рук.
Наконец, великому князю Александру Михайловичу русская армия была обязана зарождением военной авиации, вначале совершенно недооцененной генералом Сухомлиновым, считавшим аэропланы «игрушками». Были открыты школы для подготовки военных летчиков-офицеров в Гатчине и на реке Каче в Крыму. За два-три года мирного развития русской авиацией были сделаны громадные успехи — упомянем только, что русский конструктор Сикорский первый в мире, еще в 1913 году, начал строить воздушные корабли. Предположено было создать при каждом корпусе по авиационному отряду в 4–6 самолетов. В момент начала войны у нас было 39 отрядов, 216 разнообразных, допотопных машин и 221 летчик (из коих 170 офицеров).
Срок службы был еще в 1906 году сокращен до 3 лет в пехоте и 4 лет в конных и специальных войсках. Вместе с тем увеличен контингент новобранцев, с 1908 года составивший ежегодно 450 000 человек вместо 300 000–320 000 до Японской войны. Так как абсурдные льготы Устава 1874 года пересмотрены не были и продолжали оставаться в силе, то это увеличение призывного контингента естественно понижало качество новобранцев: приходилось принимать заморышей. В самом Уставе, правда, сделаны небольшие изменения в 1912 году, а именно срок службы вольноопределяющихся определен в два года, основные же его пороки, к сожалению, не были искоренены. Пороками этими, помимо указанных льгот, была отчужденность армии от общества; чин офицера или звание унтер-офицера запаса не требовался, как повсюду за границей, от кандидатов на казенные и выборные должности; все русское учительство — воспитатели нашего народа — было преступно освобождено от воинского долга графом Милютиным!
В осенний призыв 1913 года ввиду тревожных обстоятельств было взято 580 000 человек — жеребьевка в большинстве случаев оказалась излишней. Одновременно срок 1910 года, подлежащий увольнению в запас, был задержан на 6 месяцев, так что зимой 1913–1914 годов у нас оказалось под ружьем 2 230 000 человек. К весне 1914 года положение прояснилось: в Женеве готовились к торжественному открытию Дворца мира, германский император был особенно благожелателен. Стало ясно и очевидно, что войны не будет. Срок 1910 года был уволен в запас, где ему, впрочем, не было суждено долго оставаться.
В результате упразднения в 1910 году резервных войск у нас была принята система «скрытых кадров» на германский образец: выделение при мобилизации из полевого пехотного полка второочередного полка. Было намечено формирование 35 дивизий 2-й очереди, что с имевшимися первоочередными давало 105 пехотных дивизий и 18 стрелковых бригад.
Резервные войска составляли, таким образом, 50 процентов полевых против 35 процентов при прежней организации, но качество их не могло быть более высоким вследствие слабости кадров (19 офицеров и 280 нижних чинов на полк — остальное добавлялось запасными). Система «скрытых кадров» была хороша в Германии, где имелось 5–6 офицеров и 12–15 чинов сверхсрочных на роту. Выделение резервного полка там не ослабляло полевого. У нас же в ротах еле набиралось по 2–3 офицера и 1–2 сверхсрочных — и картина была совершенно иная. Второочередные дивизии почти все формировались во внутренних округах (по причинам демографического характера), где части 1-й очереди и так содержались в слабом составе. Варшавский, Виленский и Кавказский округа выставляли всего по одной дивизии 2-й очереди (соответственно на 10, 8 и 8 пехотных дивизий), Санкт-Петербургский формировал 3 (на 7), Киевский — 7 (на 10), Одесский же, Московский и Казанский формировали по дивизии 2-й очереди на каждую имевшуюся полевую. Иркутский с Омским округами образовывали 3 дивизии (на 5), в Приамурском же и Туркестанских округах образование второочередных частей не предусматривалось. «Второочередные» войска по сравнению с прежними «резервными» носили более импровизационный характер, качество запаса в сравнении с маньчжурскими «бородачами» было, правда, более высоким.
Легкомысленное упразднение крепостной пехоты жестоко отомстило за себя четыре года спустя, когда стали запирать в крепости пехотные дивизии. Сухомлинов совершенно не отдавал себе отчета в том, что позиции защищают лучше те войска, что их знают.
Вообще же преобразованиями 1910 года мы копировали внешние формы германской организации, не постигнув в то же время ее смысла, не уразумев тех предпосылок, что заставляли Германию принять определенный тип армии. Вся германская организация была рассчитана на нанесение молниеносного удара (как к тому побуждали Германию политические, географические и вытекавшие оттуда стратегические обстоятельства). Немцы сознательно готовились поэтому к кратковременной войне: затяжная война была для них гибельной. Мы ничего этого не поняли и принялись вслед за немцами повторять, что «будущая война будет скоротечной». Между тем только что закончившаяся война наша с Японией, затянувшаяся на полтора года и характеризовавшаяся многомесячными периодами позиционной борьбы, давала нам богатый материал для размышлений. Вся беда была лишь в том, что мы так и не решались думать собственным умом и предпочитали — по столетней привычке — затверживать механически чужие слова.
Русская военная мысль этого короткого, но знаменательного периода характеризовалась тремя мировоззрениями.
Первое — официальное и господствовавшее — было продолжением умственного застоя после милютинского периода, обскурантизма Ванновского и материализма Куропаткина. К нему примыкали как большинство старших начальников, оказавшихся неспособными воспринять свежий опыт войны, так и значительное число карьеристов, вполне разделявших мнения начальства и быстро восходивших за это по служебной лестнице. Это рутинерское мировоззрение поощрялось и насаждалось Сухомлиновым. Как передают, Сухомлинов похвалялся, что «двадцать лет не брал в руки ни одной книги по военному делу». Имена генералов Жилинского, Рузского, Н. И. Иванова характеризуют его «корифеев», имена же полковников Ю. Данилова и Бонч-Бруевича — его восходящие светила.
Игнорирование военной науки рутинерами вызвало резкую, хоть в общем и поверхностную, реакцию. Возглавляли ее генерал Щербачев (начальник академии), полковники Головин, Свечин и ряд других способных и даже талантливых представителей нашей военной профессуры. Их прозвали «младотурками» за напористость их новаторских стремлений. Движению сочувствовал великий князь Николай Николаевич, влияние которого было в этот период на ущербе. «Младотурки» стремились наверстать нашу отсталость равнением по современным иностранным образцам. Их учение состояло, в общем, из смеси французских и германских доктрин (с преобладанием последних). Иными словами, они светили не своим светом, а отраженным чужим. Мольтке и Шлихтинга разбавляли Ланглуа и Фошем, полученную смесь сдабривали «прикладным методом» и получали таким образом «русскую» военную доктрину.
«Младотурецкое» движение встретило яростный отпор господствовавших обскурантов. Борьба закончилась полным разгромом академии Сухомлиновым в 1913 году, смещением крамольных профессоров и запрещением думать иначе, чем по раз навсегда установленному казенному шаблону. «Младотурки» были загнаны в подполье, но идеи их постепенно стали захватывать все более широкие круги. Сами по себе эти идеи особенной ценности не представляли, будучи лишь компиляциями иностранных рационалистических доктрин. Однако в сравнении с царившей официальной косностью и