назвать площадь, которая считается самой красивой в городе, Жандармской. В середине ее, кстати, прямо напротив театра и между двумя соборами, стоит, окруженный музами, Шиллер. То, что это музы, можно догадаться по предметам, которые они держат в руках, типа лиры. Других признаков нет. На их суровых лицах написано: no passaran, и они скорее составили бы окружение последних защитников Рейхстага, приди идея такого памятника в чью-то больную голову.
Посольство занимает практически целый квартал. Не перепутаешь. массивные квадратные коробки, прямые углы, блеклый серый цвет – узнаваемость стопроцентная. Разве что чисто и гладко не по-нашему, словно с плаката. Квартал советской мечты. Часто думаю: вот ходил по чистеньким гэдээровским улочкам известный гражданин, пил пиво без очереди и недолива и думал мучительно: но ведь можно же нормально, ведь можно…
Жизнь в свете чужой мечты. ну да ладно.
Но не Черемушки являет собой само здание посольства, отнюдь не Черемушки…
Оно стоит, как утес с золотыми колосками на могучих дверях, возвышаясь над не мелкими, кстати, окрестностями. Широкая дворцовая лестница устлана ковром. Купол потолка, круглый и недосягаемый, сравним высотой с Исаакием. Вторая Елена Константиновна, по роду занятий частый гость в посольстве, ведет меня по залам. Советская высокопарность немыслимая: огромные хрустальные люстры, театрально-багровые портьеры, золотые серпы пересекаются с молотами над каждым окном.
– Как давит, не правда ли, – заметила моя тезка.
– В этом, я полагаю, и состоял замысел. Подавить величием.
На столе мог бы сплясать ансамбль Моисеева.
– Обратите внимание: в российском посольстве на каждом углу гербы несуществующего государства. – Это замечание, конечно, отпускаю я. – Впрочем, здесь, наверное, ничего менять нельзя. Целостность удивительная: так и представляешь за этим столом людей во френчах. Памятник эпохи.
Зал, отведенный для пресс-конференции, мог, наверное, вместить всех журналистов Германии. Часть из них уже расставляла камеры, пила соки, рассматривала нашу подрывную литературу и болтала между собой.
Тема наша не острая: детский фестиваль, студенческий форум – я даже удивилась, как коллеги ухитрились продержаться и продержать нас два часа. Девушка из «Российской газеты» в квадратных очках, с квадратной челкой и квадратным диктофоном решительно, словно загоняя нас в угол вопросом на засыпку, спросила про бюджет. Высокая, худая, стриженная под ежа немка с жилистой шеей нашла все-таки, чем нас уесть:
– Все у вас всегда массовое, – зачитала она, глядя в блокнот, – а почему нет встреч между представителями интеллектуальной элиты?
Я немедленно предложила ей встретиться со мной. Ну чем я не элита?
Маленький седой господин с последнего ряда поведал про идею открытия музея эмиграции в Русском доме. Будь мы в Москве, я бы намекнула ему, что мы здесь про другое, но как остановить, когда тебе говорят про столетнего барона, который поддержал встречу Дворянского собрания по телефону, про Берлин – перекрестье на крестном пути русских изгнанников, про то, что все за, но никто не берется за дело…
Все шло благостно к концу, как вдруг журналист, который сидел почти у выхода, чем-то отдаленно напоминающий Кису Воробьянинова, подскочил и потребовал микрофон. Говорил он долго. Седые волосы клочьями стояли на висках, просвечивая насквозь. Ухватившись за стул, свободной рукой, сжатой в кулак, он гневно рубил воздух. Хриплая немецкая речь время от времени прерывалась русскими словами, и мы вздрагивали: «Путин! Путин! молодежь!» Потом почему-то мелькнуло слово «Академгородок».
«Ну все, – подумала я, – сейчас он вытащит из кармана балаклаву».
Гордо тряхнув головой, Киса сел.
Я обернулась к переводчику.
Не отрывая глаз от бумажки, куда быстрыми закорючками фиксировал реперные слова, он подтянул к себе микрофон и забубнил монотонно:
– Недостаточное внимание к профессиональному образованию…
Новый костюм, по-моему, смотрелся неплохо.
ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ ОБЕРБУРГОМИСТРА
На брусчатой мостовой перед Ратушей два молодых человека устанавливали камеру. Один прилаживал треногу, а другой, ежеминутно оборачиваясь на здание с золотой кружевной решеткой на высоком крыльце, поправлял объективы, выравнивал, видимо, дистанцию.
Мы с Андреем сидели за деревянным столом уличного кафе, изучая меню.
– Что тут думать? – нетерпеливо сказал мой друг. – Сосиски и пиво! мы же в Германии, в конце концов!
Дверь, над которой золотом сверкал герб города Бонна, распахнулась, и оттуда появился господин с седой шевелюрой. Быстро сбежав по ступенькам, он подошел к журналистам, и они начали оживленно беседовать, все время указывая руками в сторону лебеди-ной красоты Ратуши.
– Охранник, наверное, – заметила я и, выудив из кастрюльки белую сардельку, добавила с солидарной желчью: – небось съемки запрещает.
Андрей поставил кружку и обернулся через плечо:
– Да это бургомистр! Ты что, не помнишь, он сегодня на этом же месте детский фестиваль открывал!
– Может быть, – неуверенно согласилась я, – мне немцы, как китайцы, все на одно лицо.
– Помнишь, он еще сказал, что особенно рад приезду детей из России, потому что он учитель и до того, как его избрали бургомистром, тридцать лет преподавал в школе.
– Ну у тебя и память на лица!
– Да не обратил бы внимания, но я его третий раз вижу, – не попадаясь на лесть, признался Андрей и продолжил: – Рассказываю: утром пью здесь кофе, смотрю – по площади бредет мужичок в желтом костюме, а в руке – бумажный пакетик с завтраком. Подходит к Ратуше, достает ключ, открывает эту роскошную дверь – и внутрь. Я еще лениво так подумал: поздновато у них охрана на работу приходит. А на открытии фестиваля подошел к сцене перед Ратушей, глядь, а рядом с нашим послом тот самый мужичок, которого я утром видел! ну, думаю, ничего себе!
Андрей заерзал на стуле, привлекая внимание официанта, и поднял руку с пустой кружкой, словно просился к доске.
Тем временем оператор и журналист закончили возню с техникой. Обербургомистр еще что-то сказал и, развернувшись, заспешил обратно. Из Ратуши выбежала барышня с бумагами, сунула их журналистам и нырнула обратно. Камера застрекотала.
Лавочки на рыночной площади закрывались одна за другой, словно дверцы на часах с кукушкой. Ходяче-го народу становилось все меньше, зато количество сидящего за столиками, уставленными по периметру почти без перерыва, прибавлялось и прибавлялось.
Дверь над крыльцом снова отворилась. мы замерли, как в театре перед финальной сценой.
– Смотри, – вскричала я, – смотри, это опять бургомистр!
Признаюсь, подобный шок я переживала только однажды, когда дочкин кролик запрыгнул ко мне в постель и начал хлебать кофе из моей чашечки. Бургомистр спускался по лестнице, рассеянно глядя по сторонам. В левой руке он держал знакомый пакетик, а в правой, перекинув через плечо, нес чехол с костюмом.
Андрей хлопнул кружкой об стол и гневно произнес:
– Где мигалка?! Где бронированные автомобили? Где вооруженная до зубов охрана, помощники