Читать интересную книгу Мандарины - Симона Бовуар

Прошло несколько дней, Анри по-прежнему оставался в нерешительности. «Да или нет?» В конце концов такое наваждение приводило его в дурное расположение духа. Он понял это, когда увидел в дверях улыбающееся лицо Лашома:

— Можешь уделить мне пять минут?

Лашом часто заходил в редакцию повидать Венсана, и, когда он появлялся в кабинете Анри, ему всегда были рады, но на этот раз Анри весьма сухо ответил:

— Я предпочел бы завтра, мне надо закончить статью.

— Но мне хотелось бы поговорить с тобой сегодня, — не смущаясь, заявил Лашом и решительно сел.

— О чем же?

Лашом смотрел на Анри с некоторой суровостью:

— Судя по словам Венсана, встает вопрос о том, что «Эспуар» перейдет в руки СРЛ?

— Венсан слишком много болтает, — сказал Анри. — Пустой вопрос, пустые слова.

— А! По мне, пусть лучше так! — заметил Лашом.

— Почему же? Тебе-то какое до этого дело? — спросил Анри немного агрессивным тоном.

— Это было бы серьезной ошибкой, — ответил Лашом.

— Что же тут такого серьезного? — снова спросил Анри.

— Я так и думал, что ты не совсем отдаешь себе отчет, — сказал Лашом, — и потому хотел предупредить тебя. — Голос его стал более жестким: — В партии считают, что СРЛ превращается в антикоммунистическое движение.

Анри рассмеялся:

— В самом деле? Один я бы, конечно, не догадался!

— Тут не над чем смеяться! — заметил Лашом.

— Тебя трудно рассмешить! — сказал Анри. Он насмешливо смотрел на Лашома: — Ты осыпаешь «Эспуар» похвалами, на мой вкус, пожалуй, чрезмерными, а Дюбрей, который говорит то же, что я, оказывается, против вас! Что случилось? — добавил он. — Лафори на прошлой неделе был воплощением дружелюбия.

— Такое движение, как СРЛ, весьма двусмысленно, — произнес Лашом своим неторопливым голосом. — С одной стороны, оно привлекает людей к левым силам, это факт; но если оно завладевает газетой, устраивает митинг, значит, там появилось намерение навредить нам. Сначала компартия стремилась к союзу, но раз они выступают против нас, мы вынуждены быть против них.

— Ты хочешь сказать, что если бы СРЛ представляло собой маленькую безликую группу, и притом молчаливую, послушно работающую в вашей тени, вы бы ее терпели или даже поддерживали? Но если движение начинает существовать самостоятельно, священный союз отменяется?

— Повторяю, они хотят подорвать нас, — заявил Лашом, — так что священного союза больше нет.

— Да, именно так вы и рассуждаете! — сказал Анри. — Один совет стоит другого: не начинайте нападок на СРЛ. Вы никого не заставите поверить, будто это антикоммунистическое движение, зато подтвердите правоту всех тех, кто считает Народный фронт мистификацией. И, значит, правда то, что вы не терпите существования иных левых сил, кроме вас самих!

— Пока вопрос о публичных нападках на СРЛ не стоит, — возразил Лашом, — мы за ними следим, вот и все. — Он с серьезным видом взглянул на Анри: — Но если они получат газету, то станут опасны; не отдавай им «Эспуар».

— Послушай, да ведь это шантаж, — возмутился Анри. — Если СРЛ откажется от газеты, то может спокойно прозябать, ты это хотел сказать?

— Шантаж! — с упреком произнес Лашом. — Если СРЛ будет знать свое место, мы остаемся друзьями; в противном случае — нет. Это логично.

Анри пожал плечами:

— Когда Скрясин говорил мне, что с вами нельзя работать, я не хотел ему верить. Выходит, он прав. Вам должно беспрекословно повиноваться, другого не дано.

— Ты не хочешь понять! — не отступал Лашом. И настойчиво добавил: — Почему не остаться независимым? В этом была твоя сила.

— Если я соглашусь работать вместе с СРЛ, я буду говорить те же самые вещи, что и раньше, — сказал Анри. — Вещи, которые я одобряю.

— Но ты будешь говорить их от имени определенной группы, и они получат иной смысл.

— В то время как до сих пор можно было предположить, что я полностью согласен с компартией? Это вас устраивало?

— Ты и правда согласен, — с жаром сказал Лашом. — Если тебе осточертела независимость, пошли с нами. У СРЛ в любом случае нет будущего: пролетариат они никогда не получат. В компартии есть люди, которые прислушиваются к тому, что ты говоришь; там ты можешь заниматься настоящей работой.

— Но эта работа мне не нравится, — возразил Анри. И с раздражением подумал: «Они меня попросту аннексировали».

Лашом продолжал уговаривать его; должно быть, он понял, что такого рода истории не вызывают желания сблизиться с коммунистами. Зачем он пришел: предупредить Анри по-дружески или повлиять на него? Наверняка и то, и другое вместе, и это самое паршивое.

— Мы теряем время, — сказал вдруг Анри, — а мне надо закончить статью. Лашом встал.

— Пойми хорошенько: Дюбрей хочет заполучить «Эспуар», это в его интересах, но не в твоих.

— Положись на меня в защите моих интересов, — сказал Анри. Они довольно холодно пожали друг другу руки.

Дюбрей был предупрежден о резком изменении позиции компартии; Лафори вежливо повелел ему отказаться от мысли о митинге. «Они опасаются, что мы приобретем слишком большой вес, — сказал Дюбрей, — и пытаются запугать нас, но если мы будем держаться твердо, они не осмелятся подвергать нас нападкам, я имею в виду серьезным». Он был исполнен решимости держаться твердо, и Анри полностью согласился с ним. И все-таки требовалось вынести вопрос на обсуждение комитета: то была чисто формальная консультация, в конечном счете комитет всегда соглашался с мнением Дюбрея. «Сколько потерянного времени!» — думал Анри, слушая шум возбужденных голосов. Он взглянул в окно на прекрасное голубое небо. «Гораздо лучше было бы прогуляться!» — сказал он себе. Первый весенний день, первая мирная весна, а у него не нашлось и минуты, чтобы воспользоваться этим. Утром проходила конференция с американскими военными корреспондентами, потом — тайные переговоры с североафриканцами; в обед он съел бутерброд, пробежав глазами газеты, а теперь был заперт в этом кабинете. Он посмотрел на других: не нашлось никого, кому захотелось бы просто открыть окно. Голос Ленуара дрожал от возбуждения и робости, он чуть ли не заикался:

— Если этот митинг должен стать враждебным коммунистической партии, я считаю его губительным.

— Губительно будет, если он не разоблачит тиранию компартии, — сказал Савьер. — Именно из-за этой трусости левые силы начинают ослабевать.

— Я не считаю себя трусом, — возразил Ленуар. — Но я хочу иметь право петь вместе с моими товарищами в ту ночь, когда они устроят праздничный салют.

— А может, хватит, ведь по сути у нас нет разногласий, весь вопрос в тактике, — вмешался Самазелль.

Как только он брал слово, все умолкали, рядом с его голосом места для другого не оставалось: он был звучным и благостным, и, когда его раскаты клокотали в горле у Самазелля, казалось, будто тот пьет красное вино. Самазелль объяснил, что митинг является провозглашением независимости от компартии и потому содержание речей должно быть нейтральным и даже дружелюбным. Он говорил так искусно, что Савьер подумал, будто речь идет об уловке, призванной обеспечить разрыв с коммунистами, свалив при этом вину на них, в то время как Ленуар решил, будто союз с ними собираются поддерживать любой ценой.

«Но чему служит эта ловкость? — спрашивал себя Анри. — Скрывать наши разногласия — не означает преодолевать их». Пока Дюбрей с легкостью проводил свои решения. «Но если ситуация обострится, если коммунисты станут нападать на нас, какова будет реакция каждого?» Ленуара неодолимо привлекали коммунисты; лишь литературные пристрастия и дружеские чувства к Дюбрею удерживали его от вступления в их ряды. Савьер же, напротив, с трудом сдерживал свои обиды бывшего активиста-социалиста. Что думает Самазелль, Анри в точности не знал, но смутно опасался его. Это был законченный тип политикана. Из-за своего крупного телосложения и хриплой теплоты голоса он казался человеком, крепко стоящим на земле, представлялось, будто он сильно любит людей и многие вещи; на деле же это служило лишь подпиткой его горячей жизненной энергии: он упивался ею одною. Как он любил говорить! И не важно для кого! Ему чрезвычайно шло ужинать в городе. Если человек придает большее значение звучанию своего голоса, чем смыслу собственных слов, где его искренность? Брюно и Морен были искренни, но колебались; как раз те самые интеллектуалы, о которых говорил Лашом: они хотят ощущать себя деятельными, не жертвуя своим индивидуализмом. «Вроде меня, — подумал Анри, — вроде Дюбрея. До тех пор, пока можно идти вместе с коммунистами, не вступая в их ряды, все в порядке; но если когда-нибудь они решат отлучить нас, это создаст дьявольскую проблему». Анри поднял глаза на голубое небо. Бесполезно стремиться разрешить эту проблему сегодня, пока нельзя даже ставить ее конкретно: все точки зрения изменятся, если изменится поведение компартии. Ясно было одно: не следовало позволять запугивать себя; с этим соглашались все, и споры были пустыми. «Есть люди, которые сейчас ловят на удочку рыбу», — подумалось Анри. Он не любил рыбалку, зато рыбаки любили ее, им здорово повезло.