескается. Нужно торопиться!
Примерно километров 5 пришлось бежать по этим торосам, то и дело рискуя провалиться в трещину, да еще толкать нарту. Собаки совсем выдохлись… Наконец остановились «чаевать».
Я уже есть не мог. Выпил только кружку чаю, встал и пошел вперед, так как впереди был большой, хоть и пологий подъем. Ехать на нарте все равно бы не удалось. Следом за мной двинулись Володя, Зорий…
Шли еще километра четыре, а может, и пять. То снег по колено, то просто голый лед.
Нарты нас догнали. Кончился подъем – и мы поехали… Наконец на горизонте показалось селение Парень. Но до него мы добирались еще четыре часа – под конец снег стал таким глубоким, что, толкая нарту, проваливались по пояс. Собак в колеях не было видно, до того эти колеи стали глубоки.
Парень – это граница с Чукоткой. Дальше Магаданская область.
Пока мне трудно описать все ощущения. Еще не отошел. Нос и щеки обморожены. Ног не чую. Лежу теперь в какой-то теплой халупе. Как хорошо! Топят для нас баньку. Может быть, вечером помоемся.
* * *
Смотрел я всю дорогу на собак и думал о том, что жизнь у них действительно «собачья». Кормят только вечером. Один раз в сутки. Целый день они в упряжке. Тянут и тянут эту тяжеленную нарту. Чуть замешкались – получай по хребту огромной палкой с кованым наконечником!.. И живут эти собаки ровно половину отведенной им собачьей жизни.
В камчатских кухлянках и камлейках (Зорий Балаян и Никита Михалков)
* * *
И еще я думал о том, что огромное, великое счастье – знать, что есть у тебя и другая, но твоя тоже жизнь. Ею живут там… Бог знает где. Но она есть. Сладко и мучительно думать о ней. Мысли сами к ней тянутся и, словно бабочки летом вокруг горящей лампы на террасе, вьются вокруг воспоминаний и грез. И время тогда словно останавливается… Может быть, проходят секунды, может, минуты, и только потом, очнувшись, обнаруживаешь себя съежившимся на ползущей нарте, а кругом заледеневшая тундра, звезды в небе и каюры «тах-тахают».
* * *
Поверхностный, безапелляционный, хитрожопый, наглый, самовлюбленный, лицедействующий, упрямый и поразительно живучий человек – Зорий Балаян! Однако упорство его, изощренность, напор в достижении цели заслуживают уважения.
После того как он мне совершенно серьезно сказал, что никогда не врет, я понял, что он врет всегда.
Современный комментарий автора: Все-таки удивительная вещь – человеческое обаяние и харизма. Как ни раздражался я бывало, ни злился на Балаяна, на его презрение к каким-то важным для меня вещам, неумение дослушать до конца, навязывание своего мнения и так далее, так далее – о чем в моем дневнике сказано более, чем надо, но вот… проходит это минутное раздражение, и ты опять видишь перед собой милейшего, талантливого человека, с прекрасным юмором, с блистательной реакцией и с замечательным слогом, которым он неизменно излагал свои мысли и всевозможные захватывающие истории как в устной речи, так и на бумаге. И ловишь себя на мысли, что сидишь и слушаешь его часами, как завороженный, и куда девается все твое раздражение, претензии, обиды?.. Все-таки великая вещь – мужская харизма и обаяние таланта!
* * *
Все же я несколько устал. Сегодня первый день четвертого месяца нашего путешествия.
* * *
Была баня с замечательным сухим и горячим паром. Потом поужинали. Местный начальник Иван Сазонович – на лицо – подлец полный. Вдобавок пьяница и хитрожопый. Прибыл сюда с военной службы. Из Гродно. Явный «сундук». Я спросил его, в каком он звании служил. Он замялся и ответил, что начал с солдата. На этом в ответе и ограничился.
* * *
Все вспоминаю наш последний переход. Даже не верится, что все это было. И тундра, и мороз адский, и небосвод звездный, и рассветы с закатами в белой пустыне.
Сегодня мне приснилось, что от Андрона пришли две телеграммы. Сейчас не могу вспомнить дословно, но мне всю ночь казалось, что я их именно дословно помню. А теперь только знаю, что в одной из них в нескольких фразах было сформулировано его художественное кредо, а во второй были хорошие слова для меня и, кажется, приглашение сниматься. Помню, я долго еще, когда проснулся, пытался припомнить, что же там было написано, и никак не мог.
Потом, уже в тундре, сидя на нарте, выдумывал Андрону письмо. Оно получалось очень проникновенным, и мне самому ужасно нравилось, но потом мороз из меня выбил все.
И еще я думал вообще о сне как таковом. Удивительная, гениальная выдумка природы – сон. Это особая наша жизнь. Сказочная и прекрасная. Она прекрасна всегда. Хороший сон вспоминаешь долго, с наслаждением, возвращаешься к нему снова и снова. Плохой же сон, страшный, хорош тем, что он все-таки кончается – и ты с колотящимся сердцем смотришь уже на окно, в котором брезжит рассвет, и радуешься, что все кончилось, что все – неправда, и начинается новый день!..
Оленеводов-коряков эти морские коряки презирают. Считают пастушество низкой профессией.
31. I.73Надо сказать, колотун был ночью страшный. И, как только утром встали, пошли к местному начальнику.