Читать интересную книгу Барсуки - Леонид Леонов

– Я и говорю, что-де может врешь ты?..

А Григорий вынул из сумки трубку, раздвинул ее и предложил Пантелею самому взглянуть, хотя бы на луну. Остановил подводу, Чмелев посмотрел и тяжело охнул.

– Словно понимаешь, в сердце оборвалось что. Гляжу, а луна-те рябая! Батюшки мои, думаю... да как же так?! Ну, вот воску на снег вылить, так же. И очень мне захотелось тут до всего досмотреться, нет ли где-нибудь еще такого... одним словом, ну, непохожего!

Чмелев, задрав голову, глядел в ночное небо и таким удивляюще-прекрасным видел его в первый раз. И уже казалось Пантелею Чмелеву, что врастает он сам головой в эту черную зовущую пучину, в которой вдруг нашелся свой план и смысл.

– Так мы и ехали. Он те заснул потом, а я все в небо и ротозел. Ротозел-ротозел, да на березу и наехал... – с тихим смешком повествовал Чмелев. – Береза-то в этом месте на дорогу, вишь, вылезла. Там и объезд был, да я не видел, задравши голову. Очень это замечательный человек, Григорий! Все во мне перевернул, а не обидно... В уезде вылезает от меня да и смеется: а ведь ты, говорит, большевика вез! Вот уж тут-то, сознаюсь, и раззял я рот-те!..

– Это агроном с Чекмасовского поля, Григорий Яковлич звать, – вставил свое слово Матвей Лызлов, откусывая хлеб.

– А потом-то встречался с ним? – взволнованно спросил продкомиссар. Он ел мало, зато слушал жадно.

– Да наезжает-то часто... Все на картошку меня уговаривает. Он меня учит, а я его, кто чего не знает. Складно у нас выходит. Он и останавливается у меня...

– То-есть как это на картошку уговаривает? – заинтересовался продкомиссар.

– Да ведь местность у нас все больше прямая, как ладонь... Опять же земля такая. Выгодней всего картошка, если, к примеру б, завод тут еще построить... А то далеко возить. Под уездом, там есть терочный один, бывшего Вимба, – объяснил Чмелев знающим тоном.

Петр Грохотов пил молоко с хлебом и все время Пантелеева рассказа подзуживал Марфушу, сидевшую в отдалении. Марфуша уговаривала его взять ее в жены, а Петр смеялся, что, мол, лицом нехороша.

– А ты мне платье купит, хоротая тану, – тянула Марфушка, кривляясь.

– Э, нарядить тебя значит? Этак не выйдет! Наряди пень, и пень хорош будет.

– Я не тарая, – твердила Марфуша, и глупое лицо ее на мгновенье озарялось настоящей мольбой. – Возьми Петрутка... Больно мне надоело в девках-те ходить!

– Ладно, вот через недельку! – пошутил Петр, и встал с лавки. – Вы уж тут рассказывайте, а я поспать пойду, – громко сказал он. – На сеновал к тебе можно, дядя Пантелей? Я ведь некурящий.

– Ах да... Что у вас давеча за скандал вышел? – вспомнил продкомиссар, вопросом намарщивая лоб.

– Это у Рахлеевых? – потягиваясь, спросил Грохотов. – Да так... Каждый день бывает!.. – и пошел.

Уже без Грохотова стал Чмелев рассказывать, как он объяснял про звезды мужикам, а мужики ему ответили: «нам ни к чему, мы землю пашем!». Какие сам почитывает книжки, и как книжки помогают ему жить. Обед уже кончился, и хозяйка, сняв скатерть, вытряхнула ее за окном. Стоял самый разгар полдня. Все живое дремало, даже затихшие в остекляневшем воздухе деревья. Один только Чмелевский петух, пышнохвостый и с плоским гребнем, ошалело долбил сухую гнилушку под самым окном, ища в ней хоть капельку съедобного смысла.

Скоро ушел и Лызлов, и продкомиссар со Чмелевым остались с глазу на глаз в пустой избе. Полтора часа длилась их беседа, и все еще не устал слушать Чмелева гость его. Тут-то и вбежал очень бледный Лызлов и, не глядя ни на кого, сказал:

– Петьку убили.

– Где убили?.. – вскочил Пантелей, обычно прищуриваясь. Подбородок его сразу как-то выдался вперед. Для своих лет он проявлял удивительную живость.

– Во ржи нашли... В плечо его хлыснули!

– Арестовали его?.. – спросил Чмелев, потерянно шаря рукой по столу.

– Да-да, арестовать нужно, – заторопился продкомиссар изменившимся голосом.

– Семена-те?.. – говорил Лызлов. – Убежал Семен. Я послал двух исполкомских за ним... Он у одного винтовку вырвал, а другого повалил.

– Куда же ему уйти?.. – наощупь спрашивал продкомиссар.

– Да в лес ушел, к этим... летучим. За Курью! Агафьина девка видала, через мосток бежал!

– Очень плохое дело! – решил Пантелей Чмелев, наматывая и сматывая какую-то веревочку с пальцев. – Теперь уж не найти... – Чмелев встал и обернулся к окну.

– Да, уж Семена не найти... это правда, – согласился Лызлов и потер лоб, как бы стараясь стереть со лба печать заботы и повседневных волнений.

– Я не про Семена, – резко перебил его Чмелев. – Я про другое. Утерянного, говорю, не найти. Очень плохое дело. Теперь начнется уж...

Так представлялось это дело человеку со стороны. Но не таким было оно всякому иному, знакомому с обличьем всех тех, кто населял Воры.

XI. Положение усложнилось.

С этого дня быстрей пошло колесо.

Село заволновалось, заметалось в целой сети событий и с каждым движеньем все туже запутывалось в их лукавых петлях. Догадки будоражили мужиковские умы, одна другой непонятней. Ходило смутное указанье, скоро впрочем рассеявшееся, что Грохотова убил не Семен, а Фетиньи муж, мужик злопамятный и во хмелю неудержный. Это тем более, что и нашли-то Петьку на Фетиньиной полосе. Странную хмельность Фетиньина мужа подтверждала и молодая Аксинья Рублева. Спросила Аксинья в тот вечер: «ты с чего это, Фетиньин муж, куражишься? Вот жена-те намылит тебе голову!». А Фетиньин муж объявил ей на это турка, то-есть кукиш с вывертом и с прибавком двух очень неуказанных слов. – Подпрятовская старуха утверждала свое: всему писарь Муруков виной! Прислали из уезда на волость три пары обуви: две пары женских полсапожек на высоком каблуку, а третьи – на картонной подошве бахилки, для покойничка. Лызлов Матвей и отдал жене своей пару, чтоб носила за Советскую власть, потому что совсем обносилась баба, ходила совсем босая, даже в церкву нечего надеть. Остальные две пары, и в том числе покойницкие, председатель сдал в цейхгауз. А тут Муруков и пришел: «дай, говорит, Матвей, и мне пару за Советскую власть. Я все дни напролет пишу, дай и мне». Лызлов выдал ему покойницкие, а Муруков обиделся. – Задавали после этого вопрос Подпрятовской бабе: «дура ты, баба! Петька-те при чем же тут?». А Подпрятова так даже и озлилась: «да какого ты шута с Петькой ко мне лезешь? Како мне до Петьки дело. Хошь бы и всех их, Петек, переколотили!» – Третьи, у кого сыновей в лесах не было, проще всех объясняли. Сидели дезертиры, видят – Петька идет. Они и сказали: «товаришши, гляньте, Петька идет! Не скувырнуть ли нам его с дороги?». Тут и был сужен конец Грохотову. – Четвертые такую околесицу несли, что и повторять совестно.

Тяжелей ночи полегла на всех неоткрытая вина. Это потому, что в Семенову вину сперва не верили. И, когда в последующий день, встречались с исполкомскими, как-то особенно сутулились и скользили мимо, прикидываясь невиновными, и в самом деле невиновные мужики. Сигнибедов где-то выглядел, что послана в уезд красная бумага, какое злодейство учинено над советским человеком в Ворах. «Помяни мое слово, будет бабам вытья!» – сказал Ефим Супонев Гарасиму. Гарасим эти слова крепко в себя принял, стал бережно взращивать чертополошье семя этих слов, хоть и жгло оно душу, и, прорастая, звало на новые дела. Та же самая чернота, что висела месяц назад над Брыкинским домом, могуче распростерлась теперь над всем селом.

И верно, была послана в уезд бумага с нарочным красноармейцем. Должностным языком уведомлялось в ней, что приходят на волость события чрезмерной важности, – нужна для предотвращенья их крепкая рука, и рука не пустая. Сообщалось также в бумаге мелким Муруковским почерком, что полны окружные леса проходимцем дезертирского звания, а особенно те леса, что зовутся Исаева Сеча и прилегают кольцом как к Ворам, так, с семиверстной длины, и к Попузину. А живут дезертиры охотницкой коммуной, называют себя летучей братией, по утрам звонкими песнями перекликаются с птицами, напоминая о вредном своем существовании советским мужикам.

И не доле того как в пятницу, в приходский праздник, носили старички самогон своим блудящим сыновьям, с ними и пили. И все село, пятьсот пар ушей, слышало, как наяривала в лесу оголтелая дезертирская гармонь, сопровождаемая балалайками. Вечер тот был из ряда вон чуткий и слышный. – А орудует среди них за главного дезертир Михайло Жибанда, удачник в любом непристойном деле. – Лишь про то не было указано в Муруковском писаньи, что пустых среди летучих нет, у каждого винтовка, что имеются у мужиков и пулеметы, наследие от царской войны, и всякий другой, годный для убийства снаряд. – Про пулеметы посовестился упомянуть Лызлов, боясь подвести под полный разгром богатое свое село. Куцую, таким образом, бумагу вывез посыльный красноармеец в уезд.

Четыре дня ехал гонец, а события не ждали. Катится колесо, приспущенное с горы, не в бег, а вскачь, – где его опередить кволой мужиковской кляченке! Уже напряглись сердца Воров ожиданьем неминуемого. Уже свистел унывно воздух от размаха колом.