Тут Хохолков проворно надел кепку и вышел, повторяя:
— Посидите, товарищи, я сию минуту…
2. Записка от трупа
Товарищи посидели возле шкафа 23 часа.
— Вот черт! Засунул же куда-то! — говорила недоуменно ревизионная комиссия, — ну уж, долго ждали, подождем еще, сейчас придет.
Но он не пришел. Вместо него пришла записка такого содержания:
«Дорогие товарищи! В припадке меланхолии решил покончить жизнь самоубийством. Не ждите меня, мы больше не увидимся, так как загробной жизни не существует, а тело, т. е. то, что некогда было членом месткома Хохолковым, вы найдете на дне местной реки, как сказал поэт:
Безобразен труп ужасный,Посинел и весь распух,Горемыка ли несчастныйИспустил свой грешный духВаш уважающий труп Хохолкова».
3. Умный слесарь
— Попробуй, — сказали слесарю.
Слесарь наложил почерневшие пальцы на лакированную поверхность, горько усмехнулся и заметил:
— Разве мыслимо? У нас и инструмента такого нету. Местную пожарную команду надо приглашать, да и та не откроет, да и занята она: ловит баграми Хохолкова.
— Как же нам теперича быть? — спросила ревизионная комиссия.
— Специалиста надо вызывать, — посоветовал слесарь.
— Скудова же тут специалист? — изумилась комиссия.
— Из тюремного замку, — ответил слесарь, ибо он был умен.
4. Месье Майорчик
— Ромуальд Майорчик, — представился молодой, бритый, необыкновенного изящества человек, явившийся в сопровождении потертого человека в серой шинели и с пистолетом, — чем могу быть полезен?
— Очень приятно, — неуверенно отозвалась комиссия, — видите ли, вот касса, а труп потонул в меланхолии, вместе с ключом.
— Которая касса? — спросил Майорчик.
— Как которая? Вот она.
— Ах, вы это называете кассой? Извиняюсь, — отозвался Майорчик, с презрительной усмешкой, — это — старая коробка, в которой следует пуговицы держать от штанов. Касса, дорогие товарищи, — заговорил месье Майорчик, заложив лакированный башмак за башмак и опершись на кассу, — действительно хорошая была в Металлотресте в Одессе, американской фирмы «Робинзон и Кo», с 22 отделениями и внутренним ящиком для векселей, рассчитанная на пожар с температурой до 1200 градусов. Так эту кассу, дорогие товарищи, мы с Владиславом Скрибунским, по кличке Золотая Фомка, вскрыли в семь минут от простого 120-вольтного провода. Векселя мы оставили Металлотресту на память, и он по этим векселям не получил ни шиша, а мы взяли две с половиной тысячи червей.
— А где же теперь Золотая Фомка? — спросила комиссия, побледнев.
— В Москве, — ответил месье Майорчик и вздохнул, — ему еще два месяца осталось. Ничего, здоров, потолстел даже, говорят. Он этим летом в Батум поедет на гастроль. Там в морагентстве интересную систему прислали. Германская, с двойной бронировкою стен.
Комиссия открыла рты, а Майорчик продолжал:
— Трудные кассы английские, дорогие товарищи, с тройным шрифтом на замке и электрической сигнализацией. Изящная штучка. В Ленинграде Бостанжогло, он же графчик Карапет, резал ее 27 минут. Рекорд.
— Ну и что? — спросила потрясенная комиссия.
— Векселя! — грустно ответил Майорчик. — Пищетрест. Они потом гнилые консервы поставили… Ну, что ж с них получишь по векселям? Ровно ничего! Нет, дорогие товарищи, бывают такие кассы, что вы, прежде чем к ней подойти, любуетесь ею полчаса. И как возьмете в руки инструмент, у вас холодок в животе. Приятно. А это что же? — И Майорчик презрительно похлопал по кассе. — Калоша. В ней и деньги-то неприлично держать, да их там, наверно, и нет.
— Как это — нету? — сказала потрясенная комиссия. — И быть этого не может. Восемь тысяч четыреста рублей должно быть в кассе.
— Сомневаюсь, — заметил Майорчик, — не такой у нее вид, чтобы — в ней было восемь тысяч четыреста.
— Как это по виду вы можете говорить?
Майорчик обиделся.
— Касса, в которой деньги, она не такую внешность имеет. Это касса какая-то задумчивая. Позвольте мне головную дамскую шпильку обыкновенного размера.
Головную дамскую шпильку обыкновенного размера достали у машинистки в месткоме. Майорчик вооружился ею, закатал рукава, подошел к кассе, провел по шву пальцами, затем согнул шпильку и превратил ее в какую-то закорючку, затем сунул ее в скважину, и дверь открылась мягко и беззвучно.
— Восемь тысяч четыреста, — иронически усмехался Майорчик, уводимый человеком с пистолетом, — держи шире карман, в ей восемь рублей нельзя держать, а вы — восемь тысяч четыреста!
5. Загадочный документ
Действительно, никаких восьми тысяч четырехсот там не было. Потрясенная комиссия вертела в руках документ, представлявший собою угол, оторванный от бумаги. На означенном углу были написаны загадочные и неоконченные слова:
«Map…
золот…
1400 р…»
— Позвать эксперта, — распорядилась комиссия.
Эксперт явился и расшифровал документ таким образом:
«Марта — (такого-то числа…) золотой валютой… 1400 рублей».
— Где же остальные семь тысяч? — стонала комиссия.
6. Тайна документа разгадана
У Хохолкова на квартире в старых брюках нашли вторую половину разорванного документа, и было на ней написано следующее:
«…уся, милая, бесценная,
…ая, целую вас
…аз и непременно приду сегодня вечером.
Ваш Хохолков».
Сложили обе половины. И тогда комиссия взвыла:
— Где же все восемь тысяч четыреста? Поганец труп, куда ж он задевал профсоюзные деньги?! И куда он сам девался, и почему пожарная команда не может откопать его на дне местной реки?!
7. Страшное явление
И вот в одну прекрасную ночь ревизионная комиссия, возвращаясь с очередной ревизии, столкнулась в переулке с человеком.
— С нами крестная сила! — воскликнула комиссия и стала пятиться.
И было отчего пятиться. Стоял перед комиссией человек, как две капли воды похожий на покойного Хохолкова. Вовсе он не был посиневший и не распух…
— Позвольте, да ведь это Хохолков!
— Ей-богу, это не я! Я просто похож, — ответил незнакомец, — тот Хохолков потонул, вы про него и забудьте. Моя же фамилия — Иванов, я недавно приехал. Оставьте меня в покое!
— Нет, позволь, позволь, — сказала комиссия, держа Хохолкова за фалду, — ты все-таки объясни: и у тебя родинка на правой щеке, у тебя глаза бегают и у Хохолкова бегают. И пиджак тот самый, и брови те же самые, только кепка другая, ну, так ведь кепка же не приклеенная к голове. Объясни, где восемь тысяч четыреста?!
— Не погубите, товарищи, — вдруг сказал незнакомец хохолковским голосом и стал на колени, — я вовсе не тонул, просто бежал, мучимый угрызениями совести, и вот ключ от кассы, а восьми тысяч четырехсот не ищите, дорогие товарищи. Их уже нет. Пожрала их гадина Маруська, местная артистка, которая через день делает себе маникюр. Оторвался я от массы, дорогие товарищи, но, принимая во внимание мое происхождение…
— Ах ты, поросенок, поросенок, — сказала ревизионная комиссия, и Хохолкова повели.
8. Благополучный конец
И привели в суд. И судили, и приговорили, и посадили в одну камеру с Майорчиком. И так ему и надо. Пусть не тратит профсоюзных денег, доверенных ему массою, на чем и назидательному уголовному роману конец. Точка.
Акафист нашему качеству
Из речи
Вот именно. Я давно уже собираюсь заговорить. И именно полным голосом.
В самом деле, я, правда, не изобретал тепловоза профессора Ломоносова и не принимал у гроссмейстера Капабланки ничью под гром аплодисментов восхищенных комсомольцев в Бассейном зале Дома союзов. Я человек форменно маленький, но, тем не менее, я имею право ходить в носках за свои трудовые деньги.
Ведь носки, в конце концов, не рысаки в яблоках и не бриллиантовые кольца. Носки — предмет первой необходимости.
Но прежде чем говорить о носках, я расскажу про шубу на белкином меху. Шуба еще важнее носков.
Получив ордер на 210 рублей по рабочему кредиту, я двинулся в государственный магазин.
Перед тем как двинуться, я имел разговор со своим товарищем, человеком чрезвычайной опытности, каковой человек был с ног до головы одет в сомнительные предметы, приобретенные по рабочему кредиту. Он (человек) сказал мне так:
— А… ордерок. Ну, будешь ты несчастным человеком. Во всяком случае, я тебя научу: когда придешь в магазин, ты не показывай ордера, а выбери сначала вещь. Пусть они тебя примут за буржуя, а потом ордер и вынешь. Вот увидишь, что будет…
«Странно… странно…» — подумал я и явился в магазин.
— Позвольте мне самую лучшую шубу, какая у вас есть. Самую дорогую, самую теплую, самую красивую и самую элегантную. Я хочу носить хорошую шубу, — так сказал я буржуазным голосом.