сожалению, мы ни на миг не должны забывать, что в серале ни один человек — включая, возможно, даже самого великого визиря — нам не поверит...
Тут снова вмешался евнух Сулейман. Посопев, он сказал:
— Потому-то нам и нужен твой совет, Микаэль эль-Хаким. Никоим образом — и уж тем более тогда, когда султан стоит за занавесями и слушает мои речи, — не могу я заявить перед всем Диваном, что желаю построить на Красном море флот только для того, чтобы вылечить несварение желудка. К тому же морские паши любят лишь свои собственные корабли и с недоверием относятся к чужим судам. Помощь же венецианской синьории, которая готова в величайшей тайне прислать нам деньги, корабелов, строевой лес и все прочее, придает этой истории еще более деликатный характер. Короче говоря, сам я не могу обратиться с этим к султану. Все должно исходить от великого визиря. И тебе предстоит убедить его в том, что я не замышляю ничего плохого. А потом великому визирю придется уговорить султана, чтобы тот позволил в течение трех ближайших лет отчислять часть доходов, которые приносит в казну Египет, — скажем, одну треть — на строительство нового флота. Ведь военные корабли — это самая дорогая игрушка из всех, что придумали себе люди, а я не хочу облагать Египет новыми налогами. Но с другой стороны, будет просто унизительно, если флот султана целиком и полностью оплатит другая держава.
Я долго ломал над всем этим голову — но размышления мои всегда кончались одним и тем же: выходило, что намерения у евнуха Сулеймана самые благородные и что лишь забота о благе султана (не считая, разумеется, несварения желудка) подвигла его вмешаться в дела торговцев пряностями.
Если бы замыслы Сулеймана осуществились, в казну султана снова потекли бы огромные доходы.
Мустафа бен-Накир, внимательно следивший за выражением моего лица, осторожно проговорил:
— Ты ведь и сам понимаешь, что в серале Сулейману-паше нельзя даже заикнуться о том, что это его собственный замысел. Но, получив приказ строить корабли, он немножко поломается для вида, а потом создаст флот и согласится повести суда в Индию, если ему повелит это сделать сам султан. Микаэль эль-Хаким, твоя судьба — в твоих руках! Если ты с самого начала согласишься участвовать в этом предприятии, то западные принцы будут когда-нибудь с завистью рассказывать друг другу о твоих богатствах.
Евнух Сулейман сладострастно потянулся, пошевелил пальцами ног и добавил:
— Меня мало что забавляет на этом свете, но я люблю выискивать занятных людей, чтобы узнать, сколько в мире таких горсток праха, в которые вдохнул жизнь сам Всевышний. Мне почему-то нравятся твои беспокойные глаза, Микаэль эль-Хаким, трогают меня и глубокие морщины, преждевременно залегшие у тебя над переносицей. Ты всегда будешь в Каире желанным гостем. В такое тревожное время, как сейчас, возможно, и неплохо знать, что в далеких заморских краях, там, куда не доберется никакой император со своими пушками, живет добрый правитель, под крылом у которого ты всегда сумеешь укрыться от невзгод. Победа и поражение — все в руках Аллаха, и не знаем мы, что готовит нам грядущий день.
История с флотом настолько захватила меня, что я изо всех сил старался убедить великого визиря Ибрагима поддержать евнуха Сулеймана. И хотя из-за войны, которая должна была вот-вот разразиться, у великого визиря — как сераскера — было множество других дел, он однако же при случае поговорил о создании флота с султаном, а тот в величайшей тайне повелел евнуху Сулейману начинать строительство кораблей — пока исключительно для защиты Красного моря от наглеющих на глазах португальских пиратов. Правда, султан не желал и слышать ни о каких венецианских деньгах.
Теперь же должен я начать новую книгу и делаю это на сей раз во имя Аллаха всемилостивейшего и милосердного, ибо очередная эта книга со всею ясностью покажет, как могильный червь, притаившийся в чашечке прекрасного цветка, начал незаметно подтачивать его, отравляя одновременно и мое собственное сердце отступника.
Книга четвертая
РОКСОЛАНА
1
О новом военном походе султана против императора мне особо сказать нечего.
Тянулся этот поход с весны до осени 1532 года по христианскому летосчислению, и самым удивительным во всей этой истории было то, что по какой-то непонятной причине война эта не задалась с самого начала.
Продвижение армии на запад облегчила тщательная подготовка. Погода тоже благоприятствовала султану: более ясных дней и теплых ночей нельзя было и пожелать. В войсках царила железная дисциплина, а вслед за отрядами, не причиняя никому никаких хлопот, катилось триста пушек. Ни один великий полководец не мог бы рассчитывать на лучшие условия.
Но тот, кто следил за ходом этой кампании по карте, к своему величайшему изумлению видел, что с наступлением лета продвижение войск все замедлялось и замедлялось, пока наконец все это жуткое скопище людей и орудий не остановилось у небольшой крепости Косек, или Гунс, под стенами которой армия разбила лагерь.
Тайные и явные сторонники полюбовного раздела мира с императором и победоносного похода на Восток ловко использовали это время сомнений и ожиданий.
К султану под Гунс прибыли послы от персидского наместника в Багдаде и от повелителя Басры, которые готовы были признать себя вассалами Османов; это являлось как будто самым убедительным доказательством чудовищного просчета сераскера, который в самый удобный момент для сокрушительного удара по Персии послал армию на совершенно бессмысленную и нелепую войну с императором.
А потому не приходится удивляться, что в лагере под Гунсом султана охватили мучительные сомнения; к тому же на Сулеймана угнетающе подействовало то яростное сопротивление, которое оказали туркам защитники этой жалкой крепости. Но отступить — значило для султана покрыть себя позором, и Сулейман вынужден был продолжать эту войну.
Однако вместо того, чтобы идти на Вену, он двинулся от Гунса в подвластную императору Каринтию[30], и передовые отряды турок дошли уже до ворот Граца[31], когда султан после многих ярких, но бессмысленных побед счел возможным повернуть назад — якобы из-за приближения зимы.
Этот неудачный поход, ужаснувший весь христианский мир чудовищными зверствами, которые творили во время отступления султанские войска в тех землях, куда не проникали раньше турецкие отряды, принес пользу лишь немецкой протестантской знати.
Перед лицом страшной опасности им удалось заключить с императором в Аугсбурге договор, который обеспечивал им пока свободу веры. Благодаря этому договору император даже сумел склонить Лютера к проповеди крестового похода против турок.
Таким образом, рухнули все