Читать интересную книгу Лесная легенда - Александр Бушков

Я вскипел, как перестоявший чайник, — но постарался этого не показать, не первый год служил.

Хотел всего-навсего, нисколько не повышая голоса, поинтересоваться, нет ли здесь ошибки, потому что я никак не заслужил такого…

Он не дал мне и слова сказать: категорическим жестом поднял ладонь, осведомился так же сухо:

— Служебное удостоверение при вас? Личное оружие, я вижу, взяли…

— Так точно, — сказал я. — Согласно указанному в вызове, имею при себе удостоверение и личное оружие…

Когда я ватными руками выложил перед ним удостоверение, пистолет рукояткой к нему, запасную обойму из кармашка в кобуре, он быстренько убрал все в ящик стола с таким видом, словно опасался, что я брошусь отбирать, продолжал:

— Немедленно отправляйтесь в сто седьмой кабинет, там сфотографируйтесь, три на четыре с уголком. Дождитесь фотографий и с ними — в триста сорок шестой. Военный билет офицера запаса для вас уже готов, осталось вклеить фотокарточку и поставить печать, это сделают там же. И можете считать себя свободным. Все ясно?

Я был в такой оглушенности, что не ответил, как полагаясь по уставу: «Так точно!», лишь кивнул. Генерал сказал с непонятным выражением лица:

— Когда-нибудь поймете, полковник, что вам чертовски повезло. Один крохотный шажок вас отделял от категории «бериевские пособники». Попади вы в нее, с вами обошлись бы покруче… Я вас более не задерживаю, можете идти…

Вышел я, кое-как откозыряв, форменным образом поплелся по коридору, едва ли не налетая на проходящих, — не умещалось происшедшее в сознании, хотелось проснуться, но это ведь был не сон.

Какой, к чертовой матери, бериевский пособник? Если подумать, я был совсем недолго «бериевцем», а потом почти десять лет «абакумовцем», и еще два года, если придерживаться той же терминологии, «игнатьевцем». Забегая вперед, скажу: хотя Абакумова арестовали еще при Сталине и при Хрущеве отчего-то не выпустили, а расстреляли, никто никогда не устраивал охоту на «абакумовских пособников». И уж тем более на «игнатьевских»: Игнатьев мелькнул по МГБ этакой серой мышкой: с партийной работы пришел, на нее и вернулся после упразднения министерства…

Покинув здание с удостоверением офицера запаса в кармане и пустой кобурой, я только на улице в полной мере осознал, что родная контора меня вышвырнула, как нашкодившего щенка, без всяких на то оснований замазав дерьмом с ног до головы. Долго в сознании не умещалось. Зашел в ресторан, заказал двести грамм коньяка, со скромной закуской, которая так и не полезла в рот, — но и после коньяка не отпустило. Слезы на глаза наворачивались, наверное, впервые в жизни — ведь несправедливость лютая!

Две недели после того, наученный житейским опытом, я украдкой от жены клал под свою подушку пистолет — на случай, если за мной придут ночью.

После войны немало народу, несмотря на строгие запреты и проверки, ухитрилось провезти домой трофейные пистолеты — военные в иных случаях словно дети малые, любят хорошее оружие невероятно. Вот и мне в Германии достался «Вальтер» армейского образца в роскошной прямо-таки отделке, даже с золотом — генеральский, а то и фельдмаршальский, а то и какого-нибудь эсэсовского или партийного большого чина. В пятьдесят третьем провезти его оказалось и вовсе просто, багаж офицеров на границе тогда не обыскивали.

Конечно, я не собирался стрелять в тех, кто за мной придет, — они-то при чем? Они лишь исполняли бы приказ. Для себя держал. Никак мне не хотелось попадать в теперь уже бывшую мою систему в качестве подследственного. Лучше уж так, честное слово…

Обошлось, не пришли, но оказался я в жизненном тупике: полковник в отставке, тридцати пяти с небольшим лет, вся грудь в орденах — но нет у меня ровным счетом никакой гражданской специальности, разве что идти в почтальоны, грузчики или дворники. В семнадцать с небольшим надел форму. Выслуги у меня двадцать шесть с лишним годочков — не только календарной, по реальному времени, но и в так называемом льготном исчислении — на войне год записывался за три. Только ничем мне эта выслуга не поможет, меня даже причитающейся за нее пенсии лишили. А я, будто дите несмышленое, представления не имею даже, как за квартиру платят, и не знаю кучи других мелочей, необходимых в гражданской жизни…

И наступила черная полоса. Забегая опять-таки вперед: довольно скоро стало ясно, что тыловой барсук говорил чистейшую правду — смело можно сказать, что мне чертовски повезло. По сравнению со многими другими. Теми самыми, что угодили в «бериевские пособники»: их вышвыривали не то что в запас, а в позорную отставку, лишали званий, исключали из партии, сажали на долгие срока. Правда, после пятьдесят третьего больше не расстреливали — спасибо, милостивцы, и на этом. И на том. Так что меня, можно сказать, судьба мягкой лапкой погладила. Один старый знакомый, человек очень осведомленный и под чистки не попавший, как-то сказал потом под рюмку едва ли не на ухо:

— Спасло тебя то, что ты так долго прослужил в Польше. Они в основном набирали процент дома, те, кто служил за границей, если только они не большие начальники, пошли даже не вторым, третьим эшелоном…

Каюсь, тестю я соврал, хотя и не большой любитель вранья, — такая уж сложилась ситуация. Сказал, что у меня сдвинулся осколочек, сидевший поблизости от серьезной артерии, и медики безжалостно выперли в запас. Не было у меня никакого осколка, за войну я получил лишь четыре легких ранения, причем в госпитале лежал только раз, и то пару недель — ну, справки предъявлять ведь не требовалось…

Он мне не сказал прямо — но довольно быстро, судя по изменившемуся отношению, узнал правду — у него, никаких сомнений, имелись кое-какие связи еще в старом МГБ, иначе ни за что не попала бы дочка на загранработу именно туда. Не знаю, поделился он с тещей или нет, как бы там ни было, она, хоть и относилась ко мне гораздо лучше тестя, стала порой поглядывать как-то иначе. Вполне возможно, это было чисто житейское разочарование от того, что дочка так и не стала генеральшей, а оказалась супругой неизвестно кого…

Жена сравнительно быстро и легко устроилась машинисткой в довольно серьезное учреждение, тесно связанное с оборонной промышленностью, — ну, у нее-то характеристика с прежнего места работы была отличная, и все необходимые допуски имелись. Даже не в них дело… Учреждение было такое, что там имелся Первый отдел, проверявший в первую очередь ближайших родственников, родителей, мужа… Коли уж взяли ее на работу без особых проволочек, меня после того, как выкинули, не пасли, вышвырнули и забыли. И то хлеб. На учет в военкомате я встал без малейших проблем — благо в билете формулировка, приведенная в приказе, не значилась — только ссылка на приказ министра, его номер и дата. Кстати, судя по дате, приказ был отдан за день до того, как мне было предписано покинуть Польшу — ну да, все решили загодя, а потом какое-то время попросту руки до меня не доходили, третий эшелон, ага…

И на партийный учет в райкоме встал легко, и гражданский паспорт получил без хлопот. А вот с пропиской на жилплощадь жены обернулось похуже — никак не прописывали, пудрили мозги. Есть подозрения, что тесть постарался. И я на какое-то время подвис — ни работы, ни прописки… Приходил даже участковый, судя по орденским планкам, повоевавший. Проверив все мои документы, вежливо, но непреклонно говорил: все я понимаю, товарищ полковник, но вы теперь человек гражданский, обязаны соблюдать законы и правила. И прописаться следует, и на работу устроиться… вот, кстати! А почему бы вам не попробовать в милицию, в МУР? С вашим-то послужным списком, да и годочков вам не особенно много — а у них кадровый голод…

Я сделал вид, будто крайне обрадовался этой идее, которая у меня самого как-то и не возникала. Но прекрасно знал, что соваться мне в МУР нет смысла, не возьмут при любом кадровом голоде. Непременно запросят характеристику с прежнего места службы, а уж труженики тыла вроде того генерал-майора, а то и он сам, уж понапишут такого… Нет уж, не стоит лишний раз о себе напоминать. Все равно не будет никакой пользы, раз клеймо на мне поставлено…

Я не сдался, не опустил руки, не запил. Еще и потому, что жена держалась молодцом, без ее моральной поддержки было бы хуже. Сначала решили вопрос с жильем. Сбережения как-никак имелись: все эти годы мое советское денежное довольствие перечислялось на сберкнижку в Советском Союзе, а оно было немаленькое, с разными надбавками за то и за это. А польского мне вполне хватало и на холостую, и на семейную жизнь. В отпуске мы особенно много не тратили. С женой обстояло точно так же, разве что ей, как вольнонаемной, дома платили не полную зарплату, а половину.

Сам я ничегошеньки в этом не понимал, но жена, с кем-то из знакомых посоветовавшись, обнадежила: денег хватит, хоть и придется ухнуть едва ли не все. В Москве тогда, надо вам сказать, было немало «черных маклеров» по торговле жильем. Нашли одного такого, он крутанулся — и досталась нам двухкомнатная квартирка в дореволюционной еще постройки доме в Замоскворечье. Тесная, но с центральным отоплением, газовой плитой и электричеством, отдельная. По тогдашним меркам — сущие хоромы.