Читать интересную книгу Чингисхан. Пенталогия (ЛП) - Конн Иггульден

Яо Шу подался вперед, его глаза сияли.

– Так докажите Мункэ, что есть другой способ. Отправьте в Дали посланников. Пообещайте пощадить мирных жителей. Ваши противники – сунское войско, а не купцы с крестьянами.

– Купцы с крестьянами никогда не поверят внуку Чингисхана, – усмехнулся Хубилай. – Тень деда витает надо мной. Яо Шу, ты открыл бы ворота монгольскому войску? Я – вряд ли.

– В Дали ворота, может, и не откроют, зато так сделают в следующем городе. Особенно если отпущенные воины разнесут весть о вашем милосердии по всей империи Сун. – Яо Шу сделал паузу, чтобы Хубилай обдумал его слова. – История знает генерала Цао Биня, который взял город Нанкин, не убив ни одного человека. В следующем городе перед ним открыли ворота: люди знали, что резни не будет. У вас сильное войско, но самое разумное – не прибегать к его силе.

Царевич задумчиво потягивал чай. Предложение Яо Шу ему нравилось. С другой стороны, хотелось впечатлить Мункэ. Действительно ли он хочет устроить резню, чтобы оправдать ожидания брата? Нет, не хочет. Страшная перспектива угнетала, давила на плечи, словно доспехи, которые его заставили носить. Сама возможность поступить иначе напоминала свет во тьме. Хубилай допил чай и отставил пиалу.

– И что же стало с Цао Бинем?

Яо Шу пожал плечами.

– По-моему, его предал кто-то из его окружения, но заслуг генерала это не умаляет. Хубилай, вы не ваш дед. Чингиса цзиньская культура не трогала, а вы ее цените.

Царевич вспомнил пыточные орудия, которые видел на брошенных военных постах, залитые кровью улицы, гниющие трупы преступников. Вспомнил массовое самоубийство в Яньцзине, где шестьдесят тысяч девушек разбились, бросившись с городских стен, чтобы не видеть победу Чингисхана. Впрочем, мир везде жесток. Цзиньцы ничуть не лучше дородных христианских монахов, не оставляющих трапезу, даже когда перед ними потрошат еретиков. Под пристальным взглядом Яо Шу он вспомнил печатные работы, бесконечные письма в резной шкатулке и проникся уважением к колоссальному труду, благодаря которому распространялась философия цзиньских городов. Хубилай подумал о цзиньской еде, фейерверках, бумажных деньгах, о компасе, с которым не расставался: чудо, но тот неизменно показывал одно направление. Цзиньцы – люди изобретательные, он искренне их любил.

– Цао Бинь сумел взять город, не убив ни одного человека? – тихо спросил он.

Яо Шу улыбнулся и кивнул.

– Я тоже смогу… по крайней мере, попробую. Отправлю в Дали посланцев, и посмотрим, что получится.

Следующим утром войско Хубилая окружило город-крепость. Плотными колоннами тумены приблизились с четырех сторон и соединились на расстоянии пушечного выстрела от стен. Горожане увидят, что им не выбраться, и, если еще не поняли, поймут, что императорская армия не пожелает, точнее, не сумеет их спасти. Хубилай решил продемонстрировать свою силу и уж потом засылать переговорщиков. Яо Шу хотел присоединиться к небольшой группе, которая войдет в город, но царевич запретил.

Правитель Дали работал в пустом, лишенном удобств зале. Стены покрыли белой штукатуркой, зато пол выложили сандаловыми досками. Красный сандал распилили и уложили в аккурат по длине зала, так что к городскому префекту посетители шли по узорной поверхности.

Под крышей было оконце; глядя в него, Мэнь Гуан дожидался врагов. Он видел дождь, похожий на серую дымку, – погода была под стать настроению горожан. Как префект, Мэнь Гуан носил поверх шелковой туники тяжелую мантию, расшитую золотом. Вес одежд умиротворял: ему нравилось думать, что прежде красивую шапку и мантию носили правители лучше… по крайней мере, удачливее него. Он снова обвел зал взглядом, впитывая спокойствие. Тишина укрывала, как вторая мантия, и отгораживала от по-детски шумных, неумолкающих монголов. Мэнь Гуан услышал их издалека: враги продирались по коридорам городской управы без малейшего уважения к величию и древности здания. Мэнь Гуан заскрипел зубами. Сама бдительность, он чувствовал, как городские стражи при виде захватчиков щетинятся, словно псы. «Мне так нельзя», – твердил себе Мэнь Гуан. Войско императора предало Дали, оставив город на милость варваров. Префект приготовился к смерти.

Однако монгольский генерал выслал к городским стенам дюжину пеших воинов. Вместо канонады Мэнь Гуан получил вежливую просьбу об аудиенции. А вдруг это насмешка? Вдруг монгольский генерал решил его унизить? Дали бессилен пред войском, окружившим его, словно черный рой. Префект не любил тешить себя пустыми надеждами. Прожди монголы год – подоспели бы силы, способные защитить Юньнань, но расстояния огромны, а для Дали плавный ход времени резко остановился. Мэнь Гуан не мог даже излить распиравший его гнев. Тридцать семь лет он прослужил префектом, тридцать семь лет город работал и спал спокойно. До нашествия монголов Мэнь Гуан был собой доволен. Его имя в историю не войдет, но в этом есть немало плюсов, которыми он любил хвастаться перед дочерями. Теперь же его наверняка запомнят, если новые правители не велят писцам переписать документы, убрав его имя.

Монгольские посланники вошли в зал, и Мэнь Гуан едва не поморщился: их сапожищи портили изысканный сандаловый настил. Темно-красная древесина блестела в утреннем свете благодаря воску и многовековому уходу. К вящему изумлению Мэнь Гуана, монголы источали смрад, заглушавший запах воска. У префекта аж глаза из глазниц вылезли: сделать вид, что ничего не заметил, удалось с трудом. Вонь несвежих тел и влажного войлока забила весь зал. Интересно, а монголы ее чувствуют? Они понимают, сколь противно само их присутствие здесь?

Из дюжины посланцев десять оказались типичными монголами – коренастыми, с красноватой кожей, а двое – с тонкими чертами лица, слегка огрубевшими от кровосмешения. Мэнь Гуан решил, что те двое с севера империи Цзинь – слабаки, отдавшие свои земли Чингисхану. Цзиньцы поклонились; их монгольские спутники наблюдали за церемонией с вялым интересом. Мэнь Гуан прикрыл глаза, готовясь к оскорблениям. Расстаться с жизнью он не боялся. Можно отбросить жизнь, как мелкую монету, и на небесах этот жест оценят. Другое дело – расстаться с нею с достоинством.

– Господин префект, мое имя Ли Ун, я говорю от имени Хубилая из рода Кият-Борджигинов, внука Чингисхана, брата Мункэ-хана. Мой господин послал нас обсудить капитуляцию Дали и его войска. Перед свидетелями он поклялся, что ни один горожанин, будь то мужчина, женщина или ребенок, не пострадает, если Дали примет его как владыку. Мне велено передать, что хан считает город и эти земли своими. В кровопролитии он не заинтересован. Он хочет мира и дает шанс пощадить тех, кто вам подчиняется.

От такой ядовитой дерзости Мэнь Гуан побледнел, как полотно. Его стражники отреагировали точно так же – сжали рукояти мечей и подались вперед, не делая ни шагу. Монголов немного, они без оружия… Префекту страстно захотелось натравить на них стражу. Пусть порубят наглецов! На его глазах монголы переглянулись и зашептались на своем грубом языке. Маленький цзиньский предатель явно ждал ответ, в глазах его Мэнь Гуану почудилась усмешка. Это было уже слишком.

– При чем тут город? – Префект пожал плечами. – Мы же не глупые цзиньские крестьяне без чести и места в круге судьбы. Мы живем для удовольствия императора и умираем по его команде. Все, что вы видите, принадлежит ему. Я не могу сдать вам чужую собственность.

Ли Ун стоял не шевелясь, а его спутник перевел слова префекта монголам. Те покачали головой и прорычали что-то нечленораздельное. Мэнь Гуан медленно поднялся, глянул на стражников, и те обнажили длинные мечи. Монголы совершенно равнодушно наблюдали за происходящим.

– Господин префект, я передам ваши слова своему господину, – пообещал Ли Ун. – Он… расстроится, что вы отвергли его милосердие.

Гнев накрыл Мэнь Гуана с головой, вернув румянец на бледные щеки. Цзиньский предатель говорил о невозможном, о понятиях, чуждых мирному Юньнаню. Целый миг Мэнь Гуан не мог даже озвучить свое презрение. Какая разница, что за городскими стенами его решения ожидает целый

миллион

людей? Они не существовали для него и не имели отношения к избранной им судьбе. Реши император спасти Дали, Мэнь Гуан был бы ему благодарен, но тот решил пожертвовать городом; значит, и себя защищать бессмысленно. Префект подумал о своих женах и дочерях и понял, что они предпочтут смерть позору, который этот дурак попробовал ему навязать. Выбора не оставалось.

– Свяжите их, – приказал он наконец.

Цзиньские переводчики не успели изложить его фразу на монгольском. Оторопевший Ли Ун раскрыл рот, словно карп. Стражники Мэнь Гуана взялись за дело, не дав ему договорить.

Подвергшись атаке, монголы тотчас отбросили апатию и начали бешено отбиваться локтями, сапогами – чем получится. Вот еще одно доказательство бескультурья, и Мэнь Гуан запрезирал их пуще прежнего. Вот одному из стражников ударили в нос; Мэнь Гуан отвернулся, чтобы не смущать несчастного еще сильнее. Он уставился в окно на дождевую дымку. В зал влетели другие стражники. Мэнь Гуан подчеркнуто игнорировал кряхтение и вопли, пока посланники не затихли.