Помимо религиозных, Каткова занимали, разумеется, близкие промышленникам Москвы экономические вопросы. Отвергнув западные экономические теории, он черпал свои воззрения у народных практиков торгово-промышленного мира[497]. Тематика, затрагиваемая им, отличалась обширностью: здесь и железнодорожное строительство, и таможенные тарифы, и создание русского торгового флота, и освоение новых рынков для отечественного предпринимательства и т.д. В пореформенный период именно Катков возглавил ряды апологетов отечественного протекционизма, неизменно подчеркивая, что разрыв между потенциальными возможностями русской промышленности и реальными результатами экономического развития связан с недостаточным покровительством и защитой внутреннего рынка. Он ратовал за прочную протекционистскую политику, которая осознавалась им как самый действенный фактор поднятия производительных сил страны. Благодарные промышленники в 1866 году избрали М.Н. Каткова и его сподвижника П. М. Леонтьева почетными членами Московского купеческого собрания[498]. Заметим, что плодотворная катковская деятельность по обеспечению интересов староверческих капиталистов приводила к серьезным конфликтам со славянофилами. Его единомышленников по устроению государственной жизни очень раздражало, что кто-то еще активно действует на их идейном поле; прежде всего, они явно не желали делить с кем-либо заботы о народных капиталистах. Между Катковым и Аксаковым шло соперничество за написание адресов от имени старообрядцев. Так, по случаю подавления польского восстания раскольникам Преображенского кладбища текст готовил Катков, а Рогожского – Аксаков[499]. В 1864 году произошли даже столкновения М.Н. Каткова, в качестве гласного Московской городской думы, и П.М. Леонтьева с группой думцев из славянофильского лагеря. «Московские ведомости» намекнули на нечистоплотность распорядительных органов Думы, что стало причиной острого конфликта с А.И. Кошелевым, Ю.Ф. Самариным, Д.Д. Шумахером и др.[500]
Филиал, если можно так выразиться, русской партии в Петербурге возглавлял упомянутый выше князь В.П. Мещерский. Наблюдая за успехами своих коллег, он также не хотел отставать от жизни, а потому проявил инициативу. Князь решил обратиться к богатым московским купцам, которые щедро финансировали уже закрытое к этому времени издание И.С. Аксакова, намереваясь создать в Петербурге газету в качестве «твердого и прочного уголка Москвы». Презентовать проект в купеческих кругах Мещерский попросил все того же Ф.В. Чижова. Он так разъяснял ему свое видение издания:
«борьба с космополитизмом Петербурга во всех его проявлениях»;
доказательство,
«что Россия и русские способны к самодеятельности»;
а также возможность постоянно звучать голосу
«в защиту той или иной местной потребности»[501].
Но московская экономическая группа не решилась на такое сотрудничество в столице империи, полагая, что кроме раздражения властей толку от этой затеи будет немного. Однако, Мещерский не унывал и изыскал средства при помощи наследника Александра Александровича, с которым состоял в дружбе. «Гражданин» – так называлось издательское детище князя В.П. Мещерского. Вооружившись редакторским пером, он продолжал искать расположения московских воротил проверенным способом – заботливо обыгрывая старообрядческие мотивы. Вот, например, один из таких пассажей:
«Старые учреждения, старые предания, старые обычаи – великое дело. Народ дорожит ими, как ковчегом завета предков. Но как часто видела история, как часто видим мы ныне, что не дорожит ими правительство, считая их старым хламом, от которого нужно скорее отделаться»[502].
Страницы журнала предоставлялись лицам, известным своими симпатиями к расколу. В одном из номеров сообщалось, что во время пребывания в Москве единоверческого священника Иоанна Верховенского[503] староверы-рогожане приветствовали и благодарили его за поддержку и выразили надежду на грядущее превосходство старого обряда над никоновскими новинами. Верховенский благодарил, подчеркивая, что не помнит таких теплых слов в адрес духовенства господствующей церкви от старообрядцев. Он расценил это как отсутствие с их стороны вражды к греко-российской иерархии и призвал иерархов РПЦ отнестись к ним подобным же образом[504]. Однако у них данный факт вызвал совсем иные чувства: единоверческого священника выставили человеком с «гибкой совестью» и объявили штатным писакой раскольников[505].
Вообще, находясь в Петербурге, в столице империи, В.П. Мещерский не без пользы для себя выполнял функцию координатора национально ориентированных сил: близость ко двору позволяла ему быть в курсе всех дел. Он поддерживал дружеские отношения со всеми основными силами русской партии: со славянофилами, с Катковым, с Фадеевым и др. При Александре III его влияние на назначения в правительство было соизмеримо с аппаратными возможностями К.П. Победоносцева или того же М.Н. Каткова.
Таков состав общественных сил, с которыми у староверческой буржуазии установились тесные отношения. Благодаря этим отношениям купеческая группа приобретала политический ресурс, позволяющий продвигать свои насущные интересы на всероссийском уровне. Русская же партия, со своей стороны, нашла в вышедших из низов капиталистах воплощение образа народа, отвечающего их представлениям о русском пути развития. Можно сказать, что в пореформенный период старообрядческое купечество стало своего рода экономическим отделением русской партии. Опора на национальные традиции, борьба с иностранным засильем, неприятие либеральных принципов государственного строительства – вот те узловые точки, вокруг которых выстраивалось сотрудничество национально ориентированной части элиты и московской купеческой группы. Вместе с тем прояснения требует вопрос, насколько сильным было влияние на раскольничьих миллионеров со стороны сотрудничавших с ними интеллигентов. В литературе сложилось устойчивое мнение об идеологической подчиненности московских промышленников славянофильствующей интеллигенции[506]. Однако изученный материал не дает оснований разделить такое представление. Если влияние славянофилов было определяющим, то как быть с тем же М.Н Катковым, связи с которым оказались не менее значимыми для московского клана? Возможности именитого публициста в правительственных кругах не уступали потенциалу лидеров славянофилов; его ресурсы, в том числе и интеллектуальные, представляли для купечества не меньшую привлекательность. Означает ли это, что в данном случае мы также можем говорить о катковском влиянии, под сенью которого пребывала, неоперившаяся еще как следует русская буржуазия?
На наш взгляд, ответ может быть таким: ни под каким влиянием – ни славянофилов, ни М.Н. Каткова – староверческая буржуазия не находилась. Чтобы принять это утверждение, необходимо осознать, насколько самодостаточны были эти выходцы из народных глубин. Перспективы их жизни не могли определяться какими-то, пусть и национально окрашенными, теориями российской интеллигенции; точкой опоры им служила конфессиональная общность, завещанная предками. Здесь они черпали силы для собственной идентификации, на этом фундаменте твердо стояли, спокойно относясь к интеллигентским концепциям, которые выстраивались вокруг них. Конечно, потребности развития требовали союзников; при этом купцы хорошо сознавали, что контактировать с ними – выходцами из крестьян, пребывающими в расколе, -готовы немногие представители правящего класса. И они с пользой для себя выстраивали эти отношения, сообразуясь прежде всего с практической эффективностью, а не с привлекательностью идеологем.
Это положение вещей подтверждает и сотрудничество староверческого купечества с такой необычной фигурой, как немецкий искатель удачи Людвиг Кноп[507]. Далекий от всякой политики и тем более от национально настроенных сил, страстно критиковавших немецкое засилье, этот человек – именно благодаря расколу – вписал свое имя в историю российской промышленности. Все началось с того, что фабриканты-староверы заинтересовались предложениями Кнопа по переоборудованию текстильных предприятий. (Заметим: их совсем не смутила инициатива, исходящая, между прочим, от какого-то иностранца-лютеранина, а не местного славянофила). Предприимчивый немец, выяснив, какие громадные капиталы сосредоточены в руках купечества, предложил оснастить их производства английскими станками. Первый заказ он получил в 1839 году от известного Саввы Морозова, пожелавшего модернизировать свою Никольскую фабрику. Дело оказалось сопряжено с большим риском: в Великобритании действовал запрет на экспорт передовой техники и приобретать ее можно было только контрабандным путем. Кноп пошел на риск и выполнил поручение староверческого магната, чем заслужил его доверие. Вслед за Морозовым многие решили последовать этому примеру, тем более что с 1842 года вывоз оборудования из «мастерской мира» был официально разрешен. Сотрудничая с предпринимателями центрального региона, немец поучаствовал в модернизации свыше 120 мануфактур. Он стал незаменимым партнером российской купеческой буржуазии, объединив доставку оборудования, обеспечение сырьем и дешевый кредит[508].