Из отношений собственности в СССР вытекал тип распределения с уравнительством — не только по труду, а и по едокам. Его механизмы: бесплатное жилье, медицина, образование, низкие цены на пищу, транспорт, культуру. Через эти каналы человеку давался минимум благ как члену общины (СССР). Он имел на это гражданское право, так как с общей собственности каждый получал равные дивиденды. В 70—80-е годы СССР стал «обществом среднего класса», с симметричной и узкой кривой распределения людей по доходам. Базовые материальные потребности удовлетворялись в СССР лучше, чем этого можно было бы достигнуть при тех же ресурсных возможностях в условиях капитализма — хозяйство было очень экономным[70].
Предпосылки кризиса. Смерть Сталина стала концом важного этапа. Уходило поколение руководителей партии, которое выросло в «гуще народной жизни». Оно «знало общество, в котором мы живем» — не из учебников марксизма, а из личного опыта и опыта своих близких. Это знание в большой мере было неявным, неписаным, но оно было настолько близко и понятно людям этого и предыдущих поколений, что казалось очевидным и неустранимым. Систематизировать и «записать» его казалось ненужным — и оно стало труднодоступным.
Новое поколение номенклатуры уже не было детьми общинных крестьян, носителей и творцов самого духа советского проекта. В массе своей это уже были дети партийной интеллигенции первого поколения. Но и те, кто рекрутировался через комсомол из детей рабочих и крестьян, с детства воспитывался в школе, вузе, а потом в партийных школах и академиях так, что формальное знание вытесняло у них то неявное интуитивное знание о советском обществе, которое они еще могли получить в семье.
Беда была и в том, что обществоведение, построенное на истмате, представляет собой шедевр идеологического творчества — это законченная, крепко сбитая конструкция, которая очаровывает своей простотой и способностью сразу ответить на все вопросы, даже не вникая в суть конкретной проблемы. Это квазирелигиозное строение, которое освобождает человека от необходимости поиска других источников знания и выработки альтернатив решений.
Инерция развития, набранная советским обществом в 30—50-е годы, еще два десятилетия тащила страну вперед по накатанному и в целом правильному пути. И партийная верхушка питала иллюзию, что она управляет этим процессом. В действительности те интеллектуальные инструменты, которыми ее снабдило обществоведение, не позволяли даже увидеть процессов, происходящих в обществе. Тем более не позволяли их понять и овладеть ими. Не в том проблема, какие ошибки допустило партийное руководство, а какие решения приняло правильно. Проблема была в том, что оно не обладало адекватными средствами познания реальности. Это как если бы полководец, готовящий большую операцию, вдруг обнаруживает, что его карта не соответствует местности, это карта другой страны.
Выход из «мобилизационного состояния» («сталинизма») в 50-е годы оказался сложной проблемой. Она была решена плохо и привела к череде политических кризисов. Одной из причин был дефицит теоретического знания о советской системе и нехватка обыденного знания у нового поколения элиты. Тяжесть этих внутренних кризисов была усугублена холодной войной и глубокими сдвигами в самом советском обществе (смена типа жизни и поколений).
С 60-х годов стал складываться целостный проект ликвидации советского строя. Основания для этого проекта имелись в русской культуре с середины XIX века — как в течении либералов-западников, так и марксистов. Эти основания были обновлены и развиты «шестидесятниками», а затем и тремя течениями диссидентов — социалистами-западниками (Сахаров), консервативными «почвенниками» (Солженицын) и патриотами- националистами (Шафаревич). В 70-е годы была определена технология, основанная на теории революции Антонио Грамши, — подрыв культурной гегемонии общественного строя силами интеллигенции через «молекулярную агрессию» в сознание.
Элита интеллигенции, в том числе партийной («номенклатура» КПСС), прошла примерно тот же путь, что и западные левые. Еврокоммунисты, осознав невозможность переноса советского проекта на Запад ввиду их цивилизационной несовместимости, совершают историческую ошибку, заняв антисоветскую позицию — отвергая советский строй и в самом СССР. Это приводит к краху их партий. Советские партийные интеллектуалы, осознав необходимость преодоления «первого» советского проекта — как дети преодолевают отцов, — также занимают антисоветскую позицию. Это приводит к краху СССР (здесь мы не говорим о коррумпированной части номенклатуры).
Одной из причин кризиса советского строя, приведшего к перестройке, была неадекватность важных подсистем «общества знания». Это состояние Ю.В. Андропов определил так: «Мы не знаем общества, в котором живем»[71]. А.Н. Яковлев сказал в интервью (май 1991 г.): «Серьезный, глубокий, по-настоящему научный анализ брежневизма — точнее, периода 60-х — середины 80-х годов — еще впереди, его даже не начинали» [138, с. 24].
Очевидно, академик Яковлев не имел рациональных оснований, чтобы давать категорические оценки советскому обществу за целый исторический период и даже требовать его уничтожения! Специалист обязан сначала изучить объект реформы, провести его «серьезный, глубокий, по-настоящему научный анализ». Это — элементарная норма современного «общества знания», и подобные ее нарушения, на которые никто не обращал внимания, говорят о кризисе когнитивной структуры политической элиты того времени.
В 70—80-е годы это состояние ухудшалось: незнание превратилось в непонимание, а затем и во враждебность, дошедшую в части элиты до крайней степени. Незнанием была вызвана и неспособность руководства выявлять назревающие в обществе противоречия и находить эффективные способы разрешать уже созревшие проблемы. Незнание привело и само общество к неспособности разглядеть опасность начатых во время перестройки действий по изменению устоев жизнеустройства, а значит, и к неспособности защитить свои кровные интересы.
Ситуацию держали кадры низшего звена — районные и городские комитеты, а также хозяйственные руководители. Как только Горбачев в 1989–1990 гг. нанес удар по партийному аппарату и по всей системе хозяйственного управления, разрушение приобрело лавинообразный характер. Неважно даже, почему он это сделал — по незнанию или действительно с целью ликвидации советского строя, как он утверждал позже.
Отрыв высшего слоя номенклатуры от реальности советского общества потрясал. Партийная интеллигенция верхнего уровня не знала и не понимала особенностей советского промышленного предприятия, колхоза, армии, школы. Начав в 80-е годы их радикальную перестройку, партийное руководство подрезало у них жизненно важные устои, как если бы человек, не знающий анатомии, взялся делать сложную хирургическую операцию.
Важно и то, что учебники исторического материализма, по которым училась партийная интеллигенция с 60-х годов (как и западная партийная интеллигенция), содержали скрытый, но мощный антисоветский потенциал. Люди, которые действительно глубоко изучали марксизм по этим учебникам, приходили к выводу, что советский строй «неправильный». Западные коммунисты пришли к такому выводу раньше и заняли антисоветскую позицию после 1968 г., однако подавление «пражской весны» уже было лишь поводом для разрыва, а не его причиной. Радикальная часть советской партийной интеллигенции пошла по стопам еврокоммунистов и уже в конце 60-х годов открыто заявляла, что советский строй — не социализм, а искажение всей концепции Маркса.
Созревала целая ветвь обществоведения, которую можно назвать «антисоветский марксизм». И это вовсе не означало, что эта часть партийной интеллигенции «потеряла веру в социализм» или совершила предательство идеалов коммунизма. Даже напротив, критика советского строя поначалу велась с позиций марксизма и с искренним убеждением, что она направлена на исправление дефектов советской системы, на приведение ее в соответствие с верным учением Маркса. Хотя и конструктивная критика была собрана и использована во время перестройки с антисоветскими целями.
Надо сказать, что в 30-е годы в СССР был создан «вульгарный марксизм» — учение Маркса было деформировано согласно идеологическим потребностям сталинизма. Но вопрос в том, зачем это было сделано и как это надо оценивать с точки зрения судьбы СССР. Начиная с 60-х годов было принято говорить, что вульгаризация марксизма привела к идейному застою и краху советской идеологии. Значит, это было во вред советскому строю. Сегодня дело видится иначе. Эта вульгаризация, начатая уже Лениным, была необходима для того, чтобы нейтрализовать или ослабить те положения марксизма, согласно которым советский строй («казарменный социализм») был реакционным явлением, регрессом по сравнению с капитализмом. Именно исходя из этих положений меньшевики в 1917–1918 гг. выступили против советской власти. Поскольку после Гражданской войны марксизм в СССР был взят за основу официальной идеологии — и нельзя было поступить иначе, — эти положения надо было «спрятать».