Читать интересную книгу ЛЕСНОЙ ЗАМОК - НОРМАН МЕЙЛЕР

— Разумеется, — ответил Алоис. — Прополис — это пчелиный клей. Они пользуются им и когда замазывают трещины в стенках улья. — Произнося это, он опять себе нравился.

— Вижу, что мне не удалось отговорить вас, — заметил старик.

— Я исповедую принцип золотой середины, — сказал Алоис. — И предпочитаю думать о весьма вероятной выгоде, а не об опасностях, пусть тоже не исключенных. Опасности — это оборотная сторона любой деятельности.

— А ты боишься ос? — спросил Старик у мальчика.

Ади сначала кивнул, но тут же поспешил выразить в словесной форме нечто прямо противоположное:

— Если отец возьмется за это, то я тоже не подкачаю.

— Умный у вас мальчик, — сказал Старик.

Едва ли не впервые в жизни Алоис был готов согласиться со справедливостью подобного утверждения. И ему чрезвычайно приятно было понять, что его маленький Адольф не просто жалкий зассыха. Может быть, когда-нибудь он сумеет сравняться славою с самим Алоисом-младшим?

Но мысль об Алоисе-младшем тут же заставила Алоиса-старшего вспомнить о том, что дела у него далеко не в полном порядке. Причем по всему спектру проблем. С какой стати, скажем, этому Старику так отчаянно его отговаривать? Это ведь противоречит здравому смыслу. Судя по состоянию стариковской лачуги лишние деньги пришлись бы ему весьма впору. Так чего ради ему отпугивать потенциального покупателя, вместо того чтобы расхваливать свой товар?

Впервые за весь разговор Алоису почудилось, будто он разгадал Старика. Потому что тот, в свою очередь, разгадал его. «Ему понятно, что я человек самолюбивый. И никакие предостережения не заставят меня отказаться от задуманного. А значит, чем яростней будет он меня отговаривать, тем сильней мне захочется обзавестись собственной колонией. Так что денежки в любом случае от него не уйдут».

Алоис постарался улыбнуться Старику как можно шире.

— Ваши предостережения я почтительно выслушал. Но не пора ли нам перейти к другой стороне вопроса. Давайте обсудим, что именно вам будет угодно мне предложить и как я смогу отблагодарить вас за помощь.

— Погодите немного, — возразил Старик. — Если вам хочется так и остаться пчеловодом-любителем, я, разумеется, смогу снабдить вас некоторыми исходными материалами. Но, если позволено будет так выразиться, я вижу в вас, господин Гитлер, определенные признаки подлинного призвания. Поэтому я и предлагаю вам еще раз все взвесить и, если уж браться за дело, подойти к нему надлежащим образом. Для того чтобы стать специалистом в данной области — дипломированным, заметьте, специалистом, — мне пришлось три года проработать подмастерьем. Вам же я хочу предложить, если так можно выразиться, своего рода младшее партнерство. На ближайшую пару лет за весьма скромное вознаграждение я возьму вас к себе на практику. Я буду заниматься моими пчелами, а вы — смотреть, как я это делаю, изредка помогать и, разумеется, запоминать. Таким образом вы сможете научиться многому, а мне пойдет на пользу общение с интеллигентным человеком. Грустно осознавать такое, но на многие версты вокруг нет ни одного по-настоящему образованного и умного человека, кроме нас с вами.

Алоис по-прежнему улыбался, а вот ноздри жили у него на лице отдельной жизнью. «Работать на пару с тобой, старый вонючий козел, причем работать годами?» — нет, вслух он такого, понятное дело, не произнес. В конце концов, ему необходимо было сговориться со старым шарлатаном.

Я, в свою очередь, пришел в ужас. Как любому другому профессионалу, бесу важно доказывать самому себе собственную компетентность. А здесь я оплошал. Конечно, Старик был выпровожен на пенсию, но я, как выяснилось, пренебрегал им слишком сильно и чересчур долго. От его последних слов дохнуло одиночеством, подобно тому как веет холодом из нежилого дома. Старик, понял я, размечтался о постоянных контактах с Ади. Дерзкий ход на шахматной доске всегда может обернуться непредвиденными осложнениями. Конечно, тщательное планирование всяческих пакостей — это как раз наша волость; наша, но не наших клиентов; по крайней мере, пока мы можем этого избежать. Мы предпочитаем предупреждать ошибки своей паствы, а не исправлять их. Новая встреча Старика с мальчиком, даже самая мимолетная, придется Маэстро не по вкусу. Слишком уж непредсказуемыми могут оказаться ее последствия.

К счастью, в этот миг заговорил Алоис:

— Я польщен столь высоким доверием, но должен вам кое-что пояснить. В нашем роду мы все невероятно упрямы. И этим гордимся. Поэтому я хочу работать на свой страх и риск. Уж таков я есть. Однако дальнейшие взаимоотношения с вами на коммерческой основе чрезвычайно радуют меня заранее.

Старик кивнул. У него тоже была своя гордость. И предложения своего он повторять не собирался.

— Что ж, давайте договоримся. Я подготовлю для вас пару пчелосемей и, разумеется, снабжу вас инструментами и материалами, которые у вас еще отсутствуют. — Он обратился к Ади: — Скоро у твоего отца появится масса дел. Ты умеешь считать до тысячи?

— Да. В старшем классе это проходят, вот и я научился.

— Прекрасно. Потому что к весне твоему отцу будут принадлежать многие тысячи пчел. А тебе не страшно? Ты готов к такому повороту событий?

— Мне страшно, — ответил Ади, — но я, знаете ли, готов.

— Прелестный мальчуган! — воскликнул Старик, лучась любовью.

На глаза Ади меж тем навернулись слезы. Скоро его мать родит еще одного младенца, и повторится та же история, что и после рождения Эдмунда. Она будет глядеть на него, Адольфа, отнюдь не лучась любовью, как ему бы того хотелось. Какое-то время совершенно определенно не лучась.

5

Сейчас я должен проинформировать читателя о неожиданном приказе Маэстро, заставившем меня расстаться с Алоисом Гитлером и со всем его семейством на без малого восемь месяцев. Строго говоря, мне пришлось и вовсе покинуть Австрию. Могу добавить, что приказ был получен в тот самый вечер — в начале октября 1895 года, — когда Алоис окончательно уладил дело со Стариком. Две колонии пчел в двух ульях современной конструкции (их называли «ящиками Лангстротта» или просто «лангстрот-тами»), разнообразный инвентарь и изрядный запас меда и пыльцы в запечатанных банках, чтобы переселенцы смогли благополучно перезимовать, — вот что купил у Старика Алоис.

Купил и перевез к себе домой. Для Ади это была волнующая поездка: сначала он сидел бок о бок с отцом на облучке, а потом провел без сна целую ночь, с нетерпением дожидаясь утренней установки ульев на дощатый помост под дубом, высящимся метрах в двадцати от дома.

Если вас интересует, сколько все это стоило, то у меня, увы, нет мало-мальски корректного способа пересчитать австрийские кроны того времени на нынешние доллары США; кое-что стоит сейчас в сто раз дороже, чем столетие с лишним назад; других товаров инфляция коснулась в существенно меньшей мере. Вот вам весьма приблизительная прикидка: пенсия Алоиса в 1895 году составляла что-то вроде нынешних шестидесяти — семидесяти тысяч долларов в год, так что новые приобретения, можно сказать, влетели ему в копеечку. Старик запросил около тысячи долларов. Алоис, понимая, что его, мягко говоря, обсчитывают, уже слишком устал от переговоров со старым пасечником, чтобы поторговаться как следует, и удовольствовался тем, что выпросил в счет общей суммы еще несколько недорогах садовых инструментов.

Именно в этот момент мне и велено было покинуть Ади и всю семью, равно как и остальных клиентов, живущих на территории Австрии. Клиентура была немалочисленной, так что досматривать за нею я оставил трех подручных; а сам, взяв с собой лучших помощников, отбыл в Санкт-Петербург — всем нам не терпелось заняться тамошним грандиозным проектом. Нам предстояло присутствовать на коронации Николая II, которая должна была состояться в Москве в мае 1896 года, так что на подготовку к ней у нас оставалось более полугода.

Перенесемся в Петербург. Разумеется, сразу же по прибытии туда мне пришлось возобновить изучение загадочной русской души конца девятнадцатого столетия, со всеми ее пороками, упованиями, внешней гармонией (так называемым «ладом») и глубокими внутренними противоречиями. Очутившись в этом славянском краю (который ближе и к Богу, и к Дьяволу, чем любая другая страна в Северном полушарии), я провел всю зиму в столице и прибыл в Москву холодным апрельским утром всего лишь за месяц до коронации.

Находясь в Петербурге, я регулярно получал новые сведения об Алоисе, Ади, Кларе и Анжеле. Мне сообщали даже о том, как ведут себя лошади — Улан и Граубарт — и пес Лютер. Так или иначе, все это не представляло для меня особого интереса в свете волнующей подготовки к предстоящей российской сенсации. Судя по всему, Маэстро на сей раз замыслил воистину грандиозную пакость.

Придется мне сейчас извиниться, хотя в дальнейшем я сделаю все возможное, чтобы избежать самооправданий. В конце концов, книги читают не затем, чтобы узнать от автора, насколько он раскаивается в содеянном. Прочитав все лучшие — да и все худшие — романы за несколько десятилетий кряду (а чтение художественной литературы, напомню, представляет собой неотъемлемую часть истинно бесовского образования), я окончательно убедился в том, что книгу, даже самого любимого писателя, неизбежно откладываешь в сторонку, едва он выпустит из рук нить повествования, увлекшись чем-нибудь явно посторонним. До сих пор я старался этого избегать, обходясь без упоминания о других делах, которыми занимался одновременно с воспитанием малютки Ади, и, в частности, словом не обмолвился о своем визите в Лондон в мае 1895 года — о визите, в ходе которого присутствовал на суде над Оскаром Уайльдом и находился в зале в тот самый день, когда ему вынесли приговор за «содомию и непристойное поведение», не только находился, но и поработал с судьями, поскольку заранее получил инструкцию во что бы то ни стало добиться обвинительного приговора и соответственно тюремного срока. Насколько я понимаю, Маэстро стремился тем самым вдохнуть ощущение мученичества в интимных друзей Уайльда, особенно из аристократических кругов.