19.20. Спросила девушку очень подхалимским голосом: «А вы не знаете, который час?» При этом улыбалась заискивающей улыбкой — мол, давайте лучше дружить и не надо ничего такого… мир, дружба, жвачка лучше, чем террористический акт, правда же?..
А девушка ответила: «Ай доунт андестенд». И руки продолжает держать под курткой.
Но я не отступила и решила выяснить, точно ли она не говорит по-английски, а только на своем родном языке. И спросила: «Ю донт спик рашин? А ю боринг?»
— Ноу, — ответила она.
«Ах, ноу, — подумала я, — вот оно что…»
Что делать? Закричать: «А-а! О-о! Остановите действие!» А актеры? Еще подумают, что мне не нравится спектакль.
А Морковский? Он расстроится, что пригласил меня в театр, а тут — вот такой акт, и испугается, что я больше никогда никуда с ним не пойду. Такой безобразный теракт может плохо сказаться на его самооценке.
Да и всех остальных зрителей тоже жалко — они смеются. Смеются, между прочим, с опасностью для жизни.
Я стала прикидывать, сколько времени нам придется провести в этом зале, пока нас не спасут федеральные войска, и будет ли работать буфет. И быстренько рассчитала возможности буфета по части сосисок и разделила возможное количество сосисок на списочное поголовье в зале.
Я уже совсем было собралась встать и выступить в стилистике спектакля: «А давайте мы, б…, все вместе, б…, посмотрим, б…, что у этой девушки под курткой, б…», но не успела.
Девушка посмотрела на часы, поправила платок и встала.
— Бай-бай, — сказала она мне и ушла.
Показалось, ура! Девушка просто иностранка, а у них не принято раздеваться в театре. И вовсе это не теракт, и насчет буфета все обстоит не так уж плохо.
Больше ничего плохого не произошло, напротив, все было чрезвычайно мило. Я всегда долго аплодирую. Терпеть не могу людей, которые с презрительными лицами сидят как деревяшки и ленятся сделать актерам приятное. Но в этот раз я так сильно аплодировала актерам, что у меня заболели ладони. Не то чтобы мне так уж понравился спектакль, просто я радовалась, что все обошлось без федеральных войск. Нет у меня к ним доверия.
После спектакля Морковский робко протянул мне программку. На обратной стороне было нарисовано странное лицо — это было очень боевое лицо, готовое к сражению лицо, лицо с носом, нацеленным прямо на врага, со сжатыми в ниточку губами и стратегическим выражением глаз.
— Кто это? — спросила я.
— Ой, извини-ите, что вы не узнали, — сказал Морковский. — У вас было такое спокойное лицо, как речная гладь, вот я и нарисовал…
— А-а, ну да… просто я сначала подумала, что это не я, а какой-нибудь ваш знакомый боец ОМОНа… а теперь-то я вижу, что это я…
Я не призналась Морковскому, что чуть было не предотвратила теракт, потому что мне было очень стыдно. Но ведь раньше мне и в голову не приходило, что в театре можно бояться.
После спектакля Морковский зашел к нам насчет образа Пугачева, деда Щукаря и Наташи Ростовой. Сказал, что разговаривал по телефону с Мурой, у нее проблемы с сочинением, и вот он специально перечитал «Капитанскую дочку», «Поднятую целину» и «Войну и мир». И кое-что для Муры набросал.
Я даже и не заметила, когда Мура успела так подружиться с Морковским.
— Морковский, давай на «ты», — предложила нахальная Мурища.
— Ой, спаси-ибо… — сделал книксен Морковский.
Мы провели чудный, уютный вечер, как будто мы три подружки, одна из которых (не Мура и не я) неумеренно увлекается школьной программой по литературе.
12 марта, пятница
Деньги — это единственное, что меня беспокоит. Если не считать отсутствия сексуальной жизни. Но сейчас даже отсутствие секса отошло на второй план — люди, которые страдают от недоедания, не слишком активны в этом смысле. Не то чтобы я уже сегодня недоедаю (в 9 утра обезжиренный йогурт в рамках диеты, в 11 часов сосиски с горошком, чтобы с утра уже покончить с обедом, в 2 часа дня макароны с сыром, — итальянцы и французы едят много мучного и не толстеют, — сейчас подумываю о гренках, возможно, потерплю с гренками до половины пятого, сейчас только четверть четвертого, съем яблоко).
Так вот, деньги. Не хотелось бы излишне драматизировать ситуацию, но у меня Мура и звери, и я не могу жить как цветок или бабочка, а, наоборот, должна думать о будущем. Если я немедленно не придумаю что-нибудь, скоро мне придется отказывать себе в самых необходимых книгах.
Зарплата в университете будет только через две недели…
…Через две недели я получу 590 глазированных сырков. Сырков 40 уйдет на налоги, останется 550, не так уж плохо. А если перевести зарплату не на сырки, а на что-нибудь другое? Например, я получу 620 упаковок сушеных кальмаров. Выглядит очень внушительно.
Мне еще повезло, что бедность подкралась ко мне внезапно. Вот если бы мой материальный уровень понижался шаг за шагом, если от камамбера я перешла бы сначала к сыру «эмменталь», а уже потом к «российскому» — это было бы совсем не интересно. А вот когда в один миг от моего гонорара не осталось ничего — это очень волнующе, как будто я, как какая-нибудь обедневшая во время революции маркиза, ем сушеные кальмары и печально оглядываю признаки своего былого величия: туфли из «Baldinini», зеленую сумочку, розовый чайник с царапиной и плюшевый дом для Саввы Игнатьича.
— Теперь спокойна за вас с Муркой! Вы можете некоторое время жить на гонорар, — сказала мама, — но ты должна все рассчитать.
— Ну… я уже рассчитала, да. Часть гонорара вложена в воспитание Муры, — ответила я.
Я не сказала, что бывают в жизни такие вещи: увидишь и понимаешь, что просто не можешь их оставить. Мы, например, с Мурой не смогли оставить в магазинах довольно много одежды. К тому же у нас есть уважительная причина — Мура несколько раз меняла имидж.
А вчера мы не смогли оставить в «Пассаже» оранжевого медведя и огромную голубую свинью. Голубые свиньи — наша слабость.
— В общем, ты права. Некоторое время мы можем жить на гонорар.
Мама немного повосхищалась нашей новой свиньей (медведь ей не очень понравился, не так, как свинья) и ушла домой.
— Думай, Мура, думай! — сказала я. — А то тебе придется съесть шестьсот двадцать упаковок сушеных кальмаров.
— Придумала! — тут же отозвалась Мура. — Самое умное будет взять в долг у Ирки-хомяка, потому что не придется никуда идти, а наоборот, Хомяк придет сам.
— Знаешь, Мура, что Воланд сказал Маргарите? — сказала я. — Никогда ничего не просите, сами придут и все предложат. Правда, красиво?
— Воланд не имел в виду, что нам нельзя попросить в долг у Ирки-хомяка. Откуда Хомяку знать, что ей нужно самой прийти и принести деньги?
— Тебе хорошо говорить, Мурочка, — едко сказала я, — а если я не смогу отдать вовремя? Ты представляешь, какой будет ужас? ПетрИваныч будет смотреть на меня с жалостью. Скажет: «Не думай об этом, забудь, мы же свои люди»…
— Да? Ужас… — неуверенно сказала Мура. — Тогда давай не будем брать в долг. Тогда давай подождем, может, на днях увидим какой-нибудь знак судьбы насчет нашего материального положения.
13 марта, суббота
— Здравствуйте, с вами говорит «Ваша Мечта», — раздался любезный голос в трубке. — У нас есть для вас предложение…
Ой, да? Какое, какое предложение? Я очень обрадовалась. Больше всего на свете я люблю, когда мне делают предложения! Во-первых, я сразу же чувствую свою необходимость человечеству, а во-вторых, мне кажется, что это предложение изменит мою жизнь.
Что это может быть? Опять кино? На секунду у меня мелькнула мысль, что я еще что-нибудь написала, только забыла об этом. Но я больше ничего не написала… пока не написала, скоро напишу. Жаль, что я не криминальный элемент, а то я могла бы продать одну книгу дважды…
— Нет, не кино, а «Ваша Мечта».
Что это такое, «Моя Мечта»? Телевидение? Эстрада? Шоколадное печенье? Городской комитет по инвестициям все равно куда?
— Вы психолог, умеете писать, — перечислил любезный голос.
— Ха! — ответила я. — То есть да, конечно.
Я так и знала — это не шоколадное печенье, а требуется мое острое перо!
Все нити судьбы сошлись в одной точке специально для меня, все-все чудно совпало! Вот он, знак судьбы! Вот! Вот!
Все остальное мне расскажут в понедельник в 12.00.
— Вот видишь, дочь моя Мура, сами пришли и все предложили, — томно сказала я. — А ты, Мура, имей в виду — знак судьбы никогда не приходит просто так. Просто я — известный в городе психологический журналист.
Я позвонила Ольге, поделиться как журналист с журналистом.
— Ура! — закричала я в трубку. — Ура, ура!
— Не понимаю, о чем ты, — холодно отозвалась Ольга. — У меня сегодня ужасный день. Бывают дни, когда нечего делать, кроме как предаваться отчаянию… Мы с Олегом ездили в «Метро». Большая закупка. У прилавка с йогуртами меня тошнило.