Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Идем.
Она начинает собираться, и Гаррисон, нерешительно оглянувшись вокруг, выходит из кабинки, чтобы ее пропустить. Он стоит рядом с Кроликом, и Кролик импульсивно кладет руку на его подбитое ватой псевдопринстонское плечо. По сравнению с кавалером Мим он ему даже нравится.
– Ты прав, Ронни, – говорит он. – Ты был классный игрок.
Получается довольно противно, но намерения у него самые лучшие в память о старой команде.
Гаррисон соображает слишком медленно, и потому до него не доходит, что Кролик говорит серьезно, он отбрасывает его руку и отвечает:
– Когда ты наконец станешь взрослым? – Его вывела из равновесия реакция на его дурацкий анекдот.
На теплых по-летнему ступеньках кафе Кролика разбирает смех.
– Ха-ха-ха, – хохочет он под неоновым светом. Рут, однако, не до смеха.
– Ты просто псих, – заявляет она.
Идиотка не понимает, что он и вправду взбешен. Его бесит, как она неодобрительно качала головой, когда он попытался сострить; мысль его снова и снова возвращается к той минуте, и каждый раз его от этого коробит. Причин для злости столько, что он даже не знает, с чего начать. Ясно одно – он ее как следует взгреет.
– Значит, ты ездила с этим подонком в Атлантик-Сити.
– Почему он подонок?
– Ну конечно. Подонок не он, а я.
– Я этого не говорила.
– Говорила. Когда мы сидели в этой паршивой дыре.
– Это просто такое выражение. Ласкательное, хотя я и не знаю почему.
– Не знаешь.
– Не знаю. Стоило тебе увидеть твою сестру с каким-то приятелем, как ты тут же наделал в штаны.
– Ты видела сопляка, с которым она явилась?
– А что в нем такого? По-моему, вполне приличный парень.
– По-твоему, они все приличные парни.
– Не понимаю, почему ты ведешь себя словно всемогущий судия.
– Да, милая, по-твоему, всякий, кто ходит в штанах, приличный парень.
Они идут по Уоррен-авеню. До их дома еще семь кварталов. Ветер теплый, люди сидят на ступеньках, слышат их разговор, и потому они стараются говорить тихо.
– Знаешь, если встреча с сестрой так на тебя подействовала, я рада, что мы не женаты.
– Это еще к чему?
– Что – это?
– Женитьба.
– Ты же сам начал, в ту первую ночь. Ты забыл, что все время об этом говорил и целовал мне палец, где должно быть кольцо?
– Это была приятная ночь.
– Ну и ладно.
– Ничего не ладно. – Кролик чувствует, что его загнали в угол, и если он теперь попробует ее взгреть, ему придется с ней покончить навсегда, вычеркнуть все, что у них было хорошего. Но она сама виновата – зачем потащила его в эту вонючую дыру?
– Ты спала с Гаррисоном?
– Может быть. Да.
– Может быть? Ты что, не знаешь?
– Я сказала – да.
– А еще сколько у тебя их было?
– Не знаю.
– Сто?
– Бессмысленный вопрос.
– Почему бессмысленный?
– Это все равно что спрашивать, сколько раз ты ходил в кино.
– Ты хочешь сказать, что для тебя это одно и то же?
– Нет, не одно и то же, но я не вижу смысла в подсчетах. Ты знал, чем я занималась.
– Не совсем уверен. Ты была настоящей проституткой?
– Я брала немного денег. Я же тебе говорила. Когда я работала стенографисткой, у меня были приятели, и у них тоже были приятели, а потом меня уволили, возможно, из-за сплетен, я точно не знаю, а еще некоторые мужчины постарше, наверно, узнали про меня от Маргарет. Не знаю. Послушай. С этим покончено. Если ты думаешь, что это грязно или еще что-нибудь в этом роде, то многие замужние женщины делают это гораздо чаще, чем я.
– Ты позировала для фотографий?
– Для тех, что продают школьникам? Нет.
– А чего-нибудь эдакого не делала?
– Может, нам пора сказать друг другу до свиданья?
При этой мысли у нее дрожит подбородок, горят глаза, и она чувствует к нему такую ненависть, что ей даже и в голову не приходит открыть ему свою тайну. Ей кажется, что тайна, скрытая у нее внутри, не имеет ничего общего с ним, с этим большим телом, которое шагает рядом с ней под фонарями и, жадное, как призрак, напрашивается на слова, которые еще больше его взвинтят. Кролик представляется ей таким же, как все остальные мужчины, с той только разницей, что в своем неведении он приковал ее к себе, и теперь она не может уйти.
С унизительной благодарностью она слышит:
– Нет, я не хочу говорить тебе до свиданья. Я только хочу ответа на мой вопрос.
– Ответ на твой вопрос – да.
– Гаррисон?
– Почему Гаррисон для тебя так много значит?
– Потому что он дерьмо. И если тебе все равно, что Гаррисон, что я, значит, я тоже дерьмо.
На секунду ей кажется, что ей действительно все равно – она даже предпочла бы Гаррисона, хотя бы для разнообразия, хотя бы потому, что он не считает себя лучше всех на свете, – но это неправда.
– Нет, мне не все равно. Вы в разных спортивных лигах.
– Когда вы с ним сидели против меня в кафе, у меня появилось очень странное чувство. Что у тебя еще с ним было?
– Да не знаю я. Что вообще у людей бывает? Спят, стараются сблизиться.
– Ну, хорошо, а ты согласна, чтоб у тебя со мной было все то, что и с ним?
От этих слов кожа у нее почему-то так сильно натянулась, что все тело сжимается, будто под прессом, и к горлу подступает тошнота.
– Если ты хочешь.
Для жены кожа шлюхи слишком тесна. Он радуется, как мальчишка, зубы в восторге сверкают.
– Только один раз, – обещает он. – Честное слово. Я больше никогда не стану тебя просить.
Он хочет обнять ее, но она отталкивает его. Единственная надежда, что они говорят о разных вещах.
Войдя в квартиру, он жалобно спрашивает:
– Ты не раздумала?
Ее поражает беспомощность его позы – в темноте, к которой ее глаза еще не привыкли, он кажется костюмом, висящим на белой кнопке его собственного лица.
– Ты уверен, что мы говорим об одном и том же?
– А о чем мы, по-твоему, говорим? – Брезгливость не позволяет ему облечь свои мысли в слова.
Она их произносит.
– Вот именно, – подтверждает он.
– Значит, ты этого хочешь?
– Угу. Неужели это для тебя так страшно?
Проблеск его прежней доброты придает ей смелости.
– Можно мне спросить, чем я перед тобой провинилась?
– Мне не понравилось, как ты себя вела.
– Как я себя вела?
– Как та, кем была прежде.
– Я не хотела.
– Неважно. Сегодня я увидел тебя такой и почувствовал, что между нами стена и есть только один способ через нее перейти.
– Очень остроумно. Ты и вправду этого хочешь. – Ее так и подмывает оскорбить его, сказать, чтобы он убирался. Но время уже упущено.
– Неужели это для тебя так страшно? – повторяет он.
– Да, потому что ты так считаешь.
– Может, и не считаю.
– Слушай. Я тебя любила.
– Ну и что? Я тоже тебя любил.
– А теперь?
– Не знаю. Но я все еще хочу тебя любить.
Опять эти проклятые слезы. Она торопит слова, пока голос еще не сорвался.
– Ах, как мило. Ты же просто герой.
– Не умничай. Слушай. Сегодня ты пошла против меня. Я хочу поставить тебя на колени.
– Только и всего?
– Нет. Не только.
Две изрядные порции спиртного привели к печальным результатам – ей смертельно хочется спать, во рту какой-то кислый вкус. Но нутром она чувствует необходимость удержать его при себе и думает: не отпугнет ли его это? Не убьет ли в нем чувство к ней?
– Если я поступлю по-твоему, что это докажет?
– Это докажет, что ты моя.
– Раздеться?
– Конечно.
Он быстро и аккуратно снимает одежду и во всем великолепии своего тела стоит возле тусклой стены. Неловко прислонившись к стене, он поднимает руку и, не зная, куда ее девать, вешает себе на плечо. Во всей его робкой позе чувствуется какая-то напряженность, словно он крылатый ангел, ожидающий вести. Рут раздевается, и прикосновение к собственному телу холодит ей руки. Последний месяц ей все время холодно. В сумеречном свете он слегка шевелится. Она закрывает глаза и говорит себе: они вовсе не уродливы. Не уродливы. Нет.
Миссис Спрингер позвонила в пасторат в самом начале девятого. Миссис Экклз сказала ей, что Джек поехал с юношеской командой играть в софтбол куда-то за пятнадцать миль и она не знает, когда он вернется. Паническое настроение миссис Спрингер передалось по проводам, и Люси два часа звонила всем подряд, пытаясь найти мужа. Стемнело. В конце концов она дозвонилась до священника той церкви, с чьей софтбольной командой они играли, и он сказал, что игра давно кончилась. На улице спустилась тьма, окно, на котором стоял телефон, превратилось в восковое полосатое зеркало, в нем было видно, как она, растрепанная, мечется между телефонной книгой и телефоном. Джойс, слыша беспрерывное щелканье диска, сошла вниз и прильнула к матери. Люси три раза уводила ее наверх и укладывала в постель, но девочка дважды спускалась обратно и в молчаливом испуге тяжелым, влажным телом прижималась к ногам матери. Весь дом, комната за комнатой, окружив тьмой маленький островок света вокруг телефона, полнился угрозой, и когда в третий раз Джойс уже не вернулась, Люси почувствовала себя одновременно и виноватой и покинутой, словно продала теням своего единственного союзника. Она набирала номера всех подопечных Экклза, о которых только могла вспомнить, говорила с секретарем и членами приходского совета, с тремя сопредседателями благотворительного общества, со старым глухим церковным сторожем Генри и даже с органистом – учителем музыки из Бруэра.
- Кентавр - Джон Апдайк - Современная проза
- Лестницы Шамбора - Паскаль Киньяр - Современная проза
- Carus,или Тот, кто дорог своим друзьям - Паскаль Киньяр - Современная проза