Михаила голосовали за конституционную монархию против всех своих коллег, высказывавшихся за демократическую республику. Двойная игра этих двух министров не может никого более обмануть». Если великокняжескую версию перевести на «революционный» язык, то она в основном совпадет с тем, что утверждает, в качестве мемуариста, состоявший членом военной комиссии Мстиславский, – и эту версию готова подхватить вся большевистская историография. Рассказывая о том, как между «карателем» Ивановым и «восставшим городом» оказалась «непосредственная, можно сказать, официальная связь» в лице командированных Временным Комитетом офицеров ген. штаба, Мстиславский заключал: «Здешние “восстановители порядка” отнюдь не противопоставляли себя “восстановителям”, прибывающим с фронта». Мстиславский легко нашел себе подражателей. В наиболее серьезной «советской» работе, – в очерке ген. Мартынова, – мы найдем такой вывод: «Временный Комитет Гос. Думы видел в Иванове не столько врага, сколько союзника, к помощи которого в крайности можно прибегнуть для того, чтобы подавить беспорядки и остановить дальнейший ход революции». У Троцкого значится: «Вместо того чтобы арестовать “диктатора” Иванова, прибывшего с фронта для усмирения столицы, Энгельгардт отправляет в его распоряжение реакционного офицера в качестве нач. штаба». Молодых историков «школы Покровского» обозрение «многих других фактов» также приводило к выводу, что «буржуазия и думский комитет в эти дни не только не препятствовали Иванову, но, пожалуй, не прочь были опереться на него для борьбы с революцией». Обстоятельства, однако, складывались так, что у «буржуазии не могло быть надежды на возможность восстановить порядок вооруженной рукой». Это и «предопределило» всю ее (дальнейшую) позицию в февральские дни.
Отмечая эту легенду, нет надобности ее в подробностях рассматривать и тем более опровергать. И позиция Алексеева, выраженная в телеграмме 28 февраля (вел. кн. Ник. Мих. почему-то считает указания Алексеева «туманными»), и позиция думского комитета, всемерно стремившегося избежать гражданской войны, достаточно ясно выступили уже на предшествующих страницах.
Глава четвертая. Образование временного правительства
I. Кандидатура Керенского
Давно пора оставить легенду о том, что революционное временное правительство было создано «еще в 1916 г.»: в «неясном предвидении неясных событий», как выразился Алданов в упомянутой выше статье «Третье марта», в юбилейном сборнике в честь Милюкова. Рассмотрению этой легенды я достаточно уже уделил внимания в книге «На путях к дворцовому перевороту», потому возвращаться к ее анализу нет надобности. Напомним только, что в тогу временного революционного правительства не совсем удачно впоследствии облекли проект «министерства доверия», под лозунгом которого шла общественная агитация предреволюционного времени.
В революционные дни «заранее установленное» временное правительство родилось с некоторым опозданием (значительным для тогдашней сумятицы), и вовсе не потому, что этому противодействовали новые политические силы, выступившие на авансцену. Милюков в своей «Истории революции» объяснил запоздание техническими условиями: «Необходимость ввести в состав первого революционного правительства руководителей общественного движения, происходившего вне Думы, сделала невозможным образование министерства в первый же день переворота». Но кн. Львов днем 28-го уже был в Петербурге. (Мы имеем «приказание» военной комиссии, помеченное 4 ч. 30 м. дня 28-го: «Выслать немедленно автомобиль Мойка, 75, кв. бар. Меллер-Закомельского за кн. Г.Е. Львовым»). Между тем временное правительство оформилось лишь в дневные часы второго марта, после того длительного ночного бдения, когда Родзянко, несколько предрешая события и выдавая предположения за осуществленное, авторитарно говорил Рузскому, что он «вынужден был» этой ночью назначить временное правительство. Более правдоподобно то объяснение опозданию с организацией правительственной власти, которое дал Стеклов в докладе 30-го: «В эти первые моменты ни буржуазия, ни мы как-то не мыслили о создании правительства. И когда через два дня после начала восстания с достаточной ясностью стало определяться, что восстание это несомненно победоносно, что оно ведет к установлению нового режима, в этот момент на сцену всплыл вопрос об образовании временного правительства…» Это значило, что концепция революционного правительства была чужда деятелям «Временного Комитета членов Гос. Думы», имевшего формально целью лишь «восстановление порядка и сношения с учреждениями и лицами».
Победоносный ход революции не изменил первоначально основной линии «думцев». Суть ее можно передать записью современника. 2 марта Гиппиус посетил известный репортер «Русского Слова» Руманов, пришедший к писательнице из Таврического дворца. «Позицию думцев определил очень точно с наивной прямотой, – заносит в дневник Гиппиус. – Они считают, что власть выпала из рук законных носителей. Они ее подобрали и неподвижно хранят и передадут новой законной власти, которая должна иметь со старой ниточку преемственности». В ожидании, когда, по выражению Милюкова, «наступит момент» образования правительства, Временный Комитет ограничился немедленным назначением комиссаров из членов Думы во все высшие правительственные учреждения и подготовкой списка будущих членов «общественного совета министров», предполагая, что премьер будет назначен «указом верховной власти». Хорошо осведомленный в настроениях и планах левой думской общественности английский посол отправил в Лондон 1 марта уже известную нам телеграмму о предполагаемой поездке думских делегатов для предъявления Императору «требования отречься от престола», добавляя: «Должно быть назначено ответственное министерство из 12 членов Думы, во главе с кн. Львовым и Милюковым в качестве министра ин. д.». Для первого марта это еще был только проект – во всяком случае, с определенностью можно сказать, что днем окончательно оформившегося решения не было. Правда, в советских исследованиях ссылаются на протокол заседания Временного Комитета от 1 марта, который как будто бы опровергает подобное утверждение (к сожалению, мы не имеем возможности проверить точность цитат и определить весь контекст документа). В протоколе значится: «Временный Комитет Гос. Думы в целях предотвращения анархии и для восстановления общественного спокойствия, после низвержения старого государственного строя, постановил: организовать впредь до созыва Учр. Собр., имеющего определить форму правления российского государства, правительственную власть, образовав для сего Временный Общественный Совет Министров в составе нижеследующих лиц…» (Далее, как пишет Генкина, приводящая выдержки из указанного архивного документа, перечислялся состав Временного правительства, официально опубликованный 3 марта). Советский исследователь допускает возможность, что протокол составлен post factum для того, чтобы формально закрепить образование правительства за инициативой думского комитета, принявшего решение еще до совещания с представителями Исп. Комитета. Совершенно очевидно, что первого марта такого протокола действительно составлено быть не могло, ибо в нем упоминается Учред. собрание, на которое согласились при обмене мнениями в ночь на 2-е и которое являлось для думского комитета весьма существенной компромиссной уступкой114. Но тем более характерно употребление в протоколе термина «Временного Общественного Совета Министров» вместо «Временного правительства», от имени которого