Читать интересную книгу Учебник рисования - Максим Кантор

— История, — сказал тем временем Луговой, — это суд.

— История — суд, — повторил за Луговым Рихтер, — я согласен. Но суд правых. Не думайте, что на суде истории вы будете прокурором. Нет! Вы будете на скамье подсудимых. И вы услышите приговор, и вас ввергнут в бездну, где плач и скрежет зубовный!

И Соломон Моисеевич Рихтер поднял руку жестом, исполненным величия, ветхозаветным, пророческим жестом. Казалось, Луговой должен обратиться в соляной столп, а квартира на Малой Бронной рассыпаться в прах, но этого не произошло. Луговой продолжал ухмыляться наглой самодовольной улыбкой, и стены его вальяжного жилья стояли крепко. Рихтер в некотором недоумении поглядел на свою руку и подождал — не случится ли чуда. Когда он протягивал руку у себя дома, на кухне, то ладонь его чудесным образом наполнялась то сыром, то бутербродом с колбасой. Так отчего же сейчас, когда пришла пора действовать, когда рука его должна обрушить проклятие на беса, отчего сейчас не происходит чуда?

Рихтер возвысил свой голос и сказал:

— Не будет у вас власти! То, что вы называете историей, есть единый миг — и он пройдет, сгинет без следа. И вы сгинете вместе с ним. И ваши злобные планы, и ваше тщеславие, и ваша гордыня — канут в забвение. Потому что нет другого права, кроме права завета, нет другой истины, кроме духа добра и справедливости! И наказаны будут грешники, возомнившие, что подменят завет своей ложью и корыстью! Проклятием великим прокляну вас!

И снова потряс Рихтер своей старой рукой в воздухе, но Луговой устоял — не испепелила его молния. Иван Михайлович смотрел на Рихтера и смеялся.

— Грядет четвертый проект истории, — сказал Рихтер. — Он близок! Вы испоганили искусство, мораль, науку, вы уничтожили три великих исторических проекта! Но грядет четвертый! Он сбудется. Не под силу вам его остановить. Иоанн Богослов возвестил о нем на острове Патмос, но говорю вам ныне: исполнится по слову его! Трепещи, мировой зверь, этот проект мировой истории тебе не по зубам! Все слезы невинных припомнятся тебе, все души загубленных восстанут из пепла, все праведники и невинно убиенные будут тогда вершить свой последний суд!

— А у вас неплохо получается! — сказал Луговой сквозь приступы лающего смеха. — Тренировались?

— Они спросили меня, поведу ли я народ за собой, — сказал ему Рихтер, — и я не колебался. Я знал, придет время — и я поведу людей! Теперь я уверен, пробил час!

— И вы действительно думали — нет, прошу вас, скажите! — Луговой продолжал смеяться. — Вы действительно думали, что сможете — смешно сказать — править? Нет, вы серьезно?

И Рихтер ответил:

— Но кто же, если не я? Да, разумеется, это мой долг. И власть принадлежит мне по праву.

— Вы сумасшедший, — сказал Луговой. — Вам лечиться надо.

Глядя на седого и сгорбленного Рихтера, на жалкого старика, которого он определил в сумасшедший дом, Луговой улыбнулся. Это была такая улыбка, что не отменяет серьезности диагноза, но показывает относительность бытия вообще. Вы сумасшедший, я здоровый, все в целом устроено забавно — вот что говорила эта улыбка. Чиновники часто так ухмыляются, подписывая бумаги, — и отчего бы им не улыбнуться. Улыбнулся и Луговой. И Рихтер улыбнулся ему в ответ. Странной была эта улыбка — Иван Михайлович не ожидал увидеть ее на больном лице старого философа.

Рихтер откинулся на стул и распрямил спину. Улыбка скользнула по его губам — легкая, надменная улыбка. Улыбка появилась неожиданно — и осветила лицо. И сила и молодость вдруг вернулись в облик Соломона Моисеевича. Точно сила, спавшая в старом теле, вдруг нашла выход и высветилась улыбкой на лице, точно величие, ленившееся обозначить себя, вдруг явилось в облике ученого. Не было нужды являться величию, оно дремало; можно было решить, что его и нет вовсе. Вот оно решило себя показать — и не стало ничего вокруг, что могло бы соперничать с этим величием. Некогда женщины сходили с ума, глядя на Рихтера, — и теперь стало понятно, от чего они сходили с ума. Точеные черты, что до поры комкала старость, приобрели остроту. Перед Луговым возник властный мудрец, спокойный и гордый. Рихтер смотрел презрительно — и улыбка скользила по его красиво очерченным губам. Не воровская усмешка, не подлое светское хихиканье, не хамская ухмылка буржуя — Рихтер улыбался спокойно и властно, зная, что за ним сила и красота. Так улыбался молодой красавец Рихтер, смотря в лицо ловким пролазам — Потапу Баринову и Савелию Бештау, которые зазывали принять участие в перспективном издании. Так улыбался гордый Рихтер, когда его выгоняли с работы и исключали из партии. Так улыбался Рихтер судьбе всякий раз, когда та сомневалась в его избранничестве. Надменный красавец, с волной седых волос, с высоким лбом и твердо очерченными губами — губами, которые он изогнул в презрительной усмешке, — откинулся на спинку стула и глядел на Лугового издалека. Итальянский художник Микеланджело пытался передать эти черты в пророках, но мало кому из смертных доводилось видеть такое лицо наяву и вблизи.

Луговой отшатнулся — кто бы не отшатнулся на его месте?

— Ничтожество, — сказал ему Рихтер, — мелкое злое ничтожество. Празднуете победу? Считаете, что ловко придумали? Ошибаетесь. Вы не думали никогда. Вы не умеете думать. То, что вы называете мыслями, — есть воровской расчет, цена ему невелика. Вы полагали, что отменили мысль, оттого, что сами думать не умеете. Но мысль никогда не останавливалась. Я воспитал людей, которые уничтожат вашу бесовскую мораль. Я вдохнул в них душу и мысль — и будущее за ними.

Рихтер произнес эту тираду спокойно и устало, а закончив говорить, опять ссутулился.

— Будет суд, — закончил он, — и это будет суд правый и окончательный, — на этом силы Рихтера иссякли, гордый взгляд его потух.

Луговому стоило труда вернуть себе бодрое расположение духа. Он некоторое время пребывал под впечатлением образа грозного Рихтера. Однако здравый смысл побудил Ивана Михайловича вглядеться внимательнее. То ли мощь Рихтера, показав себя на мгновение, решила, что и мгновения довольно, то ли старость и болезнь взяли свое, но Соломон Моисеевич опустил голову, закашлялся и стал Луговому не страшен. Чиновник тряхнул головой — и пришел в себя. И чего он испугался, в самом деле? Мало ли на своем веку он повидал нервных правозащитников? Перед ним сидел старый сутулый интеллигент, из тех, кого Луговой привык использовать и выбрасывать по мере использования. Данный экземпляр стар и сед, проку от него не дождешься, но и опасности никакой. Луговой подивился своей впечатлительности, за ним прежде такого не водилось.

Иван Михайлович Луговой прошелся по своим апартаментам легкой пружинистой походкой.

— Будет суд, непременно будет. Но прокурором был — и останусь — я.

И вдруг заговорила черная старуха. Она встала и заговорила негромко, не сводя своих темных глаз с Ивана Михайловича Лугового.

— А почему, Иван Михайлович, вы решили, что сами судить можете — а вас не будут? Есть суд. И управа есть. И расчет будет непременно. — Марианна Карловна цедила слова и, не мигая, глядела на Лугового змеиными глазами.

— Вы меня, голубушка, никак, гипнотизировать решили? — спросил Луговой.

— Тебя взглядом не достанешь, — Марианна Карловна, держа правую руку за спиной, шагнула к Луговому, — тебя ножом надо.

— Проказница, — сказал Луговой. — Всерьез за меня взялась! Марксистская закваска!

— Думаешь уйти, — сказала Герилья. — Не надейся. Я и пса твоего извела, и тебя, пса, изведу.

— И верно, — вспомнил Луговой. — Знаете эту историю, Соломон Моисеевич? Она моего пса Цезаря отравила.

— Я посмотрела зверю в глаза, — сказала старуха, — и зверь сдох.

— Ну вот, и зачем такое безобразие делать? Я вас нанял дом убирать, а не пакостить.

— Я сама решаю, где грязно, — сказала старуха.

— А ведь кормил старушку. Зарплату, между прочим, выплачивал. Но революционерам — всегда мало. Вот проблема. Они сначала зарплату получат, а потом банк грабанут.

— Будет, будет расчет, — сказала Герилья. Она шла вперед неспешными шагами, с прямой спиной, в длинном черном платье.

— Видите, Соломон Моисеевич, как прислуга у меня в доме распоясалась. Кухаркам волю дай, они нож в спину всадят и государством станут управлять. Большевики, одно слово. Дикари. Расчетов захотела, пенсионерка союзного значения? Будет тебе расчет, — засмеялся Луговой, — как всегда — пятнадцатого. Потерпеть не можешь?

— Завтра поздно будет — сегодня надо. Сейчас — Лицо старухи не изменилось, когда она показала свою правую руку. В руке был нож.

— Положи нож, ведьма, — прикрикнул Луговой, он все еще смеялся, — а ну положи нож, тебе говорю. Смотри, отберу да тебе его под подол засуну — всех своих хахелей тогда помянешь.

— Я тебе нож под ребра засуну, — ровным голосом сказала старуха.