День начинал клониться к вечеру, но я уже знал, что долго мы не протянем.
Мой язык распух и еле помещался во рту, а губы потрескались до такой степени, что кровь тоненькими струйками текла по подбородку. Мне было больно даже повести глазами, как будто глазные яблоки были окружены со всех сторон острыми кристаллами кварца.
И тем не менее, мы продолжали идти вперед.
Скорее всего, шериф тоже понимал, что мы погибнем. Ему было ещё труднее, чем мне, так как был он человеком довольно грузным, и по его остановившемуся взгляду я мог судить о том, что он уже глядит в лицо смерти. Но, точно так же, как и я, сдаваться первым он не собирался.
Картина была довольно странная: двое мужчин шли прямиком навстречу неминуемой гибели и старательно избегали говорить об этом вслух, потому что каждому хотелось непременно сломить гордыню другого и вынудить его первым запросить пощады. Раз двадцать мне хотелось взвыть от тоски и начать жаловаться на судьбу, но всякий раз я проглатывал рвущиеся наружу слова и не произносил ни слова. Лишь однажды — один-единственный раз — я слышал, как шериф чертыхнулся, и то его ругательство было очень похоже на стон.
Солнце клонилось к закату, когда события того дня получили новое продолжение. То есть, я хочу сказать, что солнце, раздувая огненные щеки, висело совсем низко над западным горизонтом, почти такое же нестерпимо жаркое, как всегда, и было совершенно ясно, что скоро совсем стемнеет. Но даже эта мысль не приносила облегчения, потому что этой ночью кто-то из нас окончательно выбьется из сил и в изнеможении повалится на землю, и тогда другой обернется, чтобы взглянуть на него, а потом тоже опустится на песок, чтобы умереть рядом с другом.
Но когда солнце начало садиться за горизонт, и красное зарево заката объяло западный небосклон, я увидел, что шериф внезапно замер на месте и вытянул руку.
«Ну вот, начинается, — сказал я сам себе, — Он сходит с ума, и безумие пожирает его мозг, подобно тому, как мышь вгрызается в сыр. Видать, у него совсем уже поехала крыша, и сейчас он начнет буянить и бросаться на меня».
Но шериф неподвижно замер, словно в землю врос, указывая куда-то вдаль, и тогда, не проронив ни слова, я с трудом обратил свой взор в ту же сторону.
И увидел.
Прямо к нам направлялись какие-то животные. Они следовали друг за другом, и их темные силуэты резко выделялись на фоне вечернего неба. Мне удалось разглядеть кивающие в такт шагам головы лошадей, и из моей груди вырвался радостный вопль.
Это были не дикие лошади. Нет, теперь мне был виден крохотный силуэт всадника, восседавшего на спине лошади, возглавлявшей этот небольшой караван, и я думал о том, это был самый счастливый человек во всей Вселенной, потому что он ехал по пустыне верхом на лошади.
Предположим, что ему захочется пить, а у него нет ни капли воды. Тогда он мог бы перерезать горло какому-нибудь из животных, что шли у него в поводу — мулов или лошадей — и пить кровь. Каким изысканным напитком казалась она мне в тот момент!
Шериф опустил руку.
— Чип! — сказал он.
Это предположение заставило меня вздрогнуть. Я пригляделся получше — один маленький всадник, ведущий за собой в поводу несколько лошадей или мулов — да, и замыкает это шествие ослик, кажущийся издалека совсем крошечным.
— Это Чип, — закричал я, как будто это открытие принадлежало мне.
Шериф усмехнулся, и стоило лишь его растрескавшимся губам растянуться в улыбке, как по подбородку у него потекли струйки крови.
Но он кивнул, и рука об руку мы направились в сторону той процессии. Это был Чип, а, значит, наша судьба ему была небезразлична, и теперь он вернулся, чтобы протянуть нам руку помощи.
Мы направлялись к нему. Солнце скрылось за горизонтом. В небе все ещё догорал багрянец заката, когда мы приблизились к мальчишке настолько, что с ним можно было бы перекрикиваться. Мы видели, как он взмахнул рукой, жестом приказывая нам остановиться.
Но мы продолжали идти. Взмах руки не мог остановить нас. Внезапно что-то взрыло песок у моих ног, и фонтанчик из мелких песчинок взметнулся в воздух. В следующий момент меня оглушил грохот винтовочного выстрела.
Он стрелял, чтобы заставить нас остановиться.
Нужно сказать, что пули оказались достаточно убедительным аргументом, и мы замерли на месте, как вкопанные.
Затем я услышал голос Чипа — мальчишка держался очень естественно и был совершенно спокоен.
— Ну что, парни, воды хотите?
Хотим ли мы воды? Стоило мне лишь услышать это слово, как мои слюнные железы заработали с удвоенной силой, а в горле мгновенно пересохло.
Мы стояли и размахивали руками, как два идиота. У нас просто не было сил, чтобы кричать.
— Я привез вам воду, много воды, — снова раздался голос Чипа, — но прежде, чем вы её получите, я должен заключить с вами сделку.
Он замолчал. Мы продолжали махать. О чем речь?! Ну конечно же мы согласны на любую сделку на его условиях. Если у него была вода, то в наших глазах он был просто властелином мира.
Минуту спустя его высокий голосок зазвенел вновь:
— Я подобрал все ваши пожитки, что вы бросили по дороге. Сумку и все ваши мешки. Деньги у меня. И теперь я должен быть уверен, что мне за это ничего не будет, или же я уезжаю и оставляю вас жариться в этом пекле.
Улавливаете мысль? Он предлагает спасти нас, но сделает это лишь при условии, что мы гарантируем ему неприкосновенность и не станем требовать вернуть назад свои вещи.
Я захохотал, и этот беззвучный смех заставлял сотрясаться все мое тело. Боже мой, какой невыносимой была эта боль в горле!
Затем я перевел взгляд на шерифа и увидел, что он медленно качает головой из стороны в сторону, подобно волу, на шею которому надели ярмо.
Я был потрясен и с недоумением уставился на него7 Отказывается? Отказывается от воды — от самой жизни! Господи милосердный, что он делает! Он же отказывается!
Затем взял меня за руку и сжал её.
— Ты иди, — сказал этот чудаковатый шериф. — Иди и пей. А я… ты знаешь, в каком я положении.
— Я знаю лишь то, что ты совсем уже тронулся умом, — ответил я. — Вот это я знаю точно. И вообще, при чем тут твое положение?
Я встряхнул его. Он продолжал упрямо мотать головой и твердить свое «нет», обращаясь даже и не ко мне, а словно пытаясь убедить что-то в самом себе. Да, он говорил «нет» испепеляющей жаре и жажде, от которой можно было запросто сойти с ума.
— Ты знаешь, в каком я положении, — повторил шериф срывающимся голосом. — Я бы с радостью отступился. Но я принимал присягу, когда вступал в эту должность. Ты должен понять меня, Джо. Я поклялся, что буду служить людям верой и правдой и приложу все силы к тому, чтобы добросовестно и наилучшим образом исполнять возложенные на меня обязанности. А что это значит? А то, что я должен исполнять их любой ценой, даже ценой собственной жизни, если потребуется. Вот что это значит. Так что иди и пей. Напейся до отвала. Уходи и забудь про меня. Я должен выполнять свою работу.