Читать интересную книгу Крепость - Лотар-Гюнтер Буххайм

С тоской взираю на ворота лагеря: хочу вырваться в этот сосновый лес, хочу распластаться во весь рост где-нибудь на лужайке и никогда больше не вставать. Что знает Дениц о том, что творится сейчас в Германии? Скорее всего, он не имеет никакого понятия о том, как живет сегодня Берлин – расположенный всего в паре километров отсюда тяжело страдающий город. Ни машин, ни самолетов, а кое-кто сидит в своем «Волчьем логове» . Почувствовать себя на миг лоцманом, снова нырнуть в свежий ядреный скипидарный дух соснового леса, и не успеть заметить ни чада пожарищ, ни дождя смешанного с пеплом: так можно долго продержаться. В то время как стою у сосны, опершись на нее локтем, и смотрю вдаль, внутренне подтруниваю над собой: ну, прямо ковбой со своим мустангом. Ну и пусть. Всем насмешкам назло, мне легче дышать вне лагеря, чем в нем: скипидарный дух против угнетенного состояния: так просто могут раствориться в этом чистом духе мои внутренние сомнения. Взгляд мой скользит через забор из проволочной сетки: взгляд сквозь решетку клетки. Вот уж попрыгали бы всякие разные мартышки. И мы в этой клетке. Однако, наши обезьяны отборные. Четкие повороты головы налево – направо … Прямо обезьянья иерархия. Да еще идеи по выведению новой породы человека без участия женщин. Мы сегодня как подопытные кролики. Что же случилось с Деницем? Когда он позировал мне в качестве командующего подводным флотом – чаще всего стоя – я мог буквально ощущать каждую морщинку на его лице, каждый удар его ресниц. Если бы мне, кто-нибудь в то время сказал, что этот человек в один вовсе не прекрасный миг станет приверженцем нацистов, я бы, наверное, просто застрелил этого предсказателя. А может быть эта выпяченная на публику забота командующего о «моих людях» является лишь блефом? Был ли в таком случае простым трюком его жест, когда в Париже он одолжил лучшим командирам свой Мерседес, и они от щедрот его шоферили целый день, задрав нос? В столовой вижу старого вояку Больмана. Он сидит, нависнув над бокалом пива. Вижу его озлобленное лицо и думаю: старая гвардия вымирает. На смену ей появляются послушные, преданные, покорные, глупые и слепые, ищущие быстрой карьеры блюдолизы…. Во флотилии для Больмана полная свобода. Кажется, что ему все до лампочки, все, что может с ним произойти: но к этому стоит добавить и возможность разжалования, и вероятность попадания на фронт.

- Держать хвост пистолетом! Что еще? Всегда держать хвост пистолетом! – внезапно говорит сам себе Больман. Чертовски хорошо, что он сидит в полутемном углу, а на его возгласы никто не обращает внимания. Не хватает еще, чтобы он начал орать здесь так же, как в столовой флотилии!

- Черчилль – пьяный паралитик! Когда я это слышу, это здорово согревает мое сердце! – орал он тогда во все горло, а все находившиеся рядом сделали вид, что он просто сильно перепил. Пьяному многое прощается.

Но здесь, в Коралле, ему нельзя делать такие заявления, что бы он не чувствовал в себе. Здесь, нежели во флотилии, чрезвычайно опасно вести такие разговоры!

Закончилось ежедневное обсуждение положения дел и мне надо прибыть на беседу к начштаба.

Как мне втолковать ему, что эта свинья Зуркамп был заманен в ловушку? И, предположим, мне это удастся: что же он сделает?

- Господин Гроссадмирал желает публикации вашей книжки, т.е. ее переиздания. – Без обиняков заявляет начштаба. – Обсудите это с вашим издателем. Ему нужно, в случае необходимости, связаться с нами.

Начштаба подает мне какой-то лист обычного, стандартного формата. Ощущаю его довольно жесткую поверхность.

- Прочтите! – скрипит начштаба. Текст напечатан довольно кучно. Вверху, крупными буквами стоит штампованная фраза «ШТАБ-КВАРТИРА КОРАЛЛ». Штамп, по всему видно, не один раз прикладывали к этому жесткому, будто деревянному, листу. Что за жалкая, ядовито-желтая бумага! Ниже идет текст:

«В свое время, заказанный ВМФ большой тираж вашей книги «Охотник в море» для подводников и подрастающего поколения, в результате вражеского налета, незадолго до окончания печати, был уничтожен. То, что эта книга в своем документальном изложении показывает большую роль участия в войне подводного флота и борьбу одинокой подлодки – является подлинным знаком мужества и стойкости для солдат других фронтов и родов войск и для всех граждан нашей Родины в идущей войне. Также ваша книга раскрывает быт и успехи подводников, что также является огромной ценностью и для обучения нашего подрастающего поколения. Поэтому, неотложным является немедленное восстановление переиздания всего тиража книги».

Эта тирада слово в слово повторяет то, что мне диктовал Роланд. Значит, Дениц просто перепечатал его безо всяких изменений и скрепил своей рукой задранной вверх подписью-закорючкой.

- Премного благодарен, господин адмирал! Только … – тут я вдруг начинаю заикаться. – Только издатель, к сожалению, арестован, господин адмирал!

Лицо начштаба внезапно темнеет, наступает гнетущее молчание. Мучительно долго он стоит как вкопанный. Ну, думаю, я и влип. Меня бы не удивило, если бы в этот момент я услышал голос, мечущий громы и молнии. Но едва лишь начштаба поднимает голову и устремляет пристальный взгляд мне в лицо, становится ясно: никаких шансов! Наконец, твердо, словно взяв себя в руки, он произносит:

- Но ведь издательство продолжает работать и дальше?

- Так точно, господин адмирал, работает! – понимаю, что тут я переборщил малость.

- Так что же вы ждете? – отрывисто бросает начштаба и мне остается лишь взять прочитанный мною лист, произнести: «Покорнейше благодарю, господин адмирал!», откозырять, и молодцевато повернувшись кругом, покинуть кабинет.

Выйдя, несколько мгновений стою на месте. Чувствую себя как пришибленный. Это чувство не отпускает меня, пока вдруг не вспоминаю: Этот добряк Казак одурачил сам себя! Попался как вошь во щепоть!

- Господин фрегаттен-капитан находится с докладом у господина Гроссадмирала. – сообщает писарь, унтер-офицер в приемной адъютанта. Что-ж, остается ждать.

Наконец пришел адъютант и сообщает мне, что у Гроссадмирала нет никакой возможности позировать мне. Может быть, у меня недостаточно набросков господина Гроссадмирала, с которыми я мог бы работать?

- Обязательно попытаюсь! – отвечаю ему и думаю: остается смириться. Ничего не остается, как покинуть сие место. Держу курс в свой барак и не могу поверить в то, что все решено бесповоротно: раз и навсегда. Глупо усмехаюсь: «Rien ne va plus! ». Все, для чего меня сюда командировали: Геббельс – Дениц, все пошло прахом.

На КПП снимаюсь с учета и получаю отметку о выбытии. Если бы я остался, то определенно имел бы еще одну спокойную ночь. Но хочу уехать и немедленно.

Жду всего 10 минут, и сажусь в подъехавший автобус.

НАЗАД В БЕРЛИН

- Налет прошлой ночи пришелся прямо на центр Берлина. Район вокзала Анхальтер пострадал больше всего, – слышу в поезде. Опять не повезло!

Ветер высоко вздымает пыль от разрушенных зданий и почему-то бросает ее мне в лицо. То слева, то справа, а то и спереди. Буквально весь опять покрыт грязью когда, наконец, добираюсь до Масленка. Словно преданный пес подаю свою поноску – письмо подписанное Деницем.

- Это хорошо! Это очень хорошо! – ликует Масленок. – Это письмо вы должны немедленно переправить в издательство. Мы опасались того, что господин Гроссадмирал не найдет времени для позирования. Господин фрегаттен-капитан уже уведомил меня.

Наступает пауза. И затем вновь:

- Но нам нужен портрет господина Гроссадмирала. ВМФ должен быть не менее ярко, чем в прошлом году, представлен в Доме Германского Искусства!

Опять эта идея фикс! Но, если правильно все сделать, есть возможность выбить себе рабочий отпуск…

- Я мог бы попытаться, господин капитан, – произношу с надеждой в голосе. – Но здесь, в Берлине, у меня, к сожалению, нет ни привычного окружения, ни привычного материала…. И еще: я не представляю себе занятия лишь портретными набросками. В моих замыслах присутствует своего рода голландский мотив: командующий среди своих ассов- командиров – Прина, Эндраса, Шепке, Кретчмера …. Вся группа в полный рост. И все это надо выписывать исключительно отдельными портретами, господин капитан!

- Но некоторые из них уже погибли! – возражает Масленок.

- У меня есть их наброски и даже в цвете – я сделал их давно. Но они все в Академии, господин капитан!

- В Мюнхене?

- Так точно, господин капитан. – И дабы закрепить в его мозгу высказанную мною ранее мысль, повторяю:

- В моей мастерской, в Академии, в Мюнхене.

На меня тут же обрушивается шквал вопросов: сколько портретов я уже написал, сколько времени потребуется на все…. Затем Масленок погрузился в глубокие раздумья. Только не перебей его! – даю себе установку.

Масленок сидит за своим столом, сложив руки, словно молясь, и я лишь удивляюсь тому, как наманикюрены его ногти. Хотел бы я иметь тоже такие безупречные коготки, но мои ногти слишком узки и слишком мягки для того, чтобы достичь такой элегантности.