Казалось Парамонову – он всё предусмотрел. Но вернулся в Гражданский комитет – и член его присяжный поверенный Шик встревожил и убедил, что надо, не доверяя Мейеру, срочно слать комиссию – изъять из канцелярии градоначальства всю секретную переписку. Послали.
А весь Ростов тем временем разлился и разликовался! – нигде никто не служил, не работал, не торговал и не учился. Улицы все затопило народом – да ещё ж и весна! – и трамваи, вышедшие с утра, не могли ходить, утянулись в депо. По Садовой, по Таганрогскому, по Пушкинской, по Большому – валили манифестации, особенно из молодёжи и интеллигенции, кто с поднятыми руками, кто маша платками, кто и неся цветы, – месили калошами по тающему снегу, проваливались, зачерпывали воды, – но как были веселы! Появились и оркестры, ходили к французскому и английскому консульству. Шли митинги и в военных казармах, куда проникли гражданские. Городовые оставались на своих местах, нацепив к мундирам красные ленты. Потом кое-где рядом с ними становились добровольцы-милицейские, а кое-где и вовсе сгоняли городовых с постов.
Но на самом деле положение было совсем не такое радостное: Гражданский комитет, уже в составе 45 человек, заседал всю вторую половину дня и весь вечер, но никак не могли окончательно сформироваться, потому что Совет рабочих депутатов, занявший комнаты тут же, всё отталкивал протянутую им руку, и не только не хотел соединяться с Гражданским комитетом, но заявил, что милицию сформирует – сам, и продовольственное дело забрать в руки кооперативов и рабочих, а продовольственную комиссию Гражданского комитета – не признавал. Несколько раз Парамонов шёл садиться с ними на переговоры, и всё безрезультатно. И обидно, что там в головке – совсем не рабочие, а интеллигенты же, у них один председатель Петренко рабочий, напоказ, – а вот так непримиримо и глубоко обособляются, разваливая всё гражданское дело в Ростове. И явившийся полицмейстер пришёл не в Гражданский комитет, а прямо в Совет рабочих депутатов: убеждать, что без полиции будут уголовные преступления и не соберутся подати. Хуже того: у солдат стала возникать своя организация, и они тоже не признавали Гражданского комитета, но слали своих эмиссаров во все полицейские участки. И ездил Парамонов уговаривать солдатских главарей – и тоже ни в чём не уговорил.
Так что ж это будет? – это будет не разумная свобода, а хаос? К этому ли были наши лучшие устремления годами?
Тут настиг Николая Елпидифоровича ещё один удар: пока он ездил – настроение Гражданского комитета тоже изменилось, и вдруг избрали председателем не его, а Зеелера.
Да это уже… Да что за чёрт?!
399
Гельсингфорс. Бунт на «Андрее Первозванном».Вечером надо льдами, сугробами гельсингфорсского рейда с чернеющими силуэтами кораблей закруживало мятелью. Порошило на палубы. Часовые с головой кутались в тулупы.
Вахтенный начальник флагманского линкора «Андрей Первозванный» лейтенант Бубнов не сразу заметил, что на соседнем линкоре «Павел I» на мачте висел красный боевой огонь, а одна орудийная башня – да! развернулась сюда! на «Андрея»!
Глянул наверх по своей мачте – и у себя на клотике увидел такой же красный фонарь.
Но он не приказывал поднимать! Что такое?
Пошёл на мостик, узнать. Сверху навстречу свалился дежурный кондуктор, унтер:
– Ваше высокоблагородие! На корабле бунт! Команда разбирает оружие!
Послал кондуктора к старшему офицеру, сам скомандовал с мостика вызвать караул наверх – и спустился на палубу.
Караул быстро выбежал с примкнутыми штыками.
Но уже, в мелькании снега и ветра, при палубных светах, валила сюда по палубе вооружённая толпа не своих матросов.
Заорал им:
– Стой!
Толпа остановилась.
Караулу:
– Зарядить!
Ах, ещё заряжать! – и те бегут, скользя, сюда.
А караул мнётся, не заряжает.
Бубнов вырвал одну винтовку – сам зарядить, – но со спардека сверкнул выстрел – и лейтенант упал.
А командир «Первозванного» каперанг Гадд, только что проводив в штаб флота командира бригады линкоров контр-адмирала Небольсина, спустился в свою каюту и сел пить чай при настольном зелёном абажуре.
Но услышал – горн? – да. Да.
Поставил стакан, ещё прислушался.
Да как будто ружейный выстрел? И не один?
Насадил фуражку, вышел в коридор.
По коридору бежали боцман и кондуктор с окровавленной головой:
– Команда стреляет!.. Убили вахтенного начальника!
Наружу!
Не выйти, стреляют по выходу.
Вниз, в кают-компанию.
Тут – с десяток офицеров.
– Держимся вместе, господа!
С чем? С револьверами…
– Охраняйте вход!
И к телефону. И успел сообщить в штаб флота, на «Кречет».
С револьверами офицеры столпились у входа.
А матросы стали стрелять в кают-компанию – сверху, через палубные иллюминаторы.
Ранило мичмана, убило вестового.
Жужжали и цокали пули. Весь пол был в осколках стекла.
Мичмана положили на диван, врач перевязывал его.
Сверху слышалась исступлённая матерная брань матросов.
Выключили в кают-компании электричество.
Капитан Гадд воскликнул:
– Только – образумить! Кто за мной?
И – в коридор! Но на палубу опять не пустил обстрел.
Оттуда кричали:
– Мичман Эр! – наверх! – (Его любила команда.)
Каперанг отпустил его:
– Может вам удастся успокоить.
Но осада кают-компании не утихла. В темноте грохали выстрелы – и пули пронизывали тонкие переборки. Ранило ещё одного офицера.
Тогда каперанг, уже один, ринулся наружу, под обстрел.
Его – не сразило. И он в светах редких ламп быстро, безстрашно вошёл в толпу:
– Матросы! Я тут один. Вам ничего не стоит меня убить. Но – выслушайте!
– Кровопивец! Не желаем! – кричал один.
– Вы нас рыбой морили! Офицеры не допускали нас к вам жаловаться!
– Неправда! Каждый месяц я обходил всю команду. И всегда говорил: приходите ко мне, если что. Верно?
– Верно! Верно!
– Мы ничего против вас…
– Он врёт!
Охрипший каперанг шагнул на возвышение – говорить.
А по сходням взбегала новая страшная толпа – это были матросы с «Павла», уже покончившие у себя. И теперь, с разгону, увидев каперанга на возвышении:
– В штыки его!
И перед ними – кто расступился, а другие сомкнулись в защиту капитана.
И павловские отступили.
Тогда мичман Эр вскричал:
– А ну, ребята! На «ура» нашего командира!
И его подхватили на руки.
Но отнесли – в каземат: «Тут целей будете».
Капитан из каземата по телефону в кают-компанию велел офицерам отдать оружие и идти в каземат.
Один молодой мичман громко безумно хохотал. Его повели в лазарет, но матросы не выдержали хохота и застрелили мичмана по пути.
По кораблю там и здесь раздавались предсмертные вопли: это ловили сверхсрочных унтер-офицеров и кондукторов и убивали их.
400
Бунт расширяется. – Адмирал Непенин пытается объясниться с матросами. – «Балтийский флот не существует».Да, на рейде в Гельсингфорсе что-то начиналось. Днём произошла матросская манифестация в районе минной обороны. Непенин ездил туда, успокоил.
Отдал распоряжение по всем кораблям не увольнять матросов на берег.
День, начавшийся таким радостным всплеском, тёк мучительно. Откуда-то возник слух, что на кораблях будут безпорядки. Да почему же бы? Не помогло прямодушие адмирала, ежедневное открытие матросам всех происшествий? Не помогло, а скорей повредило: теперь, всё зная, на баках выражались открыто и резко.
Рассказывали офицеры с разных кораблей, что ощущают исподлобное накопление матросского недоброжелательства.
Но почти ничего явного за день не произошло. Команды на кораблях занимались. Блистающе солнечный прошёл день. Но так затемнилось на душе, но такая тревога обняла, что в сумерках капитан Ренгартен, весь на вьющихся нервах, сказал князю Черкасскому:
– Миша, мне кажется, мы идём к гибели. Нас может спасти только чудо.
– Ну не так уж! Ну не преувеличивай! – отстаивал Черкасский.
Шестнадцать часов назад они встречали этот благословенный день с шампанским – и чего угодно ожидали, но не такого поворота вовне и в себе. Тогда, возбуждённой ночью, нельзя было представить, что впадут к вечеру в такую тоску. Сейчас нельзя было представить, почему они могли так радоваться минувшей ночью.
Преодолевая томленье, надумали составить новый приказ по всем командам: разъяснить сегодняшнее новое положение. Которого и сами не понимали.
Но не кончили. Смутные предчувствия оказались верны.
Едва стемнело – «Павел I» поднял красный огонь и развернул орудийную башню на стоящего рядом «Андрея Первозванного».
И через короткое время «Андрей» тоже поднял боевой красный фонарь.
Крупные жесты кораблей, такие грозно-выразительные на морских расстояниях.
И капитан «Андрея» успел по телефону: мятеж!!