Читать интересную книгу Как Петербург научился себя изучать - Эмили Д. Джонсон

реликвии, при условии, что организатор при разработке маршрута «учитывает особенности художественного стиля эпохи и индивидуальность мастера» [Анциферов 1926б: 30]. Точно так же, как старинные гравюры и изображения, отчеканенные на монетах, могут дать нам представление о том, как когда-то выглядели разрушенные храмы, картины в Русском музее могут помочь нам представить мир, описанный Г. Р. Державиным в его стихах. Помимо создания общего впечатления о шляпах, стульях и военных регалиях, характерных для того периода, они также дают нам представление о характерных для этого общества стандартах красоты, о его отношении к цвету и убранству, а также о его склонности к тем или иным мифологическим сюжетам или символам.

Третья категория литературных экскурсий, упомянутая Анциферовым в «Теории и практике», и первая, ориентированная прежде всего на литературный материал, давно знакома: это экскурсии, иллюстрирующие биографию автора. Анциферов начинает свое обсуждение с признания популярности этой формы, которую он связывает с традицией паломничества:

Слова «на том самом месте» имеют какую-то особую власть над сознанием. Словно место, ознаменованное памятным событием, побеждает время. Когда находишься на нем, размыкается цепь времени, текущий момент как бы прикладывается к невозвратно ушедшему в прошлое и яркой искрой вспыхивает переживание угаснувшего былого. Такова сущность историко-топографического чувства, создающего в своих наиболее ярких проявлениях особого рода культ мест, отмеченных памятью народной.

Анциферов отмечает, что такое «историческое и топографическое чувство, стремление сохранить, углубить связь с великим событием, с любимыми людьми влечет человека к местам, с ними связанным», порождая с течением времени «особый род культа» [Анциферов 1926б: 43–44]. Точно так же, как верующие стремятся увидеть места, где происходили ключевые библейские события, а любители истории мечтают осмотреть поля сражений, многие любители поэзии и прозы жаждут увидеть места, связанные с любимым автором. Ведь подразумевается, как указывает Анциферов, что люди часто верят в то, что старые места обитания и личные артефакты могут раскрыть важные знания о предпочтениях и привычках человека. Даже незначительные предметы, такие как корешки билетов и спичечные коробки, если они когда-то принадлежали известному писателю, могут привлечь общественный интерес: человечество все еще подсознательно остается под влиянием примитивной веры в то, что «незримо частица обладателя сохраняется в его вещах» [Анциферов 1926б: 48]. Как педагоги должны реагировать на такое сентиментальное отношение к вещам? Хотя он признает, что такие суеверия представляют собой «пережитки» и больше не соответствуют идеологии его времени, Анциферов выступает за терпимость. Организаторы экскурсий, предполагает он, могут использовать такие старомодные убеждения для повышения интереса к более серьезной исследовательской работе.

В «Теории и практике» Анциферов также обсуждает использование литературных прогулок в контексте изучения региона. Под «экскурсиями в краеведении» он, по-видимому, подразумевает вылазки для сбора материала в соответствии с заранее определенным планом. Такие экспедиции, утверждает он, «дают полный простор инициативе каждого члена группы. Работа приобретает обследовательский, а иногда даже и исследовательский характер» [Анциферов 1926б: 90]. В следующих двух главах рассматриваются определения, применявшиеся к слову «краеведение» в 1920-х годах; также я прокомментирую историю Центрального бюро краеведения Академии наук и его филиалов. На данный момент достаточно сказать, что в своей трактовке литературного краеведения Анциферов в значительной степени опирается на идеи Н. К. Пиксанова – исследователя, в 1920-х годах пытавшегося исправить то, что он считал распространенными центристскими предубеждениями в российской литературоведческой науке, призывая к изучению провинциальных культурных центров. Критикуя некоторые крайние регионалистские идеи Пиксанова, Анциферов тем не менее призывает организаторов экскурсий собирать информацию о литературном наследии регионов, в которых они проживают, сосредоточив внимание либо на выдающихся писателях – жителях данной местности, либо на условностях, используемых при описании локальных достопримечательностей.

Последний вид экскурсий, о которых идет речь в «Теории и практике», «литературные экскурсии в чистом виде», являются, по признанию Анциферова, безусловно, наиболее сложными в проведении и, «ввиду их особенностей», вполне могут «никогда широко не распространяться» [Анциферов 1926б: 89]. Такие экскурсии требуют артистизма, а также эрудиции; экскурсоводы должны поражать воображение своих слушателей, направляя их взгляд на ориентиры, связанные со сценами или образами из текста. Драматические нюансы, забота о реакции группы, оформление, свет и тень становятся особенно важны. В таких экскурсиях, отметил Анциферов, он обычно предпочитал сосредоточиться на одном или нескольких коротких, связанных между собой произведениях, но иногда, для разнообразия, он мог отвезти группу в популярное место, например Екатерининский парк в Царском Селе, и рассмотреть его отражение в русской литературе. В любом случае, Анциферов полностью признавал «самостоятельное значение художественного произведения». В «Теории и практике» он пишет:

Конечно, и «Три сосны», и трактир «Незнакомки», и «Царскосельская статуя» существуют «вне пространства», т. е. вне какой-либо связи с конкретной местностью, существуют как вещи, созданные художественным творчеством, существуют в особом мире искусства. Но их ценность совершенно не зависит от того, есть ли в Екатерининском парке милая девушка с кувшином, или же на дороге в Тригорское три старых сосны, или, наконец, на окраине северной столицы тот трактир, в котором бывал задумчивый поэт, трактир, получивший отражение в одном из лучших его созданий [Анциферов 1926б: 79].

Но «разве отсюда следует вывод, что для постижения произведения искусства мы должны забыть о материале, который был взят из жизни и включен художником в рожденный им образ?» [Анциферов 1926б: 10–11]. В «Теории и практике» Анциферов недвусмысленно доказывает ценность изучения модели. Он предполагает, что, рассматривая детали, которые писатель заимствует из реального мира и которые он меняет или отказывается менять, мы можем узнать об особенностях индивидуального стиля автора и о творческом процессе в целом.

В начале 1920-х годов Анциферов разработал ряд чисто литературных экскурсий, но особое внимание он уделил двум темам: «Медному всаднику» Пушкина и романам Достоевского. В каждом случае он строил подробные маршруты, которые неоднократно описывал в журнальных статьях и материалах конференций. Полные, уточненные версии туров появились в книжных изданиях «Быль и миф Петербурга» и «Петербург Достоевского». Хотя письменные экскурсии не могут заменить живую прогулку (как чтение сценариев не может заменить просмотр фильмов), но эти два исключительно подробных отчета по крайней мере дают представление о том, какими были литературные экскурсии Анциферова на практике. Революционные на момент первой публикации, эти книги оказали огромное влияние на все последующие попытки разработать литературные маршруты. Даже сейчас для большинства прогулок по местам Достоевского в Санкт-Петербурге используются модифицированные версии маршрутов Анциферова, а большинство туров по пушкинским местам заимствуют важные моменты из его работы о «Медном всаднике». Более того, основной подход Анциферова к изучению литературной топографии и городского мифа, а также его язык и идеи оказали влияние на более поздний российский научный дискурс по ряду важных аспектов. Представители тартуской школы семиотики с 1980-х годов публикуют труды о двух столицах России. В них они признают, что многим обязаны работам Анциферова[200]. Знаменитые статьи Ю. М. Лотмана и Б. А. Успенского «Отзвуки концепции “Москва – Третий Рим” в идеологии Петра I» [Лотман, Успенский 1993] и «Символика Петербурга и проблемы семиотики города» [Лотман 1992] повторяют книги Анциферова по многим пунктам и содержат цитаты из нее.

Вторая, литературная половина «Были и мифа Петербурга» начинается с содержательной вводной части, где петербургский миф связывается с ближневосточными и классическими традициями. Цитируя Вячеслава Иванова, Анциферов отмечает, что спящие в течение длительного времени мифологические структуры часто возвращаются к жизни во время суровых социальных потрясений. Отчаянно нуждаясь в каком-либо объяснении происходящих катастрофических изменений, население начинает сопоставлять события с тем, что описано