Читать интересную книгу Последний путь Владимира Мономаха - Антонин Ладинский

«Сегодня мы живы, а завтра — мертвецы, сегодня в славе и почестях, а наутро во гробе и преданы забвенью. И другие разделяют собранное нами…»

Олег всегда с недоверием относился к человеческому смирению. Ему в благостных словах чудились западни и обман. Удачливые люди другим проповедуют покорность воле божьей, сами же присваивают себе лучшие области и богатые города; они обладают серебряными сосудами, табунами коней, каменными палатами. А что разделят после его смерти? Два десятка коней да отцовский меч? Да долги киевским жидовинам?

Олег рассуждал так в сердцах. В действительности у него оставалось еще достаточно серебра и мехов, чтобы заплатить жадным половцам. Он снова уткнулся в послание.

«Посмотри, брат, на отцов наших. Взяли они с собою накопленное, покидая землю? На что им теперь пышные одежды? Теперь то осталось при них, что они сотворили для души своей. С подобными словами надлежало бы, брат, и тебе обратиться ко мне. Ведь когда перед тобою убило мое, да и твое дитя, разве не следовало бы тебе, увидев кровь и тело его, увядшее подобно только что распустившемуся цветку, когда он упал, как агнец закланный, сказать, стоя над ним и вдумываясь в помыслы своей души: „Увы, что сделал!“…»

Олег опустил в руках послание… Мое и твое дитя… Думал ли он, когда держал при крещении на своих руках розовое тельце плакавшего младенца Изяслава, что ему будто суждено узреть и его смерть? Бог свидетель, что не он поразил княжича! Хотя близко находился от того места, где неразумный юноша сражался один против многих врагов, Олег видел, как один из половцев наотмашь ударил молодого князя саблей. У Изяслава, ради щегольства и красования, даже не было в тот день железного шлема на голове, а только парчовая шапка. Княжич склонился на шею коня, уронил меч. Несмотря на суматоху битвы, Олег даже заметил, как он цеплялся за гриву коня, падая на землю вверх ногами и обагряя ее кровью. Подскакав к поляне, где происходила схватка, Олег склонился над поверженным. Княжич лежал с закрытыми глазами, но еще дышал, и вдруг закрыл рукою лицо. Из-под пальцев по щеке потекла струйка крови. За шумом сражения никто не расслышал предсмертного вздоха княжича.

Изяславовы воины беспорядочно убегали в сторону леса, и битва превратилась в безжалостное избиение беглецов. Потом победители стали раздевать трупы, чтобы поживиться оружием и одеждой убитых. Но Олег запретил обнажать юное тело Изяслава. Непристойно лежать княжескому птенцу нагим среди смердов. Они с ним из одного гнезда. Павшего на поле битвы положили под соседним дубом. Княжич покоился в окровавленной белой рубахе, со сложенными на груди руками. Олег сам закрыл ему глаза. Кровь уже перестала течь из раны и казалась теперь черной, как смола. Наступал вечер. Впрочем, красный плащ княжича все-таки исчез в суме какого-то проворного половца. Когда же смятение битвы несколько успокоилось, княжича повезли в монастырь св.Спаса. Прочих закопали в общей могиле, там, где они пролили кровь. Олег велел сделать так, чтобы не кормить человеческим мясом диких зверей. Половцы похоронили своих и насыпали над могилой высокий курган. Так погиб Изяслав и многие воины вместе с ним. Но ведь Муром не был его волостью!

Князь снова погрузился в чтение письма. Занятие это было для него не из привычных. Легче верхом на коне через ямы перелетать, чем над буквами корпеть. Опять о покаянии? Нет, Мономах обращался к нему с просьбой, убеждал прислать сноху свою, жену убитого.

«Чтобы, обняв ее, я оплакал сына и свадьбу его вместо песен: ибо за грехи свои мне не пришлось видеть ни первых радостей их, ни венчания. Ради бога, отпусти ее ко мне поскорее, с первым же послом, чтобы, поплакав с нею, я поселил печальную в своем доме. И села бы она, горюя, как горлица на сухом дереве, а я утешился бы в боге…»

Олег вспомнил обезумевшие от горя серые женские глаза. Его распаляла похоть, когда он смотрел на молодую вдовицу. Но он знал, что ему не будет пощады от Мономаха, если прикоснется к вдове его сына…

«Ведь таким путем шли наши отцы и деды. Значит, настал и для моего сына час суда от бога, а не от тебя. Но если бы ты тогда сделал то, что хотел, то есть занял бы Муром, а Ростова не занимал и послал ко мне кого-нибудь, то мы уладились бы с тобою. Подумай сам: кому было пристойно отправить посла, тебе или мне?..»

Олег даже скрипнул зубами. Все отняли, всего лишили. А теперь Мономах пишет, что отдал бы Муром. Но судьбу правителей решают не послания, а меч. Ныне он господин и в Муроме, и в Ростове, и в Суздале. Что враги могут поделать с ним? Видно, Мономах понял, что не осилит его, и написал это жалобное письмо…

«Что странного в том, что воин пал на поле битвы! Так умирали лучшие из наших предков. Я знаю, что моему сыну не следовало искать чужого достояния и вводить меня в печаль. Но его уговорили на это дело слуги, чтобы самим имение добыть, а получили для него злую участь. И если ты покаешься перед богом и ко мне будешь добр сердцем, послав епископа или посла, то напиши правдивую грамоту, тогда и волость получишь и наше сердце обратишь к себе, и мы будем жить лучше, чем прежде. Ведь я не враг тебе и не мститель, и не хотел же я видеть твою кровь под Стародубом…»

Князь Олег не послушал Мономаха, ни его сына и даже возмечтал захватить богатый Новгород. Мстислав с благословения отца начал военные действия. Посоветовавшись с новгородскими мужами, он послал впереди себя опытного воеводу Добрыню Рагуиловича. Навстречу этому боярину Олег направил своего брата Ярослава. Добрыня стал хватать Олеговых сборщиков дани, и когда обо всем узнал Ярослав, стоявший на Медведице, он в ту же ночь поскакал к старшему брату и дал ему знать, что приближается новгородское войско. Мстислав действительно вскоре пришел на Волгу и, услыхав, что враги повернули к Ростову, погнался за ними. Уходя от преследования, Олег велел зажечь Суздаль, и весь город превратился в пепел, все дома сгорели, кроме Печерского монастыря и каменной церкви св.Дмитрия, построенной епископом Ефремом, великим строителем. Олег побежал в Муром, и Мстислав послал вдогонку письмо, в котором убеждал беспокойного князя прекратить сопротивление.

Он писал в нем:

«Я моложе тебя, но вот что посоветую тебе. Отправь послов к моему отцу и верни захваченных тобою дружинников, и я буду во всем послушен тебе…»

Видя, что Мстислав не жаждет его крови, Олег стал притворно просить о мире, и молодой князь поверил, распустил свою дружину по селам. Но едва настала Федорова неделя великого поста, как пришла весть, что беспокойный князь уже в Клязьме. Доверчивый сын Мономаха сидел за обедом и веселился, когда к нему пришли люди и сообщили о внезапном появлении врагов в окрестностях, а он даже не позаботился об обычной охране. Олег надеялся, что Мстислав устрашится его неожиданного прибытия и убежит. Но на помощь к своему князю явились новгородцы, а несколько позже пришли ростовцы и белоозерцы, и оба князя стали один против другого, построив полки в боевом порядке. На пятый день стало известно, что на поддержку спешит к Мстиславу его брат Вячеслав с нанятыми половцами. Он прибыл в четверг, а в пятницу Олег решил начать сражение. В этой битве Мстислав дал стяг своего отца половчанину Куную, и когда вдруг широко развернулось на ветру знакомое всем голубое знамя с изображением крылатого архангела, на воинов Олега напал такой страх, что они побежали. Олег снова помчался в Муром, оставил там брата Ярослава защищать город, а сам ушел в Рязань. Однако и в Рязани Мстислав настиг его и велел сказать незадачливому князю:

— Не беги никуда! Лучше проси своих братьев не лишать тебя доли в Русской земле.

Олег обещал сделать так, как советовал Мстислав, и тогда сын Мономаха прекратил войну по просьбе епископа Никиты и возвратился в Новгород.

19

На другом берегу реки дорога снова поднималась в гору, но сани легко скользили по сухому снегу. Мономах подумал, что на днях Изяславу исполнилось бы ровно сорок лет. Он снял меховую рукавицу с левой руки и вытер стариковские слезы на глазах…

Еще одно страшное преступление совершилось тогда на Руси, которое невозможно забыть до смертного часа. Коварно и жестоко поступили с любезным Васильком. Этот князь был сыном Ростислава, тоже предательски умерщвленного в Тмутаракани царским катепаном, и, должно быть, от отца унаследовал он пламенное сердце и мужество. В царствование Алексея Комнина молодой князь неожиданно для самого себя очутился в Греческой земле. Мономах узнал о том, как он воевал там, со слов самого Василька, любившего за чашей вина вспоминать прошлое.

Где происходила та вечерняя беседа? Да, в Смоленске… Однажды они долго сидели вдвоем в теплой горнице. Поднимая к жестоким небесам свои навеки загубленные очи, слепец брал на ощупь чашу на столе и осторожно подносил к устам, чтобы не расплескать вино. Владимир, с жалостью глядя на Василька, вкладывал ему в руку кусок пирога. Поев и успокоившись немного, ослепленный князь стал рассказывать о том, что произошло в те волнующие дни, еще залитые солнечным светом.