Читать интересную книгу Тайна гибели Есенина - Виктор Кузнецов

Опекуна-чтеца, царского мажордома, полковника Ломана, в 1918 году хлопнули, а его прихвостня отпустили — и напрасно. Он тогда не случайно водил дружбу с Каннегисером, убийцей петроградского комиссара Урицкого. Каннегисера поставили к стенке, а приятеля его опять пожалели.

Есенин, мог полагать Троцкий, — социально опасный элемент. Недавно благодаря Дзержинскому и Агранову арестован есенинский закадычный дружок Ганин, тоже стихотворец.

Дурачок Ганин клюнул на наживку ГПУ — «князя» Вяземского, подговорившего его написать статью о своих взглядах и опубликовать ее в Париже. Деревенский карбонарий поверил, написал. Тут-то и взяли новоявленного публициста. Храбрец сошел с ума на допросах, но такого вольнодумца живым оставлять было нельзя. Расстреляли в марте 1925 года.

А Есенин тогда почувствовал неладное, сбежал; вероятно, вспомнил, как Ганин однажды в кабаке предлагал ему шутя пост министра просвещения в новом правительстве. Хороши шуточки! Партия будет с корнем выдирать инакомыслие. Недавно бахвалился, что у него сохранилась телеграмма Льва Каменева, в которой тот в феврале 1917-го благодарил великого князя Михаила за отречение от престола. Хвастун бросил тень на единство наших рядов.

Два года назад вся американская печать шумела, какой постыдный скандал учинил «отщепенец» Есенин в доме поэта Мани-Лейба. Неймется.

В ноябре 1923 года кучку «мужиковствующих» рифмоплетов — опять во главе с Есениным — прорабатывали общественным товарищеским судом (председатель Сосновский) в Союзе писателей. Скандалисты сумели тогда выкрутиться, и не в первый раз. Но, видно, побывки на Лубянке Есенину не пошли впрок.

Троцкому многое известно о его антисоветских проделках, он, наивный деревенщина, и не подозревает, что глаза и уши партии везде, даже в постели. Его подруга, Галина Бениславская, по своей «дури», кое-что рассказала Льву, сыну Троцкого, об откровениях Есенина, когда разводила амуры. Неоднократно Льва Давидовича информировал об опасной болтовне Есенина Яков Блюмкин, надежнейший младший товарищ-чекист. Говорят, он в Баку однажды чуть не застрелил говоруна, когда тот сказал лишнее. Перепуганный оратор тогда сбежал в Тифлис.

Так мог думать Троцкий — мы ничего лишнего не присочинили, есть документальный материал для более резкого внутреннего монолога «вождя».

Врага Есенина не устраивала его чуждая Октябрю поэзия последних лет, о чем сам «архитектор революции» и напишет в статье, напечатанной в «Правде» 19 января 1926 года: «Поэт погиб потому, что был несроден революции».

Рязанский скандалист позволял себе и личные резкие выпады против членов Политбюро ЦК РКП(б), характеризовал Гражданскую войну как «дикость подлую и злую», сгубившую тысячи прекраснейших талантов:

В них Пушкин,Лермонтов,Кольцов,И наш Некрасов в них.В них я.В них даже Троцкий,Ленин и Бухарин.Не потому ль моею грустьюВеет стих,Глядя на ихНевымытые хари.

Имеющая богатое смысловое значение рифма «Бухарин» — «хари» не оставляет сомнений в отношении автора к «вождям».

Выделенные нами выше крамольные строки выбрасывались революционизаторами творчества поэта с 1926 по 1990 год, да и сегодня без них обходится стихотворение «Русь бесприютная» во многих сборниках. Так советская редактура препарировала отчаянные и крайне рискованные есенинские строки.

Да, он вернулся в 1923 году в Россию «не тем, что уехал». «Хари» все помнили. Литературовед В.А. Вдовин подметил, что дерзкие строчки Есенина в «Руси бесприютной» могли послужить Николаю Бухарину личным мотивом для недовольства его поэзией в известной статье «Злые заметки» (Правда. 1927. 12 янв.). Коля Балаболкин (так именовал Бухарина Троцкий) добивал усопшего поэта испытанным большевистско-интернациональным оружием: «Идейно Есенин представляет самые отрицательные черты русской деревни и так называемого „национального характера“.

Троцкий, в отличие от Бухарина и своего друга Сосновского, питавшего к Есенину зоологическую ненависть, — более страшная и хитрая бестия (недаром Ленин, сам политик коварный, называл Троцкого «Иудушкой», говорил о его «иезуитстве» и «утонченном вероломстве»). Внешне он выступал чуть ли не радетелем Есенина. После его возвращения из-за границы даже хотел его «приручить», предлагая ему возглавить новый литературный журнал. Тогда они не смогли договориться. Поэт тоже был не лыком шит, иногда публично говорил о своей, так сказать, лояльности к всесильному «вождю революции». На самом деле все было намного острее и сложнее. Исследователи убедительно доказали, что прототипом интербродяги Чекистова в есенинской поэме «Страна негодяев» (убийственный заголовок!) послужил Троцкий, как и литературный персонаж, одно время живший в городе Веймаре.

Не исключено, что до Троцкого могла дойти фраза Есенина, сказанная в Берлине писателю-эмигранту Роману Гулю (опубликовано): «Не поеду в Россию, пока ею правит Троцкий-Бронштейн. <…> Он не должен править».

Поводом для арестов поэта не раз служили доносы юрких, вертлявых товарищей: 1920-й, сентябрь — А. Рекстень, Шейкман; 1923-й, сентябрь — М. Роткин (Родкин); 1924-й, январь — Ю. Эрлих; 1924-й, февраль — С. Майзель, М. Крымский; 1924-й, март — братья Нейман.

Поэт осуждал культ генералов в искусстве, порождавший идеологический таран и примитивизм. «Уже давно стало непреложным фактом, — писал он, — как бы не хвалил и не рекомендовал Троцкий разных Безыменских, что пролетарскому искусству грош цена…» (Россияне. 1923). Так и случилось.

Он органически не умел лгать, не скрываясь, прямо говорил: «…мы в русской литературе не хозяева…» (из письменного показания поэта в милицию от 21 ноября 1923 г.). И опять оставался прав — отрицать им сказанное могут только невежды и фарисеи. В этом отношении у поэта есть авторитетнейшие предшественники, отмечавшие создавшуюся нездоровую и одностороннюю раскладку сил в русской литературе. Максим Горький, «буревестник», «основоположник», «великий пролетарский писатель» и т.д., которого трудно заподозрить в любви к Отечеству и национальной России (см. его брошюру «О русском крестьянстве». Берлин, 1922), с грустью говорил: «…все мы, писатели русские, работаем не у себя, а в чужих людях, послушники чужих монастырей…» (запись И. М. Касаткина; из его письма от 2 февраля 1916 года к критику Льву Клейнборту. Пушкинский Дом, ф. 586, ед. хр. №88, №35). Правде этих слов можно доверять. Их запомнил и передал друг Есенина и журналиста Г.Ф. Устинова прозаик Иван Михайлович Касаткин, тоже послуживший в ЧК на пользу революции, а в 1938 году сам попавший в ее железные сети. Кстати, Касаткин был одним из немногих друзей Есенина, сомневавшихся в официальной версии его гибели.

Есенин не хотел быть пасынком на своей родной земле, с болью осознавал себя «чужестранцем». Его подруга Галина Бениславская записала в горячах сказанную им фразу: «Поймите, в моем доме не я хозяин, в мой дом я должен стучаться, а мне не открывают». Как непохожи эти выстраданные слова на убеждение Вольфа Эрлиха: «Мой дом — весь мир, Отец мой — Ленин…» (из сборника «Необычайные свидания друзей». Л., 1937). Несомненно, абстрактный Эрлих был Троцкому ближе, чем земной Есенин.

Все вышесказанное приближает нас к выводу: стремление Луначарского предотвратить судебный процесс над поэтом перечеркнул Троцкий.

Допустим, гипотеза верна, возразят наши оппоненты, но при чем тут убийство, — ведь нет никаких доказательств причастности Троцкого к трагедии в «Англетере». И будут не одиноки. Огорчим возражателей — доказательства есть, мы их специально приберегли, чтобы комплексно, разом выставить улики против главного вдохновителя бандитской расправы над поэтом. И это, надеемся, только начало «допросов истории».

Прежде всего обратим внимание: 19 января 1926 года в своей статье о Есенине Троцкий пишет: «Больше не могу, — сказал 27 декабря побежденный жизнью поэт, — сказал без вызова и упрека…» И далее: «Только теперь, после 27 декабря (выделено нами. — В.К.), можем мы все, мало знавшие или совсем не знавшие поэта, до конца оценить…» — и прочая кудрявая красивость: «…каждая почти строка написана кровью пораненных жил», «сорвалось в обрыв незащищенное человеческое дитя!». Никогда автор этих крокодиловых слез не писал прежде о Есенине в таком возвышенно-сентиментальном стиле.

Дело тут, конечно, не в грустном поводе, а в другом: Вольф Эрлих как раз к выходу «Правды» успел оформить в Ленинграде «Свидетельство о смерти» Есенина (мы его цитировали). Справка загса Московско-Нарвского района датируется 16 января 1926 года. Той же датой помечено письмо Эрлиха к матери, Анне Моисеевне, в Симбирск: «…живу в Москве с тех пор, как привез сюда Сергея (Есенина. — В.К.). Нет! На два дня выезжал в Питер». В другом, более позднем письме (не датировано) к тому же адресату Эрлих, посетовав, как говорилось, на свою ссору с Михаилом Фроманом из-за растраченных тем общих денег, лежавших на счету в издательстве «Радуга», сообщает: «Зимой я был несколько раз в Москве, а после смерти Есенина прожил там без малого 2 месяца» (известно, сексот ГПУ в это время встречался в столице с Галиной Бениславской, но где жил — остается тайной).