частные.
Кейнс правильно понимал логику утверждения "если - то": если улучшения нет, то выгодные инвестиции быстро исчерпываются. Стационарное состояние достигнуто. Все здания, машины и образование, имеющие экономический смысл, уже накоплены. Дальнейшие инвестиции приносят чистый доход меньше нуля. Не делайте этого. И беспокоиться о накоплении сбережений. Но выгодное применение сбережениям или нераспределенной прибыли легко найти, если экзогенно придумать улучшение, которое само по себе является реакцией на безумный оптимизм по поводу прогресса или вновь разрешенное стремление к почету. Простое накопление капитала является, как говорят экономисты, "эндогенным", что в переводе с греческого означает "внутренне порожденным", скажем, тем, сколько сбережений обычно делается. Более совершенные идеи в области технологий и институтов, напротив, были экзогенными. Как сказал в 1993 г. историк экономики и экономист по вопросам развития Джеффри Уильямсон, "именно рост нормы прибыли на частные инвестиции во время промышленной революции побудил сберегателей больше сберегать [а предприятия - больше реинвестировать свою прибыль], и именно технологический прогресс стимулировал рост нормы прибыли на частные инвестиции"². Любая теория системы зависит от определения того, что является эндогенным, а что - экзогенным. Закон инерции Ньютона гласит, что нечто, движущееся под действием первоначальных, заданных сил, продолжает двигаться тем же образом до тех пор, пока силы не изменятся. Аналогично и здесь. "Рост нормы прибыли", вызванный идеями новой свободы и достоинства масс, изменил экономические силы. Накопленный капитал был лишь промежуточным фактором, выражающим эти силы, а не внутренним, аристотелевским принципом движения.
Кроме того, накопленный капитал обесценивается. Поэтому долгосрочное накопление, накопление капитала в течение столетий, невозможно. За исключением редких случаев долговечности, таких как римские дороги, Великая стена или безлесная среда, возникшая благодаря огненной палке аборигенов, большинство физических инвестиций - в дома, машины, осушенные поля - требуют частого обновления, иначе они подвержены энтропии. Они разрушаются. Факт обесценивания противоречит влиятельной книге социолога Чарльза Тилли "Принуждение, капитал и европейские государства, 990-1990 гг. н.э." (1990). Тилли полагал, что капитал, накопленный в 990 г. н.э. или в 1700 г. н.э., имеет значение для того, что произошло в 1990 г. н.э. Но это не так. Это не так. Места средневекового накопления в Италии стали отстающими экономиками XIX века. В том же веке английская экономика, которая в средние века была захолустьем, расцвела.
Дом, построенный в 900 или 1700 году, уже превратился в пыль, если только его не ремонтировали и не реставрировали снова и снова. Здание New Franklin Building было построено в 1914 году как типография, но к 1983 году пришло в полную негодность. В 1979 году на его пустующем верхнем этаже впервые была выставлена инсталляция "Званый ужин" художницы Джуди Чикаго. Затем в 1989 г. здание было выпотрошено и перестроено в 65 лофт-апартаментов, что было выгодно, поскольку люди только начали переезжать в центр города, и выгода от повторного использования промышленных зданий стала очевидной. В остальном - энтропия. Тот, кто менял крышу своего дома, знает, что дом, как и сад, - это постоянное и недавнее накопление, которое не может быть получено без изменений из прошлых веков. В "Махабхарате" ахиллесовский герой Карна говорит: "Теперь я вижу: этот мир быстро проходит". "Не собирайте себе сокровищ на земле, - говорил Иисус из Назарета, - где моль и ржа портят". Святой Августин красноречиво сказал: "Все проходит, улетучивается, исчезает, как дым; и горе тем, кто любит такие вещи!"⁴.
Что не исчезает, как энтропийный дым, помимо Бога, так это знание, или негласное знание в дизайне, спорте или искусстве, передаваемое на практике, или книжное знание формулы аспирина или процедуры habeas corpus, и особенно, с наибольшими последствиями, информация плюс суждение, воплощенное в буржуазной сделке. Конечно, знание не всегда сохраняется. Джаред Даймонд отмечает забвение лука и стрел среди аборигенов Австралии.⁵ Такое забвение происходит из-за низкой плотности населения первопроходцев, что приводит к угасанию идей, по социальной аналогии с эффектом основателя в генетике. Слишком мало специалистов по использованию лука и стрел, слишком мало учеников, и искусство имеет все шансы исчезнуть. После ухода легионов и прихода к власти англосаксов бывшие римские бритты в V веке утратили чеканку монет, каменные постройки и знание гончарного круга.⁶ В римские времена бани в Бате подогревались углем, о применении которого англичане быстро забыли. В XIII веке Марко Поло из утонченной Венеции был поражен тем, что китайцы использовали черный камень, который горел как полено, хотя к тому времени сами англичане уже начали сжигать уголь, который они находили на пляжах в изрезанных морем обнажениях - "морской уголь".
Но знания - в отличие от большинства земных сокровищ - имеют шанс накапливаться веками, что и поняли, наконец, некоторые экономисты, такие как Пол Ромер, после того как экономисты пытались и пытались сделать героем современности рутинное накопление физического или человеческого капитала, а не таинственные пути человеческого творчества.⁷ Но затем Ромер перевел историю обратно в рутинное накопление капитала идей, которые могли бы возникнуть в любом большом городе, от Ура до Стамбула, но не возникли. Как заметил историк экономики Маартен Прак, "мы никогда не должны забывать, что в досовременную эпоху в китайских городах проживало, возможно, до половины всего городского населения мира"⁸ Почему бы китайскому Великому обогащению не возникнуть?
Новая форма "капитализма", постепенно выходящая из тумана после 1600 г. и восторжествовавшая к 1848 г., также не была новой алчностью. Многие люди до сих пор так считают, и это повторяется в обличениях современных банкиров. Но мы с Максом Вебером оспариваем это убеждение: "Представление о том, что наш рационалистический и капиталистический век, - писал он, - характеризуется более сильным экономическим интересом, чем другие периоды, является ребячеством".⁹ Пресловутый голод на золото,
импульс к приобретению, стремление к наживе, к деньгам, к как можно большему количеству денег, сам по себе не имеет ничего общего с капитализмом. Этот импульс [жадности] существует и существовал у официантов, врачей, кучеров, художников, проституток, нечестных чиновников, солдат, дворян, крестоносцев, азартных игроков и нищих. Можно сказать, что он был присущ всем видам и состояниям людей во все времена и во всех странах Земли, везде, где есть или была объективная возможность его возникновения."¹⁰
Новинкой после 1600 г. в Голландии и после 1800 г. в Европе в целом стало скопление идей улучшения, проверенных добровольными сделками с покупателями и принесших в результате прибыль, возникающих в уникальном бешеном темпе, поддерживаемом совершенно новой идеологией человеческого равенства. По словам Мэтта Ридли, в результате технологические идеи занялись сексом: "В какой-то момент человеческой истории идеи начали встречаться и спариваться".¹¹ Это