— Одним из моих обетов Малике была скромность в словах и делах, Рэдлин. Теперь же моя клятва оказалась нарушенной… О какой скромности может идти речь, если обо мне теперь судачит целая застава?
Услышав такую отповедь, Рэдлин нахмурился и замолчал, но потом твердо произнес:
— Малика — справедливая богиня. Она видит правду. А о вас, госпожа, рассказывали бы несмотря на мое молчание, потому как твердость духа у вас, как у воина.
Я, промолчав, пожала плечами — другого способа прекратить крутящийся вокруг моей особы разговор на ум как-то не шло, но Рэдлин и не думал униматься. Выждав с минуту, он наградил меня внимательным взглядом и спросил:
— Это, конечно, не мое дело, госпожа… Но почему вы решили посвятить себя служению Малике?..
Что ж, рано или поздно, этот вопрос все равно бы прозвучал, поэтому я, немного поколебавшись, озвучила наиболее приемлемую для себя легенду — ту, где ложь заменялась недомолвками.
— Я потеряла единственную дочь, Рэдлин. Где еще мне было искать утешения?..
Последовавший за моими словами очередной вопрос «карающего» тоже был вполне ожидаем:
— А как же ваш муж, госпожа?
Я вздохнула… Рэдлин не хотел мне зла, но его любопытство грозило растревожить старую рану… Впрочем, лучше было ответить сейчас, чтобы избежать вопросов в дальнейшем:
— Он погиб за несколько лет до этого — я сама растила свою Мали…
В этот раз мои слова привели к тому, что Рэдлин заметно смутился и замолчал… Но потом он все же уточнил:
— Он был воином?
Вопрос «карающего» повис в воздухе среди внезапно обрушившейся на нас тишины — казалось, даже ветер перестал шуршать древесной листвой… Я же, угадав то, что так и осталось непроизнесенным, отрицательно качнула головой:
— Нет. Он был тяжело изранен разбойниками на тракте…
Услышав мои слова, Рэдлин не смог сдержать облегченного вздоха, но, заметив, что это от меня не укрылось, смутился уже по-настоящему:
— Я сочувствую вашей беде, госпожа, но в тоже время рад тому, что у вас нет причин держать зло на амэнцев… Наш глава тоже будет рад это услышать…
Вот теперь уже был мой черед вопросительно поднять брови:
— Причем тут ваш глава, Рэдлин?
В следующие несколько мгновений я смогла убедиться в том, что румянец хорошо виден даже на очень смуглой коже, а Рэдлин едва слышно прошептал:
— Глава приказал мне вызнать, не пострадала ли ваша семья во время одной из свар между нашими княжествами… И еще он хотел бы знать, не принесли ли вы, госпожа, обета полного служения Милостивой…
Услышав такие речи, я покрепче сжала узду лошади. Так вот откуда и дорогой подарок, и просьба о благословении!.. Седобородый, ну за что мне это?.. Я по сей день не знаю, что делать с влюбленностью Ставгара, а теперь еще и «карающий» строит на меня вполне понятные планы!..
Рэдлин же, заметив мое состояние, торопливо заметил:
— Не подумайте дурного, госпожа. Наш глава — хороший командир и человек чести. Он не оскорбит вас даже словом… Вся застава это подтвердит!..
Рэдлин собирался сказать мне что-то еще, но я жестом остановила его излияния и произнесла:
— То, что ваш глава — человек чести, видно каждому… Что же до остального… Я не приносила полного обета, но еду в Мэлдин не для того, чтобы принимать в его стенах гостей… У меня есть определенные обязательства…
— Я понимаю, госпожа… — Рэдлин, решив, что буря благополучно пронеслась над его головой, облегченно вздохнул, но тут же, лукаво прищурившись, добавил: — Но все-таки не забывайте хоть изредка поминать в своих молитвах главу Морида… Для вас это малость, а у хорошего человека душа порадуется… Добрый же командир всему отряду в радость!..
Я взглянула на хитреца, который после таких вот слов тут же состроил самое невинное лицо, и, не выдержав, фыркнула:
— Рэдлин — ты не «карающий»! Ты сваха!..
Ответом мне стал громкий смех четырех воинов. Громче всех смеялся, кстати, сам Рэдлин!
Ставгар
Владетель Славрад искоса взглянул на вновь и вновь перечитывающего послание Ставгара и с трудом удержался от того, чтобы не выбить пальцами по столешнице нетерпеливую дробь. Сидящий рядом Кридич словно бы и не замечал, что молчание в комнате затянулось, а вот Славраду уже приелось ожидание неведомого чего. Ну сколько там того письма: всего несколько строчек, да и почерк у бывшей лесовички, а ныне — находящейся под защитой Малики Энейры Ирташ, вполне разборчив — над каждой буквой думать не надо… Так зачем вновь и вновь пробегать глазами по скупым строкам послания — от очередного перечитывания, новые слова в письме все равно не появятся!..
Словно бы назло, по сей день досаждающая Славраду рана болезненно заныла, и Владетель заерзал в кресле, норовя устроится поудобнее… Это-то движение и заставило наконец Ставгара поднять голову.
— Ну, и что там? — поторопился осведомиться у него Славрад, но Ставгар, передав письмо Кридичу, наградил приятеля непривычно мрачным взглядом.
— Ты ведь читал его, Славрад. Зачем спрашиваешь?
Славрад, который действительно уже вскрывал письмо (частью, из любопытства, частью, из-за того, что хотел удостовериться, что Энейра не написала ничего такого, что заставило бы Ставгара потерять голову) попытался было возразить, но Ставгар просто отвернулся от него.
Это настолько разнилось с тем, как Бжестров вел себя раньше, что Славрад замолчал на полуслове… Иногда он теперь просто не узнавал своего закадычного друга, которого после размолвки с отцом словно бы подменили.
Перебравшись из отчего дома к Кридичу, Ставгар завязал почти что со всеми старыми знакомствами. Больше не было ни застолий со сверстниками из знатных семей, ни совместных гуляний, ни охот… Сплетники утверждали, что это связано с тем, что Бажен Бжестров, указав сыну на дверь за очередное неповиновение отцовской воле, еще и урезал ему денежное содержание, но Славрад доподлинно знал, что это — нелепые домыслы. Старший Бжестров не отказывал сыну в доме и ни в чем его не ограничил — у Ставгара были и кров над головой, и деньги, и дружина… Вот только находиться под одним кровом с отцом Ставгар больше не мог, а от прежнего его легкого нрава осталась разве что излишняя горячность…
Между тем Кридич, прочитав письмо, передал его обратно Ставгару и сказал.
— Не понимаю, что тебя беспокоит… Из этого письма видно, что Энейра не станет верить каждому слову матери Вероники, чтобы она не говорила о тебе или Бажене. К тому же — Ирташ искренне тревожится за тебя. Это не любовь, но, возможно, ее начало…
При последних словах Кридича на губах Ставгара появилась невеселая усмешка:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});