Читать интересную книгу Джон ячменное зерно. Рассказы разных лет - Джек Лондон

Он берет атомы и искристые брызги света, отдаленнейшие туманности, капли воды, смутные ощущения, комочки слизи и космические громады, смешивает все это с жемчужинами веры, женской любовью, вымышленными ценностями, жуткими предчувствиями, вызывающими дерзостями и из всего этого строит себе бессмертие, чтобы поразить небеса и сбить с толку грандиозные силы космоса. Он извивается в своей навозной куче и, точно дитя, заблудившееся во тьме среди злых духов, взывает к богам, стараясь убедить их в том, что он их младший брат, что он только временно пленник и от природы так же свободен, как и они. Какие памятники эгоизма, — мечты и тени мечтаний, что исчезают вместе с мечтателем, перестают существовать, когда перестает существовать он.

В этой жизненной лжи, которую люди нашептывают и передают друг другу, точно заклинания против сил Ночи, нет ничего нового. Заклинатели, знахари и колдуны были отцами метафизики. Ночь и Курносая всегда представлялись человечеству людоедами, подстерегающими путников на дороге жизни. И метафизикам во что бы то ни стало нужно было пробраться мимо них, хотя бы ценой лжи. Они были оскорблены железным законом Экклезиаста, по которому люди умирают, как все другие животные, и конец их одинаков. Верования они превратили в планы, религию и философию — в средства достижения своих целей, искренно думая одолеть Курносую и Ночь.

Блуждающие огни, туман мистицизма, психические гиперболы, душевные оргии, скуление во мраке, колдовской гностицизм, покровы и ткани слов, невнятный субъективизм, искусственное обобщение и нагромождение, онтологические фантазии, психические галлюцинации — вот чем заполнены твои книжные полки. Посмотри на них — все это плоды жалкого бешенства жалких безумцев и пылких бунтовщиков — всех этих твоих шопенгауэров, стриндбергов, толстых и ницше!..

Ну-ка, твой стакан опустел. Наполни его и забудь обо всем».

Я повинуюсь, ибо мозг мой теперь весь во власти причуд алкоголя, и, опоражнивая свой стакан, я цитирую Ричарда Хоуви:

Живи! Жизнь и любовь, как свет и тьма,Приходят не по нашей воле к нам.Бери же то, что жизнь дает сама,Пока ты в пищу не попал к червям.

«Ты в моей власти!» — восклицает Белая Логика.

«Нет, — отвечаю я, в то время как алкоголь до безумия взвинчивает меня. — Я знаю, что ты такое, и не боюсь тебя. Под твоей маской гедонизма скрывается сама Курносая, и твой путь ведет к Ночи. Гедонизм — бессмысленность, это тоже ложь; в лучшем случае — попытка труса найти компромисс».

«Теперь уж ты в моих руках, — прерывает Белая Логика.

Но если так не хочешь жалко жить,Смотри! — ты волен это прекратить,Без страха пробуждения потом».

Я вызывающе смеюсь, ибо теперь, в эту минуту, я знаю, что Белая Логика, нашептывающая мне мысли о смерти, сама лжет еще больше других, что она величайшая лгунья. Она сама сорвала с себя маску, ее неумеренная веселость обратилась против нее самой, ее собственные змеи укусами оживили старые иллюзии, воскресили и снова укрепили во мне знакомый голос моей юности. И он тотчас же громко закричал, напоминая мне, что по-прежнему в моей власти — возможности и силы, про которые книги и жизнь твердили мне, что они не существуют.

Когда раздается обеденный гонг, мой стакан уже пуст. Язвительно усмехнувшись Белой Логике, я выхожу, чтобы усесться с гостями за стол и во время обеда с напускной серьезностью толковать о новых журналах и глупостях, совершающихся в мире. При этом я облекаю каждую двусмысленность и колкость в форму парадокса и шутки, а когда настроение меняется, с легкостью и наслаждением начинаю смущать своих собеседников, играя почтенными трусливо-буржуазными фетишами, смеясь, меча эпиграммами в изменчивых богов-призраков, в разгул и безумство разума.

Клоун — вот кем нужно быть в жизни! Клоуном! Раз необходимо быть философом, возьмем уж лучше за образец Аристофана. Никому за столом не приходит в голову, что я выпил; я просто в ударе, вот и все. Умственное напряжение утомляет меня, и когда обед кончен, я усаживаю всех за игры, которыми мы увлекаемся с неимоверным пылом.

Вечер закончился; я прощаюсь на ночь и возвращаюсь в свою обставленную книгами берлогу, к своему ложу, к себе самому и к Белой Логике, непобедимой Белой Логике, которая никогда не покидает меня. Погружаясь в пьяный сон, я все еще слышу в себе рыдающий голос юности, как слышал его Гарри Кемп:

Я слышал юность, взывавшую во тьме:Исчезла моя прежняя радость жизни;Нет ничего, на что могли бы опереться мои ноги.Утро растворяется в день.Оно не может остановиться ни на секунду.Оно должно наполнить ширь светом,Испаряющимся скорее, чем аромат розы.Моя неожиданная радуга пришлаИ вот уже уходит…Да, я юн, потому что я умираю.

Глава XXXVIII

Я пытался изобразить здесь борьбу с Белой Логикой, совершавшуюся во мраке моей души. Я старался по мере своих сил раскрыть перед читателем тайники человеческой души, одурманенной Джоном Ячменное Зерно. Но читатель должен помнить, что это настроение, на чтение которого он потратил какие-нибудь четверть часа, только одно из тысяч настроений, которые Ячменное Зерно дает человеку тысячи раз в течение дня и ночи.

Мои алкогольные воспоминания подходят к концу. Как всякий сильный, здоровый пьющий, должен открыто заявить, что существую до сих пор на этой планете только благодаря незаслуженному счастью — моей широкой груди, сильным плечам и крепкому сложению. Я уверен, что лишь очень небольшой процент молодежи в возрасте пятнадцати — семнадцати лет, выдержал бы такое пьянство, какому предавался в эти годы я, и что лишь считанные мужчины, поглощая столько алкоголя, сколько поглощал в свои годы я, выжил бы, чтобы рассказать об этом. Я выдержал борьбу с Ячменным Зерном не в силу каких-либо личных добродетелей, а только благодаря тому, что не был алкоголиком от природы и всеми силами необычайно стойко боролся с Ячменным Зерном.

Сколько других, менее счастливых моих попутчиков по этой дороге погибло на моих глазах. Только огромное счастье, случай, удача — назовите, как вам будет угодно, — дали мне возможность пройти невредимым сквозь пламя Ячменного Зерна. Ни жизнь моя, ни характер, ни жизнерадостность не пострадали от этого. Их, правда, немного опалило огнем, но, как это бывает иногда с отчаянными смельчаками, бросающимися на верную смерть, они непонятными, неисповедимыми путями все же вышли из боя невредимыми.

И как те, кто случайно уцелел в кровавой битве, кричат: «Долой войну!», так кричу сейчас и я: «Долой алкоголь!» Единственный способ прекратить войну — это перестать воевать. Единственный способ уничтожить пьянство — это прекратить продавать алкоголь. Китай прекратил всеобщее курение опиума, запретив разводить и ввозить его. Философы, жрецы и врачи тысячу лет до хрипоты твердили о вреде опиума, но пока опиум был доступен всем, курение его продолжалось. Такова уже наша человеческая природа!

Мы прекрасно научились оберегать наших детей от мышьяка, стрихнина, туберкулезной и тифозной заразы, которые могут убить их. Такие же меры следует принять и по отношению к Ячменному Зерну! Уничтожьте его. Не позволяйте ему всюду на законном основании мозолить глаза вашим детям. Я пишу не об алкоголиках и не для алкоголиков, а для нашей молодежи, для тех юношей, в которых трепещет любовь к приключениям, радость к жизни и общественная жилка, для тех, кого наша варварская цивилизация стремится смять и уничтожить, подсовывая им яд на каждом углу. Я пишу это для здоровых, нормальных юношей настоящего и будущего.

Вот почему я спустился в Лунную Долину, предварительно немного выпив и отдав свой голос за предоставление женщинам избирательных прав. Я сделал это, ибо знаю, что женщины — жены и матери, — получив право голоса, навсегда загонят Ячменное Зерно в исторические архивы, где хранятся остатки всех исчезнувших варварских обычаев. Если вам при этом почудится в моем крике нотка личного страдания, вспомните, что я действительно перенес немало тяжелого в этой борьбе. Одна мысль, что моей дочери или сыну может угрожать нечто подобное, приводит меня в ужас.

Женщины — истинные хранительницы нации. Мужчины — прожигатели жизни, искатели приключений, игроки, и в конце концов их почти всегда спасают жены. Одним из первых химических изобретений мужчины был алкоголь, и он не перестает выделывать и пить его до наших дней, но не было дня, чтобы женщины не боролись против пьянства мужчин, хотя они никогда не имели возможности принять против этого какие-нибудь решительные меры. Как только женщина получает где-нибудь право голоса, она первым делом закрывает кабаки. Мужчины и через тысячу поколений не решатся сделать это по своей инициативе. С таким же успехом можно ожидать, чтобы морфинисты запретили продажу морфия.