class="p1">В новом мире уже нельзя было просто творить, что вздумается, рассчитывая на одно лишь восхищение поданных да немой страх покорённых. Мир теперь живой несмотря на то, что мертвый. Да, мир погиб в борьбе с чудовищами, леса опустели, поля высохли, океан замолкли, а небеса помрачнели. Но люди остались, их стало меньше, но они стали свободнее, умнее, злее, и воля их укрепилась. Теперь люди в убежищах знают себе цену. Теперь маги правят содружествами работников, теперь каждый из них стоит на защите своей родины, ставшей лишь каменной площадкой, на которой помещался с десяток хижин, но они ощущали себя должными быть хозяевами собственной судьбы. Это не нравилось Альтигену. Он ценил равенство среди господ, среди владык, среди знатных магов и доблестных магов, он ценил диалог среди равных и с надеждой ожидал новых возможностей, которые таились в этом странном устройстве отношений между городами, которые выстраивались прямо сейчас. Но свободу обычных людей Альтиген уже давно не воспринимал как нечто ценное. В ней видел он лишь бунтарский дух, эта мерзкая чернь теперь в столь малом количестве, что может думать, что оценивается на вес золота, что её жизнь теперь что-то значит в отличии от былых времён. Как же это было невыносимо мерзко.
Вскоре Черный орден посеет своё могущественное учение. Люди должны принять смирение. Черные маги будут жрецами нового бога. Власть будет подобна той, что белые маги имеют над Белым городом, но будет она справедливой и вечной, мерзкая же власть развращенных собственными сказками белых магов разложится и падёт, уйдет в небытие. Так сладко было думать об этом. Но было ли это правдой… было ли тем будущим, которые ждет их всех…
Альтиген махнул рукой, словно отгоняя какой-то дурман.
Кругом все ещё были лишь высокие сухие стволы.
Под ногами хрустели ветки, мягкой была давно опавшая рыжеватая хвоя. От неё должно было ничего не остаться, но иголки альвийских лиственниц разлагались гораздо дольше.
Расширившее устье теперь сменило отвесные берега на пологие и стало подобно старой дороге.
Остановился господарь.
Показалось, что пролетела птица. Разум сам придумал, что услышать, лишь бы развеять сгущающееся чувство одиночества, столь тяжкое в этом лесу.
Не был Альтиген одинок в своём ордене. Но быть может был окружен пустотой сам его дух, рядом с которым не пылали духи преданных ему воинов и чародеев. Ведь все они знали, что такое орден, были этим орденом. С горечью Альтиген думал о том, крепка ли власть его, держит ли он государство в руках своих… Не на кого опереться, некому верить. Многие тысяч воинов слушают голос его, но души их глухи к нему. Души их разлагаются также как тела, беснуются только ошметки человеческого в этих серых телах, укрепляемых демонической магией, как молитвой укрепляется фанатик.
Крепость истинная, вера в господаря, в черный орден проявится, когда станет действительно тяжело, когда схлестнутся в страшной битве оба воинства. И Альтиген не хотел этого.
Белый город восхищал когда-то его своей силой и мощью, размахом. Да, он был обижен, но он бывал в этом городе, общался с его правителями и знал, чем был этот город, и какова была его мощь. И меньше всего он хотел давать открытое сражение белому рыцарству. Тысяча черных рыцарей видом своих знамен с золотой головой быка привнесут в мысли членов городского совета мысль о том, что бессмысленно оборонять Вольный град, хозяева которого заслужили кару Черного ордена. И эта битва будет выиграна. Но лишь эта битва, за которой последуют новые, потому что пока белые рыцари топчут землю в количестве многих тысяч, он, господарь Государства Черного ордена, не может быть спокоен за своё влияние и власть на континенте.
Деревья стали выше. И вдруг Альтиген увидел на одном из них немного зелёных иголок.
Подул легкий теплый ветерок, не похожий на морозное дуновение бесплодных полей.
"Ветер… в лесу… волшебный альвийский ветер, я близок. Дай ответ мне. Скажи мне, как быть," — сказал про себя Альтиген и ступил дальше.
Вскоре увидел он живую сосну, стоящую одиноко на опушке, где лежали упавшие ели, соки которых давно иссякли. Красноватая её кора радовала глаз.
Подойдя, Альтиген прислонил к ней руку и ощутил под пальцами неровность коры. Наслаждение быстро разлетелось по его затуманенному разуму, развеивая густой смог беспокойных дум.
"Жизнь… все же есть жизнь в нашем мире!" — радостно подумал господарь.
Идя дальше, он все больше углублялся в лес. И что-то правдивое было в этой одинокой прогулке. Внутренние демоны исчезали, голос духа становился сильнее, легкость наполняла душу.
Альтиген вспомнил мечтательное пение его матери и высокие белоснежные скалы севера, какими они были до войны. Увидел, как напевала она, стирая рубаху в студеной воде бурной горной реки.
И усмехнулся господарь, дивясь самому себе. Многое видел он в своей долгой жизни, но самым красивым так и остались образы детства, родные места, воздух, еда, все такое простое, но бесконечно более прекрасное, нежели все залы всех дворцов, нежели возгласы его воинов, отзвук его амбиций.
Теперь не было сомнений. Альтиген найдет выход, поймет, как победить в этой войне.
_____
В Белом городе яркий солнечные лучи наполняли яркостью светлые кроны деревьев на колоннадах верхних этажей зиккуратов.
— Ты сказала ему?
— Да, я сказала.
Эти деревья всегда листьями были направлены к солнцу, любили очень тепло, были они завезены с далёкого юга.
— Как он отреагировал?
— Мне было сложно понять, он редко дает понять, что замыслил в действительности.
Красивые птицы пели здесь, а полет их озарял своей красотой строгие очертания классических архитектурных форм, царивших внутри центрального зиккурата. Четкость линий, лаконичность украшений. Но птицы были столь яркими среди буйной зелени.
— Он сказал тебе поддержать сторону Зеланда?
— Да. Так он сказал.
Вдруг стайка маленьких волнистых попугаев покинула ветки фруктового дерева, плоды которого восхищали вкусившего их своей чарующей сладостью. Щебетание разнеслось под ровным потолком этой огромной террасы.
— Ты питаешь к нему какие-то чувства?
— Почему ты спрашиваешь?
— Ты не просто шпион, мне важно знать, что ты чувствуешь, о чем мыслишь.
— Ничего, кроме усталости... Мне нужно просто уйти отсюда, из этого города, из этих мест… — она неуверенно обхватила себя за плечи, будто пытаясь согреться.
Они вышли на участок, где не было деревьев.
Яркий свет дня пал на Эвлалию и Протелеона.
— Тогда тебе лучше прекратить это.