— Я притворялся, — улыбнулся Клим Пантелеевич и остановил автомобиль перед входом в салон «Мадам Дюклэ». Он обошел вокруг машины, открыл дверь и подал руку: — Прошу вас, сударыня.
— Вы очень любезны.
Оказавшись внутри, они оставили одежду в гардеробной. Завидев их, закройщик отворил дальнюю примерочную и оставил ключ внутри. Первым туда вошел Ардашев. За ним, закончив рассматривать себя перед зеркалом, проследовала Вероника Альбертовна. Статский советник дважды провернул ключ в замке.
Да! Действительно, эта комната располагала к тайным встречам. В ней не было окон, но имелся канделябр со свечами. На стенах, украшенных обоями с восточным орнаментом, висели две картины с изображением обнаженных наложниц султанского гарема и одно зеркало. В углу стоял кожаный турецкий диван; в изголовье лежала аккуратная стопка белоснежного белья. Напротив — одежный шкаф и два стула. Пол был застлан недорогим, но мягким ковром. Посередине небольшого круглого столика господствовала ваза с букетом алых роз. Тут же на стеклянном блюде — горка с виноградом, мандаринами и свежей клубникой; коробка шоколада, бутылка вечной «Вдовы Клико» и два хрустальных бокала завершали натюрморт. Была здесь и вторая дверь. Она вела в умывальную комнату.
Клим Пантелеевич зажег свечи, откупорил бутылку шампанского и наполнил бокалы.
— За нас! — провозгласил он.
— За любовь! — ангельским голоском пропела супруга.
В тусклом пламени свечи он увидел лицо совсем другой женщины, не той, кроткой и домашней жены, которая встречала его каждый день. Теперь это была «мадам похоть». Она смотрела на него с вожделением самки, давно не имевшей интимной близости. Вероника поставила бокал, сладострастно провела кончиком языка по губам и стала быстро раздеваться, точно боясь, что ей помешают вдоволь насладиться возлюбленным.
И весь мир будто перевернулся. Они почти не говорили. Слышался стон и обрывки сладкого, как горячий шоколад, шепота: «милый», «ты прелесть», «еще!», «о Боже!»…
Неожиданно Вероника припала губами к уху мужа и, не выпуская его из объятий, прошептала:
— Я заметила, что за нами наблюдают. У турчанки на картине живой глаз.
— Пусть завидуют, — одними губами промолвил Ардашев, покрывая поцелуями ее нежную шею.
— Да! Пусть! — выдохнула она и вновь провалилась в бездну бесконечного счастья.
Турецкий диван хоть и предназначался для совокуплений, но таких страстей не видывал давно. Он стонал, покряхтывал, точно ветхозаветный дед, ругался и грозил развалиться, если его не перестанут раскачивать. Но Вероника была бесподобна. Изобретательная, как парижская куртизанка, и старательная, как наложница, получившая, наконец, долгожданную возможность усладить султана, она не жалела ни металлические пружины, ни статского советника. Дама потеряла голову. И была прекрасна.
Все закончилось так же неожиданно, как и началось. Вероника, точно гимназистка, согрешившая с преподавателем, посмотрела на мужа и зарделась. Она закуталась в простыню, как в тунику, и прошмыгнула в умывальную комнату.
Когда супруга вернулась, Ардашев, откинувшись на спинку измученного дивана, смотрел в потолок. Его лоб покрылся испариной.
— Милый, тебе плохо? — заботливо осведомилась она.
В ответ он лишь усмехнулся:
— Напротив. Так хорошо мне давно не было.
— Ты меня любишь?
— А разве можно тебя не любить?
Он налил шампанское, и они вновь выпили. Вероника отщипывала виноград и, глядя на мужа, хитро улыбалась. И в этой улыбке проскальзывало что-то знакомое, но чужое, не ее. Ардашев силился, но никак не смог понять, кого именно она ему напомнила в этот момент.
— Клим, а давай, когда кончится война, поедем в Крым, в Ялту, а? Ты говорил, там хорошо…
— Обязательно, — машинально ответил Клим Пантелеевич и тотчас вспомнил: именно так ему улыбалась Лика — его «дама с собачкой». Прошло уже три года, а он все никак не мог забыть ту раннюю ялтинскую весну 1912 года, и Ореанду, и Ай-Тодорский маяк… — Да, — согласился он, — там очень красиво. Я бы хотел посмотреть, как цветет черная магнолия.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
…Дорога домой показалась короткой. Автомобиль, будто обидевшись, что о нем на время забыли, злобно урчал на поворотах, не позволяя другим машинам себя обгонять. И уже в квартире, за ужином, Вероника заметила с сожалением:
— Ой, я опять оставила в ателье свое новое платье. Оно давно готово.
— А ты позвони им, пусть доставят, — предложил Клим Пантелеевич и добавил: — Но только сделай это послезавтра, часика, этак, в четыре пополудни. Хорошо?
— Как скажешь, — пожала плечами Вероника Альбертовна и сказала: — Ты знаешь, я слышала в салоне, как ювелир Шмулевич отчитывал за нерасторопность какого-то портного. Интересно, неужели он выкупил долги у Мориса Гюстена и теперь всем заправляет? После смерти Вяземской там все перемешалось, и уже не разобрать, кто главный.
— Очень скоро все станет на свои места. По всей видимости, Супостат где-то рядом и крутится вокруг нас. Его нервы уже на пределе, и он должен ошибиться. А завтра к тому же выйдет новый номер «Нивы» с его виршами. Посмотрим, угодит ли душегуб в полицейский капкан. — Статский советник взглянул на жену и вымолвил: — Дорогая, будь, пожалуйста, осмотрительна и помни мою просьбу: если выходишь из дому, не забывай пистолет.
В ответ супруга лишь послушно моргнула ресницами и принялась сама убирать со стола (горничная Варвара отпросилась на две недели к родственникам в Ставрополь).
22
Визит Люцифера
Всю ночь меня мучили кошмары. Серая крыса пыталась залезть под одеяло. Старая беззубая тварь карабкалась по кроватной ножке и тыкалась острым носом в мою коленку. Я пытался кричать, но не мог, — горло хрипело и булькало, точно его перерезали. Совсем рядом раздался чей-то металлический смех.
От страха я проснулся.
Напротив сидел он.
Теперь дьявол закутался в темный плащ времен Римской империи, а на ногах виднелись башмаки из мягкой красной кожи (такие в те годы носили сенаторы).
Я перевел дух, смахнул рукавом пижамы капли пота со лба и уселся на край кровати. Она закачалась и скрипнула, точно так, как только что пищало это мерзкое существо.
— Что же вы, милейший, уже и с крысой справиться не в состоянии? — усмехнувшись, спросил Люцифер. — Я ведь нарочно ее к вам прислал, чтобы вы полюбовались на эту старую уродину. Хотите знать, кто это был?
— Кто? — прохрипел я.
— Эта бывшая помещица. В своем доме она любила устраивать оргии. Развратница скончалась почти пятьдесят лет назад. Именно она была воспета в романсе «Пара гнедых». Помнится, второго дня вы мечтали перерезать ее «дряблую аорточку». Вот я и решил сделать вам подарок и предоставил такую возможность. Да и она, признаться, была не против. Ее душе давно уже надоело быть крысой. Вот потому-то старая блудница и полезла к вам под одеяло. А вы, любезный, испугались и голосили, точно институтка при родах.
— Так, значит, мне это не приснилось? Выходит, это приключилось на самом деле?
— Конечно! Я велел ей убраться.
— Вы хотите сказать, что все происходящее во сне — реально?
— Безусловно. Уж вам-то пора знать, что сон — выход души на прогулку. Во сне каждый человек проживает сотни тысяч других жизней. Это еще раз доказывает, что в природе не существует такого понятия, как время. И вам, если хотите знать, сейчас совсем не столько лет, сколько указано в ваших метриках, а много больше.
— И сколько же?
— Не знаю, этого никто не знает, кроме него…
— Кроме Бога? — просипел я.
Он брезгливо поморщился.
— Да. Но не произносите больше при мне это слово. Я же предупреждал вас!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Виноват. Не извольте гневаться.
— Ладно, чего уж там! — Он махнул рукой. — Я не в обиде. Тем более что последнее время вы ведете себя молодцом. Так мастерски прикончили камергера! Сработали вчистую! Как говорится, комар носа не подточит, и пчелка хоботок не повредит. — Он повел глазами и заметил самодовольно: — Если хотите знать, Чертоногов — не последняя жертва этой «плохой» комнаты (кстати, уже сутки его душа мается и ждет решения Небесного Суда). Через десять лет — в декабре 1925-го — в этом же пятом номере «Интернационала» (так новые власти переименуют «Англетер») обнаружат труп поэта Есенина. Он покончит с собой — удавится на трубе центрального отопления.