Заканчивала марш пехота. Готовилась артиллерия… В конном строю, на рысях, мимо валика уже двигалась артиллерия. Вороные, рыжие, гнедые лошади побатарейно тянули громыхавшие щитами пушки. В каждой батарее есть своя масть коней – сильных, широкогрудых, начищенных до блеска. Пыль густела. Все происходило, будто в серовато-буром тумане. За артиллерией живым потоком потянулась конница. Первыми шли рысью кавалергарды на серых в яблоках лошадях, с обнаженными палашами в руках. Встречать кавалергардов вышла старая императрица. Став на краю валика, Мария Федоровна приветственно махала рукой конникам.
Р. Пуанкаре, императрица Александра Федоровна и сопровождающие их лица в шатре на царском валике во время парада войск. Красное Село. Июль 1914 г.
Тридцать три года тому назад она впервые появилась верхом на лошади перед строем этого полка в кавалергардской форме, и Александр III объявил тогда, что его жена, императрица Мария, назначается шефом полка. С той поры Мария Федоровна неизменно бывала на всех полковых праздниках и лично поздравляла солдат и офицеров. Сейчас она смотрела сквозь слезы на «свой» полк и взволнованно приветствовала его. Кавалергарды отвечали ей громким „Ура“. Как только полк прошел, Мария Федоровна устало склонила голову и снова ушла под тент к своему креслу. Вот к валику приблизился лейб-гвардии Уланский полк, и уже царица Александра Федоровна порывисто, величественно вскинув голову, поднялась в ландо и энергично замахала белым кружевным платочком. Она настолько увлеклась этим занятием, что загородила собой гостя – Пуанкаре. Получилось, что она одна принимала парад. Солдаты, держа равнение на царский шатер, пялили глаза на раскрасневшуюся царицу, дружно тянули „ура“, а царица одаривала их покровительственными улыбками. Улан сменил лейб-гвардии Атаманский полк. Огромный казак поднял на руки больного цесаревича и вынес его вперед, на край валика. Наследник замахал рукой своему подшефному полку, казаки дружно отвечали на его приветствия. Зной усиливался, пыль плотным серым облаком затягивала поле. Было трудно дышать. Бесконечный марш войск, грохот оркестра и тысячеголосые крики солдат уже изрядно утомили разомлевшую от жары публику. Пуанкаре то и дело смахивал платком пот с лица, а царь уныло улыбался и устало поглядывал по сторонам. Когда, замыкая парадное шествие, продефилировал наконец гвардейский жандармский эскадрон, все облегченно вздохнули. Царское семейство не успело еще разместиться в автомобилях, а публика уже потекла к вокзалу»[54].
Традиции: зоря, освящение знамен, посвящение в офицеры
Объезд императором лагеря и вечерняя зо́ря составляли важнейшую, традиционную, символическую часть маневров. Сложная процедура должна была слить воедино все войска, дать и возможность ощутить свое единство и силу. Совершенно поэтическое, удивительное по своей эмоциональной силе описание всей церемонии оставил П. Н. Краснов, много лет проходивший службу в гвардии и ежегодно бывавший в лагерях (отметим, что вся дальнейшая жизнь П. Н. Краснова, его сотрудничество с фашистскими властями и заслуженное возмездие за предательство не имеют отношения к приведенному нам документу и не должны оказывать влияния на наше восприятие источника):
«Одним из красивейших, трогательнейших обрядов жизни Императорской армии был Высочайший объезд лагеря и зоря с Церемонией.
Во время объезда Государь знакомился с войсками лагерного сбора и потом молился с ними на общей молитве.
Из двадцати четырех лет, проведенных на службе в Петербургском военном округе, я только два раза отсутствовал из лагеря – один раз для подготовки в Академию, другой – находясь на войне с Японией. Из двадцати двух раз, что я присутствовал при объезде лагеря и зоре с церемонией, я только раз помню, что погода была не вполне благоприятная. Налетал крупный и холодный дождь, ударяли градины, и по синему небу серыми и белыми обрывками ходили тревожные тучи, заслоняя солнце. Все остальные разы стояла прекрасная солнечная погода, и Император являлся во всем своем блеске, осиянный солнечным светом Божьей благодати.
Объезд и зоря с церемонией приурочивались к концу июня или первым числам июля, т. е. к тому времени, когда петербургское лето стояло в полном расцвете, и все гвардейские и армейские части округа были стянуты в лагерь. Он совпадал и со днем переезда Государя на жительство в Красносельский дворец.
Музыканты, трубачи, барабанщики и горнисты частей лагеря задолго готовились к зоре с церемонией. После инвалидного концерта в Мариинском театре 19 марта в полки рассылались программы пьес, которые будут исполняться на зоре. Капельмейстер войск гвардии – в последнее время капельмейстер Л.-Гв. Финляндского полка Оглоблин, а перед ним старик, почтенный Вурм, – объезжал с начала лагеря полки и проверял игру. Делались общие сыгровки по дивизиям и, наконец, репетиции всем хором, почти в тысячу музыкантов.
На правом конце главного лагеря, возле шоссе, ведущего из Царского Села в Красное, на левом фланге Л.-Гв. Семеновского полка, на специально оставленном месте впереди линейки, воздвигалась войсками высокая, амфитеатром сходившая вниз, трибуна для музыкантов, красилась в войсковой, зеленый цвет и украшалась российскими флагами и гирляндами зелени. Против нее, в ряду палаток Семеновцев, на зеленой лужайке, в роще молодых березок и тополей, между кустов сирени и калины, устанавливалась тройная интендантская палатка – Ставка Государя Императора. За день до зори занятия прекращались или производились короткие учения, и солдаты разбредались по полям и лесам собирать цветы и резать ветви берез и ельника, чтобы плести гирлянды и украшать свои лагеря.
Государь приезжал или из Царского Села, или из Петергофа на тройке, и по пути его проезда, в первом случае – в деревнях Новой Николаевки и у того места, где шоссе пересекает лагерь, во втором – у въезда в Красное Село и Стрельнинском шоссе, войсками воздвигались зеленые арки, украшенные цветами и флагами. Части кавалерии, стоявшие в этих деревнях, щеголяли выставленными у дворов соломенными щитами с кистями и махрами и вставленными в соломенные рамы картинами полковых художников-солдат. Они старались обратить внимание Государя красотою, оригинальностью, величиною украшений. Это было особого рода зодчество из жердей, зелени и материи, сложные кружева, сплетенные из соломы. Не спали петербургские ночи, стучали топорами, строгали, пилили, плели, украшали цветами. По лагерю, на передних линейках, ставили пестрые мачты, обвивали их зеленью и цветами, на них развевались русские и полковые флаги, они были обвиты гирляндами из васильков, маков, ромашками – цветами русского Севера, русскими национальными цветами.
Праздничное настроение с утра царило в лагере. Посыпали переднюю линейку, по которой поедет Государь, разноцветными песками, устилали спереди дерном, отбивая его по шнуру, устраивали из дерна тумбочки и горки по углам, под грибами дневальных.
Красное Село и действительно было „красное“ – не в том гнусном смысле, который ему придали „завоевания революции“, но в прямом,