Читать интересную книгу Людовик Святой и его королевство - Альбер Гарро

Наставления Людовика Святого своему другу Жуанвилю не менее интересны. На Кипре он ему советовал добавлять воду в вино: «Ибо если бы я не знал этого в молодости и решил разбавлять его в старости, то получил бы болезнь желудка, да так, что никогда не был бы здоров; а если бы я пил чистое вино в старости, то все вечера был бы пьян, а опьянение – слишком скверная доля для храброго человека».

«Он говорил, что мы должны так твердо верить догматам веры, чтобы ни смерть, ни болезнь не заставили нас пойти против них ни на словах, ни в действии. И он говорил, что Дьявол так коварен, что когда люди умирают, он трудится как может, дабы они умерли в некотором сомнении относительно пунктов веры; ибо он видит, что добрых дел, совершенных людьми, он лишить не может, и видит, что они будут потеряны для него, если умрут в истинной вере. А посему надо остерегаться и опасаться этой ловушки, говоря Врагу, когда он насылает подобное искушение: "Поди прочь; ты не совратишь меня", вот так должно говорить. "И даже если ты мне переломаешь все члены, я хочу жить и умереть в своей вере". И сказав так, сражаться с Врагом оружием и мечами до смерти».

«Однажды он призвал меня и сказал: "Вы так тонко мыслите, что я не осмеливаюсь говорить с вами о вещах, касаемых Бога; и поэтому я призвал сюда этих монахов, потому что хочу задать вам один вопрос". Вопрос был таков: "Сенешаль, что есть Бог?" И я ему ответил: "Сир, это нечто столь прекрасное, что лучше и быть не может". "Воистину, – сказал он, – хорошо сказано; ибо ответ, данный вами, написан в этой книге, которую я держу в руках". "Так я вас спрашиваю, – продолжал он, – что бы вы предпочли – стать прокаженным или совершить смертный грех?" И я, никогда ему не вравший, сказал, что предпочел бы совершить их тридцать, чем заболеть проказой. Когда монахи удалились, он позвал меня одного, усадил у своих ног и произнес: "Как вы мне давеча сказали?" И я ему повторил. И он мне ответил: "Вы говорите необдуманно и безрассудно; ибо нет проказы безобразнее, чем пребывание в смертном грехе, потому что душа в смертном грехе подобна дьяволу. Потому-то и нет более гнусной проказы. И воистину, когда человек умирает, он избавляется от проказы тела.

Но когда умирает человек, совершивший смертный грех, он не уверен, простит ли его Господь. Поэтому следует опасаться, чтобы эта проказа не поразила его. Так что я вас прошу, как только могу, хотеть далее, чтобы ваше тело поразила проказа или всякая иная болезнь, чем в вашу душу проник бы смертный грех"».

«Он меня спросил, хочу ли я, чтобы меня чтили на этом свете и попасть в рай после смерти; и я ему ответил, что да. И он мне сказал: "Поостерегитесь же сделать или сказать что-либо, в чем, если все об этом узнают, вы не могли бы сознаться и сказать: я это сделал, я это сказал". И он мне наказал, чтобы я поостерегся опровергать или подтверждать то, что было сказано при мне, хотя это не влечет ни грех, ни убыток, но из жестоких слов рождаются ссоры, в которых гибнут тысячи людей».

«Он мне рассказал, что в Клюни состоялся великий диспут священников и евреев. И присутствовал там один рыцарь, которому аббат Бога ради подал там хлеб. И он попросил аббата, чтобы ему позволили сказать первое слово, и с трудом ему это разрешили. И тогда он встал, и оперся на костыли, и попросил, чтобы к нему подвели самого великого клирика и знаменитого мэтра из евреев; и так и поступили. И он ему задал такой вопрос: "Мэтр, я вас спрашиваю, верите ли вы, что Дева Мария, выносившая Господа нашего на своих руках, была девственницей, когда была избрана стать Божьей матерью?" И еврей ответил, что во все это он не верит. И рыцарь ему ответил, что он воистину безумец, когда не веря в Богородицу и не любя ее, он вошел в ее церковь и в ее дом. И воистину, продолжал рыцарь, вы за это заплатите. И тогда он поднял свой костыль и ударил еврея меж глаз и свалил на землю. И евреи обратились в бегство, унося своего мэтра всего избитого. Тогда аббат подошел к рыцарю и сказал, что тот совершил великую глупость. А рыцарь ответил ему, что аббат совершил еще большую глупость, устроив подобный диспут; ибо прежде чем диспут подошел бы к концу, добрая толпа христиан стали бы неверующими, потому что плохо поняли бы евреев. «Так что, скажу вам, – продолжал король, – что никто, кроме уж слишком сильного священника не должен спорить с ними; а мирянин, услыхав, как поносят христианскую веру, должен защищать ее не иначе как с мечом, погрузив его в живот так глубоко, насколько он войдет». Либеральные и просвещенные люди XXI века, не пожимайте плечами, соблаговолите понять: профессия воина – защищать веру с мечом. Впрочем, пускай наши язычники успокоятся – рыцарей больше не осталось.

Другой близкий Людовику Святому человек был лицом простого происхождения, ученый и искусный клирик Робер Сорбоннский, который основал при помощи короля знаменитый коллеж – Сорбонну. Людовик Святой любил слушать, как он спорит с Жуанвилем. «Мэтр Робер де Сорбон из-за великой славы, кою он снискал, будучи достойным мужем, был приглашен за королевский стол. Однажды он ел рядом со мной и мы тихо переговаривались. Король взглянул на нас и сказал: "Говорите громко, ибо ваши товарищи подумают, что вы злословите о них. Если вы, обедая, говорите о вещах, нам приятных, говорите громко. В противном случае или замолчите"».

«Однажды, когда король пребывал в хорошем настроении, он сказал мне: "Сенешаль, докажите, почему достойный муж лучше монаха". Тогда начался спор между мной и мэтром Робером. Мы долго спорили, а затем король вынес свой приговор, заявив: "Мэтр Робер, я хотел бы быть достойным мужем, а все остальное я оставлю вам; ибо имя достойного мужа столь велико и прекрасно, что даже звучит сладостно"

«Он говорил, что дурное дело – отбирать имущество другого. Ибо возвращать чужое так тягостно, что даже одно произношение слова «возврат» дерет горло своими звуками, словно грабли дьявола, когда всегда мешает тем, кто хочет вернуть добро другого».

«Он мне сказал, чтобы я передал королю Тибо от него, чтобы тот был осторожен при строительстве дома доминиканцев в Провене, поскольку боится, как бы он не погубил свою душу из-за крупных сумм, кои он в него вкладывает. Ибо люди мудрые при жизни должны распоряжаться своим добром так же, как должны поступать душеприказчики, а именно: первым делом возместить долги покойного и вернуть чужое имущество, а из оставшегося от умершего добра раздать милостыню».

«На Троицу святой король пребывал в Корбейле, где было восемьдесят рыцарей. После обеда король спустился во внутренний дворик и у дверей часовни беседовал с графом Бретонским, отцом нынешнего герцога, храни его Бог! За мной туда пошел мэтр Робер Сорбонн-ский и, взявшись за конец моего плаща, подвел меня к королю; и все прочие рыцари подошли к нам. Тогда я спросил у мэтра Робера: "Мэтр Робер, что вам от меня надо?" И он мне сказал: "Если король сядет в этом дворике, а вы усядетесь на более высокую скамью, чем он, то хочу вас спросить, должно ли вас за это порицать". И я ему ответил, что да. А он мне сказал: "Так вы поступаете недостойно, поскольку одеты благороднее короля; ибо вы облачены в меха и зеленое сукно, чего не скажешь о короле". И я ему ответил: "Мэтр Робер, помилуйте, я ничего не сделал, чтобы меня порицали, одеваясь в зеленое сукно и мех, ибо эта одежда досталась мне от отца и матери. Напротив, недостойно поступаете вы, ибо вы – сын простолюдина, но забыли об одежде ваших отца и матери и одеты в более богатый камлен, чем сам король". И тут я взял полу одеяния его и короля и сказал: "Посмотрите же, правду ли я говорю". А король принялся защищать мэтра Робера изо всех сил».

После отъезда мэтра Робера и рыцарей Людовик Святой стал объяснять Жуанвилю, своему сыну Филиппу и зятю Тибо, почему он так поступил: «Я видел, как он смущен, и должен был ему помочь. Однако же забудьте то, что я мог говорить в защиту мэтра Робера; ибо, как сказал сенешаль, вы должны хорошо и чисто одеваться, и ваши жены будут больше вас любить, а ваши люди больше ценить. Ибо, как говорят мудрецы, следует украшать себя одеждами и доспехами так, чтобы достойные мужи нашего времени не говорили, что вы придаете этому слишком большое значение, а молодые люди – что слишком малое».

Впрочем, этот совет соблюдать умеренность и благожелательность по отношению к тем, с кем приходится жить рядом, вовсе не свидетельствует о том, что короля чрезмерно заботило общественное мнение. «Когда он слышал, – сообщает Жоффруа де Болье, – что кое-кто из сеньоров роптал на него за то, что он выслушивает столько месс и молитв, он отвечал, что если бы он употреблял вдвое больше времени на игру в кости или на охоту за животными или птицами, никто об этом не сказал бы ни слова».

«Он считал королевскую власть священной, – говорит Гийом Шартрский, – и считал себя ответственным за спасение душ своих подданных». Этим объясняются некоторые поступки короля, которые мог себе позволить только святой, каким он и был». «Однажды, – продолжает рассказ Гийом Шартрский, – на королевский парламент прибыла дама, украшенная с особой вычурностью, и когда решалось ее дело, она вошла в комнату короля с другими людьми. Король тут же заметил ее присутствие. Она и в самом деле была, по истинному мнению людей того времени, некогда знаменита своей блистающей красотой. Король, целиком преданный Господу, вознамерился указать этой даме на спасение ее души. Он велел позвать брата Жоффруа, находившегося поблизости, и сказал ему: "Останьтесь со мной, вы услышите, что я хочу сказать этой даме, которую вы там видите и которая хочет со мной поговорить", Оставшись один с дамой и братом Жоффруа. король сказал: "Мадам, я хочу напомнить вам одну вещь, имеющую отношение к вашему спасению. Некогда о вас говорили, что вы очень красивая дама, но то, что было когда-то, теперь прошло, как вы знаете. Так что вы могли заметить, что красота суетна и преходяща, поскольку она быстро вянет, подобно цветку, который едва распустившись, увядает и гибнет; и как бы вы ни старались, вам ее не вернуть. Так что сейчас вам следует беспокоиться об иной красоте, не телесной, но душевной, посредством чего вы могли бы стать угодной Господу, нашему Создателю, и искупить небрежность своего поведения во времена вашей былой красоты". Дама терпеливо выслушала эту речь и, надо сказать, исправилась, выказав в своих последующих поступках много приличия и скромности».