комнате, разглядывая свои стены… – В ум мне она вползла уродливой змеей, мысль эта, и осталась там, свернувшись. Я смотрел на ее головку, такую маленькую и такую нежную на фоне той темной закопченной стены, и то было яблоком греха, от которого я вкушал впервые.
– По правде впервые? – спросила мисс Гёринг. Выглядела она ошеломленной и на миг глубоко задумалась.
– С тех самых пор впредь не думал я больше ни о чем, только лишь как выяснить; а все остальные мысли из моей головы бежали.
– А прежде мысли у вас о чем были? – чуточку недоброжелательно спросила у него мисс Гёринг. Энди, похоже, ее не услышал.
– В общем, продолжалось это сколько-то – то, что я к ней питал. Я встречался с Белль, которая часто приходила в ресторан, и с Мэри тоже встречался. С Белль мы подружились. Ничего особенного в ней не было. Она любила вино, и я его, бывало, действительно вливал ей в глотку. Она немножко слишком часто рассказывала о своей семье и была немножко чересчур хороша. Не вполне набожна, просто милосердья молоко ее немного слишком уж переполняло[13]. А оно росло и росло – это ужасное любопытство мое или желание, покуда мой ум наконец не начал блуждать, когда я бывал с Мэри, и спать с нею я уже больше не мог. Но вела она себя все это время просто шикарно – терпелива, аки агнец. Она была слишком уж юна, чтобы с нею подобное случилось. Я же вел себя все равно что жуткий старик или кто-нибудь из тех королей-импотентов, что всю жизнь сифилисом болели.
– А вы рассказали своей милой, что́ так действует вам на нервы? – спросила мисс Гёринг, стараясь немного его поторопить.
– Не рассказывал я ей ничего, поскольку хотел, чтобы все здания для нее не сходили с места, чтобы звезды оставались над ее головой, а не кособочились, – я хотел, чтоб она могла гулять по парку да птичек кормить еще много-много лет с каким-нибудь другим прекрасным человеком, кто б ее под руку держал. Не желал я, чтоб ей пришлось запирать что-то у себя внутри и выглядывать на свет божий через заколоченное окошко. Вскоре после я уже улегся с Белль в постель и заполучил себе прекраснейший сифилис, на лечение которого истратил следующие два года. Примерно тогда же пристрастился к кегельбану и наконец съехал из материного дома, бросил свою работу и перебрался в эти Ничейные Земли. В этой квартире жить я могу нормально на те немногие деньги, какие выручаю от того здания в городских трущобах, каким владею.
Он сел в кресло напротив мисс Гёринг и закрыл лицо руками. Та рассудила, что он договорил, и уже совсем было собралась его поблагодарить за гостеприимство и пожелать ему доброй ночи, когда он поднял лицо из ладоней и заговорил снова.
– Худшее помню я отчетливо; все меньше и меньше мог я общаться со своей матерью. Весь день напролет и полночи проводил в кегельбане. Потом на четвертый день июля решил, что изо всех сил постараюсь провести этот праздник с нею. В три часа после обеда у нас под окном должен был пройти большой парад. Незадолго до урочного часа я стоял в гостиной в наглаженном костюме, а мать сидела впритык к окну. День снаружи стоял солнечный – самое оно для парада. Начали его пунктуально, потому что где-то без четверти три мы уже начали слышать вдали слабую музыку. Затем вскоре после мимо пронесли красно-бело-синий флаг моей страны – держали его какие-то славные с виду парни. Оркестр наяривал «Янки Дудл»[14]. Вдруг я закрыл лицо руками; я не мог смотреть на флаг родной страны. Тогда-то и понял я, раз и навсегда, что я себя ненавижу. С тех пор принял свое положение скунса. «Гражданин Скунс» – вот как я себя втайне прозвал, так уж вышло. Но и в грязи наслаждаться можно, кстати говоря, если просто усесться в нее, а не барахтаться.
– Ну, – произнесла мисс Гёринг, – я определенно думаю, что совсем немного усилий – и вы бы взяли себя в руки. А этому случаю с флагом я бы особого значения не придавала.
Он неопределенно глянул на нее.
– Вы говорите, как светская дама, – вымолвил ей он.
– Я и есть светская дама, – проговорила мисс Гёринг. – Кроме того, я богата, но преднамеренно понизила свой уровень жизни. Свой прелестный дом я бросила и переехала в домишко на острове. Он в очень скверном состоянии и практически ничего мне не стоит. Что вы на это скажете?
– Скажу, что вы сбрендили, – ответил Энди, причем тоном отнюдь не дружелюбным. Он зловеще хмурился. – Таким, как вы, нельзя доверять деньги.
Мисс Гёринг удивилась, что он так неприкрыто высказывает праведное негодование.
– Прошу вас, – вымолвила она, – вы не могли б открыть окно?
– Если открою, сюда задует очень холодным ветром, – ответил Энди.
– И тем не менее, – сказала мисс Гёринг, – я бы, наверное, это предпочла.
– Призна́юсь вам, – произнес Энди, неловко ерзая в кресле. – Я только что оправился от скверного гриппа и смертельно боюсь сквозняков. – Он прикусил губу, а вид у него сделался до ужаса встревоженный. – Могу выйти и постоять в другой комнате, если хотите, пока вы тут свежим воздухом подышите, – прибавил он, несколько приободряясь.
– Какая великолепная мысль, – сказала мисс Гёринг.
Он вышел и мягко прикрыл за собой дверь спальни. Мисс Гёринг была в восторге от возможности впустить сюда хоть немного прохладного воздуха и, после того, как открыла окно, положила обе руки на подоконник, слегка их раздвинув, и высунулась наружу. Это бы ей понравилось гораздо больше, не будь она уверена, что Энди неподвижно стоит у себя в комнате, сжираемый скукой и нетерпеньем. Он по-прежнему немного ее пугал, и в то же время она ощущала, что он жутко обременителен. Напротив многоквартирного дома располагалась бензоколонка. Хотя в кабинетике там никого сейчас не было, она оставалась ярко освещена, а радио на конторке работало. Неслись звуки какой-то народной песенки. Вскоре в дверь спальни кратко постучали – это мисс Гёринг и рассчитывала услышать. Огорченно закрыла она окно, не успела песенка доиграть.
– Входите, – окликнула его она, – входите. – Смятенно узрела она, что Энди снял с себя все и остался в одних носках и нижнем белье. Казалось, ему вовсе не стыдно, и держался он так, будто ими обоими по умолчанию подразумевалось, что явится он облаченным подобным манером.
Он сопроводил ее до тахты и вынудил сесть с собою рядом. После чего обхватил ее рукой и скрестил ноги. Они