И все-таки возвратимся к вопросу – какую же роль играли сигары в жизни британского премьера? Черчилль был слишком незаурядной личностью, чтобы использовать «гаваны» только для курения. Он пойдет намного дальше, взяв их на вооружение при создании своего собственного уникального имиджа. На протяжении всей своей жизни Уинстон питал особую любовь к публике. Как вспоминал Ллойд Джордж:
– Его ноздри раздувались лишь от аплодисментов палаты общин. Он настоящий актер, обожающий быть в центре внимания. [361]
Черчилль всегда очень болезненно переживал, если по каким-либо причинам его персону игнорировали или оставляли без внимания. С годами подобное поведение лишь усилится, вызвав недоумение у его любимого зятя Кристофера Соамса:
– Не странно ли, чем старее становится Уинстон, тем ему больше нравится проявление людской любви. У нас масса работы, мы трудимся не покладая рук до двух, иногда и до трех ночи, Уинстон же каждый день тратит целый час на чтение газет. Он внимательно просматривает каждую полосу с одной-единственной целью – найти что-нибудь о себе. Это становится как наркотик. [362]
Неудивительно, что, подписывая в 1952 году вместе с Трумэном фотографии с Потсдамской конференции, Уинстон пожалуется президенту США, что даже на самых лучших фотографиях видна только его спина. Немного смущенный подобным откровением, Трумэн пообещает Черчиллю выслать при случае подходящие фотографии. [363]
Эпизод с фотографиями не идет ни в какое сравнение с тем, что произойдет во время коронации Елизаветы II в июне 1953 года. Во время церемонии, когда кареты с вершителями судеб Британской империи направятся из Вестминстерского аббатства в Букингемский дворец, экипаж премьер-министра, развернувшись у арки Адмиралтейства, поедет в сторону Даунинг-стрит. Подобное отклонение от протокола повергнет в шок как основных участников церемонии, так и многотысячную публику, наблюдавшую за процессией с лондонских улиц.
Будут выдвигаться самые разные версии случившегося, начиная от перевозбуждения лошадей и заканчивая усталостью Черчилля, которому в тот момент шел семьдесят девятый год. Что же произошло на самом деле? Историк Кей Хейлл, автор книги «Неугомонный Черчилль», возьмет интервью у некоторых участников этого события, включая кучера премьер-министра Кристофера Сайка. По его словам, еще до того, как сесть в экипаж, сэр Уинстон выразит крайнее недовольство размером окон в своей карете. Они были слишком малы, и Черчилль не без оснований боялся, что его никто не увидит за такими амбразурами. Он выскажет лорду Морану:
– Было бы гораздо лучше использовать большую машину с огромными стеклами, нежели оказаться спрятанным от внешнего мира в этой ужасной каретной коробке. [364]
По мере приближения к Букингемскому дворцу Черчилль станет все больше нервничать, ревнуя королеву к приветствиям толпы. Эмоциональный накал достигнет апогея около арки Адмиралтейства. Сэр Уинстон схватит трость и примется стучать ею по крыше кареты, требуя у кучера, чтобы тот повернул домой. По приезде на Даунинг-стрит Черчилль расстроится еще больше, узнав, что весь штат его резиденции в прекрасном настроении отправился на праздник. [365]
Подобное «тщеславие» было вызвано и другой причиной – позиционированием своей собственной персоны. Если говорить сегодняшним языком, Уинстон стал одним из первых в мире имиджмейкеров.
– Ах, Уинстон! Он всегда был гениальным шоуменом, – заметит как-то Энтони Иден. [366]
Его костюмы, шляпы и бабочки в горошек, его шутки и высказывания на любую тему, посещение бесчисленных раутов и приемов – все это будет работать на его имидж. Упоминая о своем британском друге, французский писатель Андре Моруа замечает:
– Уинстон Черчилль – большой знаток основных законов психологии и весьма умело обыгрывает свою диковинную шляпу, непомерно толстые сигары, галстуки бабочкой и пальцы, раздвинутые буквой «V». Я знавал некоего французского посла в Лондоне, который не мог произнести ни слова по-английски, но зато носил галстук в горошек, завязанный пышным бантом, что необыкновенно умиляло англичан, а ему в течение длительного времени позволяло сохранять свой пост. [367]
Развивая мысль об общественном позиционировании, Черчилль однажды признается:
– Одной из самых обязательных вещей каждого публичного человека должен стать некий отличительный знак, по которому его всегда будут узнавать, как, например, монокль Чемберлена, завиток Дизраэли или трубка Болдуина. [368]
Сам же Уинстон будет пытаться убедить своих знакомых, что у него такого «отличительного» знака не было и в помине. Хотя еще в 1910 году, во время предвыборной кампании в Саутспорте, журналисты, увидев на Черчилле странно сидящую шляпу, которая была ему явно не по размеру, станут использовать головные уборы в качестве одного из черчиллевских символов. Спустя годы Уинстон вспоминает:
– Именно с этих пор многочисленные карикатуристы стали жить за счет моих шляп. Как много их у меня, насколько они странны и несуразны, как часто я их меняю? Некоторые даже стали утверждать, что я придаю всей этой шляпной палитре какое-то специальное значение. На самом деле это все чушь. Все эти вымыслы и догадки основаны на одной-единственной фотографии. Впрочем, если распространение подобных слухов помогает этим достопочтимым джентльменам в их тяжелой работе, я нисколько не возражаю. Я даже сам готов превратить данную легенду в правду, купив для этой цели еще одну шляпу. [369]
На самом деле Черчилль пойдет намного дальше и превратит правду в легенду. Первое, за что возьмется британский премьер, станет его привычка постоянно опаздывать. Со временем он сознательно будет задерживаться на важные мероприятия, с тем чтобы акцентировать на себе как можно больше внимания. И если двадцатиминутное опоздание на обед к принцу Уэльскому в 1896 году закончится неодобрительным отзывом последнего, то задержка в 1947 году в Вестминстерское аббатство на свадьбу будущей королевы Елизаветы II вызовет бурные овации. Весь свет английской аристократии стоя будет аплодировать пожилому джентльмену, как будто бы он был женихом, а не лидером оппозиции.
Вторым бессмертным брендом сэра Уинстона станет знак победы – «V», который он будет показывать при помощи указательного и среднего пальцев, поднятых вверх. Первый раз Черчилль продемонстрирует этот знак в 1940 году, когда ему сообщат, что отряды сопротивления рисуют на стенах в оккупированной Франции латинскую букву «V», означающую по-французски – победа (Victoire), а по-голландски – свобода (Vrij heid). После этого начнется какая-то V-мания. Компания BBC, например, обнаружив, что передача V-символа кодом Морзе – точка-точка-точка-тире – аналогична известному мотиву Судьбы Пятой симфонии Бетховена – соль, соль, соль, ми-бемоль, – станет использовать данный фрагмент при объявлении военных новостей или в патриотических передачах. [370] Во время же визита Черчилля в США, в декабре 1941 года, в спальне британского премьера в Белом доме Уинстона встретит двухметровый V-знак, сделанный из лилий. [371]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});