разговоре через стену с Шелгуновым и в письме к родным. Последнее признание представляется нам более достоверным, чем первое отрицание, но необъяснимо, почему Бейдеман счел нужным скрывать гарибальдийский эпизод своей жизни. Любопытно, что после категорического заявления, сделанного Шувалову лично 5 октября 1861 года, о том, что он в Южной Италии не был из-за отсутствия денег, и несмотря на крайнее свое желание, Бейдеман письменно через 3–4 дня как будто хотел изменить свое категорическое утверждение. «Что же касается до отправления моего к Гарибальди, то на этот счет я Вам дам личное объяснение», – писал Бейдеман. Ведь если не был у Гарибальди, так и объяснять нечего. Знать же, почему не был, Шувалову было вовсе неинтересно. Кажется, Бейдеман по намекам Шувалова (а намеки основывались на очень общем известии письма, дошедшего до начальника таможни) не мог выяснить, что именно ему известно об его гарибальдийской эпопее, и потому был в выжидательном положении, продолжая отрицать и готовя признание. На всякий случай свое сообщение письма к родным о поездке к Гарибальди Бейдеман готовился истолковать как заявление о
желании ехать, но приходил в раздражение при мысли, что могут беспокоить получивших его письмо. 26 октября он с прежней категоричностью утверждал письменно, что предположение его об экспедиции к Гарибальди не оправдалось. Повторяю, если Бейдеман сражался в войсках Гарибальди, то для нас совершенно непонятно настойчивое отрицание этого факта. [Ср. дальше сообщение о Бейдемане в «Колоколе» от 1 августа 1865 года. Вероятно, в воспоминаниях Кельсиева речь идет о Бейдемане, но назван он здесь Дубровиным. Вот рассказ Кельсиева: «В конце 1860 года явился Дубровин, простодушный и очень симпатичный мальчик, прямо со школьной скамьи (бывшего Дворянского полка), который прошел пешком всю Финляндию, Швецию и часть Норвегии, с переполоху, что его арестуют за какое-то письмо политического содержания, – я не понимаю, что он мог написать политического, – должно быть, какие-нибудь бредни тогдашней молодежи. С Герценом он как-то не сошелся, мучился тоской по родине и кончил тем, что, не пропущенный во Францию, поехал в Норвегию, чтобы пробраться через нее а Россию, – и пропал без вести». – Исповедь Кельсиева в «Архиве русской резолюции». Берлин, 1923, т. XI, 196.]
10
Мы исчерпали все данные, которыми располагали Александр II и шеф жандармов в деле Бейдемана. К единственному источнику истории его жизни – архивному делу мы могли присоединить только одно фактическое сведение в воспоминаниях Н.Б. Шелгунова. Но скудные указания архивных листков, восторженные и резкие прокламации Бейдемана, смелое исповедание им революционной веры надо вдвинуть в рамки исторической эпохи 1858–1861 годов, надо овеять дыханием ликующего возбуждения, которое охватило всю нашу литературу, изящную и прикладную, победно неслось через рубеж со столбцов «Колокола», и образ Бейдемана оживет в нашем воображении, заблещет яркими красками. Возбуждением эпохи был создан духовный человек в Бейдемане.
Первоначальное образование он получил в Киевском Владимирском кадетском корпусе. Он поступил сюда 5 сентября 1857 г. До осени 1857 г. этот кадетский корпус был неранжированным и только осенью 1857 г. был развернут в корпус полного состава. Новое военно-учебное заведение привлекло особое внимание высшего военно-учебного начальства и самого монарха. Они очень старались о привитии настоящих кадетских традиций к новому корпусу. Уже в октябре 1857 г. корпус, как выражались в былое время, был осчастливлен посещением царя и великого князя Николая Николаевича. Молодой кадет лицезрел своего обожаемого монарха. В апреле 1858 г. корпусу было пожаловано знамя. Отсюда шли патриотические настроения. С открытием корпуса была обновлена учебная сторона дела. В преподаватели были приглашены профессора Киевского университета [Завадский Н.П. Владимирский Киевский кадетский корпус (1851–1901). Истор. очерк. Киев, 1908]. Из них следует упомянуть об энтузиасте словеснике А.И. Селине, свойственнике Герцена (они были женаты на родных сестрах), об А.И. Линниченке, об известном юристе Незабитовском. Быть может, их уроки дали первый толчок размышлениям Бейдемана об окружающей его русской действительности, сообщили высокий тон его настроениям. Из Киева Бейдеман перешел в Петербург. 16 июня 1859 г. он был зачислен в Константиновское военное училище, и через год, 16 июня 1860 г., он был выпущен поручиком из отделения Генерального штаба 3-го специального класса. По аттестации начальства, во время годичного пребывания в училище Бейдеман вел себя весьма скромно и поведения был хорошего. По успехам был отнесен в первый разряд. Просматривая списки преподавателей училища, мы не находим среди них таких, влиянию которых мы могли бы приписать развитие свободолюбия в Бейдемане. Но в 1859–1860 гг. не школа, а жизнь была рассадником свободных идей и чувств.
Канун освобождения был эпохой великого общественного возбуждения. Шестидесятые годы были в полном цвету. Нам нет надобности останавливаться на их характеристике. Мы не знаем жизненной обстановки Бейдемана, не знаем его петербургских связей, знакомств, отношений к лицам, нам известным, но если делать выводы из полного молчания о нем в литературе мемуаров, в современных документах, то не нужно ли заключить, что юноша Бейдеман принадлежал к разряду одиноких, думающих про себя, замкнутых мечтателей. Главнейшим, а быть может, и единственным возбудителем его мысли была литература. Излагая в первом своем признании политическую исповедь, Бейдеман заканчивал ее словами: «Все, что здесь написано, было давно высказано с необыкновенным талантом, со всей страстью негодования, с любовью к России и ее будущему, с великой гражданской силой людьми, которые погибли и гибнут от правительственного гнета». Здесь не названы проповедники передовых идей, но позднее, в письме к царю, Бейдеман назвал их имена: «Во главе заграничного литературного развития стоят две личности, соединяющие громадные духовные силы с самой горячей любовью к России. Оправдывать Герцена и Огарева перед лицом Вашего Величества было бы с моей стороны делом слишком смелым, да навряд ли они нуждаются в оправдании и защите. Скажу только, положа руку на сердце, что я бы от всей души желал, чтобы в нашем отечестве было бы побольше людей, в которых было бы столько же любви к России, столько бескорыстного участия к ее будущности».
Герцен и Огарев были властителями дум Бейдемана; под влиянием их пылкой проповеди сложилось его политическое миросозерцание.
Из «Колокола» он почерпнул и фактический материал для размышлений над русской действительностью, и самую оценку ее. Критикуя неправду русской общественной жизни, Бейдеман опирался не столько на собственный свой опыт, которого, пожалуй, у него и не могло еще быть на 21-м году жизни, сколько на сообщения «Колокола». Анализируя все известные нам его заявления, писанные в Алексеевском равелине, мы можем возвести к статьям «Колокола» и все приводимые Бейдеманом указания фактического характера, и все его политические рассуждения. С полной категоричностью можно