Читать интересную книгу Медвежий ключ - Андрей Буровский

— У-уфф! — примерно такой звук вырвался у медведя, и зверь опустился на зад.

А для Таньки началась другая, невероятная жизнь. Если бы Танька читала фантастику, она, наверное, сравнила бы себя с человеческим детенышем, выросшим на другой планете. Но Танька фантастики не читала, да и вообще плохо умела читать. А с этой осени, осени 1996 года она стала забывать даже и то невеликое умение читать, какое у нее было раньше.

Глава 15. Невеста медведей

Январь 2001 года

Таньке опять не спалось, и вообще ничего толком не делалось. Не хотелось совершенно ничего. Ни спать, ни играть, ни даже думать. Все как всегда — спит беспробудно, мерно сопит бурая туша. Шебуршатся Яшка с Петькой — опять шлепают картами, паршивцы.

И опять тоскливо, тошно… В Старых Берлогах всегда немного тоскливо — потому что можно только спать. Ну, почти только спать, скажем так, больше заниматься как-то нечем. А ведь она не может спать всю зиму.

Таня встала, прошла по проходу чуть дальше и выше, ближе к выходу. Тут было холодней, а в сильные морозы совсем плохо. Печурка выручает, но с каких пор? С тех пор как она, Танька, сама может сделать работу мужика, наготовить дров. Со второй зимы это все так, а в первую было совсем худо. Появись в первую зиму Яша с Петей — скорей всего, пропали бы от холода. В первую зиму Таня куталась во все, что только нашлось в медвежьем городе, тряслась от холода, прижимаясь к бурым теплым тушам.

Они ее жалели, медведи. Коршун и Мышка клали между собой, согревали собственным теплом, и Таня постепенно согревалась, чуть не сутками спала между этими двумя… проснешься и сразу пугаешься — неужели опять среди людей?! Неужели слева пьяная мать, справа — такая же бабушка?! Сейчас послышится классический стон:

— Танька… Тошно мне… Тошно! Похмелиться дай, принеси, Танька…

Уже стискиваешь зубы, кулаки… и тут вдохнешь холодный смрад берлоги, и сразу же так хорошо…

Все плохое позади, ты уже дома! В полусне протянешь руку, пощупаешь огромный холодный нос, клыки за тонкими губами, а нос еще сморщиться и фыркнет. Вот и лапы, все в длинной шерсти, с такими длинными надежными когтями, а если протянуть руку изо всех сил, можно нащупать и ухо… круглое, большое ухо, и оно от твоего хватания само по себе напряжется, вывернется из руки. Все такое большое, надежное, все доказывает — ты уже не среди алкоголиков… И можно вздохнуть от удовольствия, перевернуться на другой бок, прижаться головой к груди, вдохнуть сложный острый запах зверя, и почувствовать тяжеленную лапу на плече или на боку. И знать, что тебя не ударят, не унизят, не отнимут еду, чтобы влить в себя то, что они вливают в себя. Боже мой, до чего хорошо!

В свое второе лето Танька как смогла, заготовила дров, договорилась с медведями, и ей дали эту часть берлоги, чтобы она могла жить зимой. А «буржуйку» медведи украли… Танька так и не поняла, где. Так и поставили эту «буржуйку» с изогнутой трубой, чтобы не заваливало снегом, и позволили топить, если станет уж совсем невыносимо. Во вторую зиму почему-то было не так холодно. Танька понимала, почему — у нее больше одежды, есть валенки… Да и попросту она куда сытее. Все больше мясо, все больше всухомятку, редко-редко варит она себе суп или чай, а от сытной жирной пищи только становишься крепче. Приятный жирок стал ложиться на ребра, на бедра, и на таких, покрытых жирком сытых ребрах не так страшны стали рубцы — след времен, когда маманя повадилась драться палкой. Рубцы тоже побледнели, заплывшие жиром, на тугой, плотно облегающей коже.

Танька следила за собой: мылась водой, а зимой снегом, или растапливала снег. Медведи посматривали на ее ведро, потом попросили научить их носить в ведрах все, что нужно. Пожалуйста, Таньке не жалко! Танька показала и как носят в ведрах воду, и как хранят в них всякие припасы. Танька знает — медведи ее не тронут, им вовсе не нужно ни ее тела, ни глумливо закричать ей вслед, ни напугать, ни смутить. Если звери и видели, как моется Татьяна, им было только интересно, и они учились.

Танька жила в берлоге, а держала себя чисто — часто мылась, все время меняла белье; она помнила, до чего можно дойти, как она дошла к концу той, первой зимы, проведенной в Берлогах, зимы 1996–1997 годов. Весной стало страшно смотреться в зеркальце — нечесаная, грязная, изможденная! И как хотелось ей поесть хоть чего-то в эту первую голодную весну.

Медведи запасают ей теперь еды на зиму, и она тоже запасает все, что можно. Медведи отъедаются и заваливаются спать… но вот посмотрели, посмотрели на нее, и стали тоже натаскивать кедровых орехов и грибов… Страшно подумать, сколько они жрут!

И из одежды медведи много раз приносили то, что считали полезным для Таньки. Представлений о размере у них не было и в помине, но что Танька не надевала, то использовала для постели, чтобы спать в груде ветоши, или чтоб утепляться зимой.

Теперь у Татьяны есть такие вещи, о которых она и подумать никогда не могла! У нее есть дубленка, есть красивые платья и кофты, есть теплые колготы и штаны, в которых не страшно и зимой, есть валенки без единой дырки, есть даже нейлоновые рубашки — но в них холодно и тело плохо дышит. Их Таня не любит, и они праздно висят, засунутые в мешки, на сучках столбов, подпирающих Великие Берлоги.

Все есть у Таньки, все у нее есть в Великих Берлогах, даже компания себе подобных: три года назад стал строить в горах себе базу-схорон старый вор по славной кличке Зверомузыка. Воспитанный в зоне, Зверомузыка привез с собой на базу, чтобы отдыхать, старого, опытного педрилу по кличке Изольда, да двух мальчишек на вырост. Все бы хорошо, но мальчишки огляделись, и раз вокруг лес, ломанулись бежать. Медведи нашли их, уже ослабевших от голода: мальчишки хоть и убежали, прихватив компас, но пользоваться им не умели.

Яшка и Петька за первую же осень откормились так, что еле могли влезть в старые штаны, и вели себя вполне прилично. А попробовали бы они! Эти паршивцы как привыкли к этой жизни, осмотрелись, поняли, что их не выгонят и не сожрут, так устроили: обвернули газетой лапы Комару, и подожгли. Это их такой игре научили — во сне подожженный дергает ногами, получается «велосипед». Ну, с медведями так не проходит, всыпали Яшке с Петькой очень сильно. Танька даже посочувствовала им, вспоминая маменькину палку, но вообще-то медведи были правы. Танька даже потом прочитала мораль Яшке с Петькой, и надо им отдать должное — сообразили, как себя надо вести. К тому времени мальчишки и по-медвежьи уже понимали, им не только Танька объяснила.

Нет, Танька любит медведей. Они справедливые, умные… И все равно последний год — все тяжелее ей одной. Тоскливо, тоскливо, одиноко… Танька прижалась ухом к спине Мышки, к длинной пушистой шерсти: огромная спина, бурая, раза в три шире спины человека. Бух! Бух! Бух! — колотилось сердце старой медведицы, редко и мощно, сквозь двадцать сантиметров мышц и сала. Всегда было приятно слушать, как колотится сердце, но и это занятие потеряло свою прелесть для Татьяны.

Тоскливо, тоскливо… Наверху уже не метет, уже сверкает под солнцем снег, слепит глаза. Татьяна отвалила крышку люка, быстро выбралась наверх, захлопнула — не пускать холод в берлоги.

Ну почему ей так разонравились все вокруг?! Ну чего ее вдруг стало тянуть к людям?! Чем ей плохи Мышка и Коршун? Если она захочет, сможет опять спать между медведей, в их уютном тепле. Не хочется… Ну почему?!

Да потому что все они медведи, вот почему! Они все хорошие, добрые; если и едят охотников, так ведь за дело, чтобы не убивали медведей, не жрали их мяса и жира, не одевались в их шкуры. Таня рада, что живет теперь с медведями, что может говорить на их языке и что медведи ее любят. Но ведь она уже пять лет тут живет! Пять лет, и теперь она взрослая. Она знает, что ей надо…

Вот у Мышки есть Коршун, ей хорошо… Вот у Пихты есть Восход, у Слюнявой есть Выворотень… А кто может быть у нее? Яшка, когда вырастет? Нет, Яшка ей как брат, ничего больше. Да и маленький он еще совсем, пока вырастет — Танька успеет состариться. Его еще воспитывать сто лет…

Что, замуж идти за медведя? Танька видела, как они любятся, медведи — они ведь не особенно скрывают. Никакого отвращения к медведям Танька не испытывала и любиться со зверем вовсе не считала бы зазорным. Но нет, таким членом, как у них, любую женщину медведь бы попросту убил. Медведи — только для медведиц.

Да и не в одном этом деле все, чего хочет Танька. Никогда и никто не любил ее, не голубил. Никому не было дела, тепло ли ей, хорошо ли, сыто. То есть медведям было дело, но не людям. И не ласкал ее, не говорил приятных слов, не трогал ее ног, не целовал плечи. Где ты, кому она хотела бы позволить?!

Никто не называл ее ласково, не берег, не радовался, какая у нее родинка между грудей, какие полные губы, какая она гибкая выросла. Она и сама о себе привыкла думать, как о Таньке. Кто бы когда сказал: «Танюша… Танечка…». Ведь везет же другим девушкам, зовут их так! Есть кому их так звать… А ей пора, она уже совсем большая, Танька. Пять лет минуло с той поры, как убежала она, Танька, в лес от пьющих родителей…