Читать интересную книгу Следы на воде - Екатерина Марголис

Будто джинна из бутылки, внимание сначала освобождает идею из образа, а затем вновь помещает идею в образ: подобно тому, как алхимики сначала растворяли соль в жидкости, а затем изучали, каким образом она вновь собирается в кристаллы. В этих двух различных, но одинаково реальных моментах оно членит мир и заново выстраивает его. Так вершится правда и судьба. Драматическое расчленение и выстраивание формы.

Высказывание и поэзия, им рожденная, очевидно, может быть лишь иероглифической поэзией, имеющей новую природу. И только новое внимание, новая судьба может ее расшифровать. Но слово открывается лишь внимательному взгляду, равному тому вниманию, которое его породило. Оно открывается своим земным и надмирным значением. Чем напряженнее было то внимание, тем большим уважением, тишиной и пространством окружено оно.

Каждое слово является в сонме своих смыслов, похожих на геологический разлом, – во множестве слоев различных пород, каждый по-своему окрашенный и наполненный, каждый предназначен вниманию того, кто это слово примет в себя и прочтет. Но для всех, когда оно чисто, слово – полный дар, объединяющий часть и целое: красота и смысл, неотделимые друг от друга, как в евхаристии. Как в том ее первом прообразе – в умножении хлебов и рыб.

Слово учителя, – гласит один еврейский рассказ, – являлось каждому человеку как тайна, обращенная только к нему одному и ни к кому другому, так что каждый ощущал полностью своей чудесную историю, которую учитель рассказывал на площадях и от которой вновь пришедший слышал лишь какой-то фрагмент.

<…>

Здесь внимание достигает своей наиболее чистой формы, и более точное имя ему – ответственность, способность отвечать за что-то или за кого-то, которая и питает в равной степени поэзию, понимание между людьми и сопротивление злу.

В самом деле, ведь любая человеческая, поэтическая или духовная ошибка есть не что иное, как невнимание.

Призывать человека, чтобы он не отвлекался, чтобы он неустанно оберегал свою способность ко вниманию от двойственности воображения, от лености привычки, от гипноза обычая, – значит ждать от него воплощения максимума его возможностей.

Это значит призывать к чему-то близкому к святости в эпоху, которая в слепой ярости и c леденящим душу успехом, кажется, добивается лишь одного – полного развода ума человека с его способностью ко вниманию.

Вот и закончен обещанный перевод. Два знакомых дрозда щебечут в трепещущих тенях виноградных ветвей. Из дома доносятся звуки детской скрипки и смех. Пахнет пирогом. В эти дни исполняется пять лет. Все обернулось именно так, как только и можно было мечтать в детстве. Нечаянный подарок, которому не устаешь радоваться, ибо каждый день помню и то, что так было не всегда. Ведь еще совсем недавно мы, бездомные и неприкаянные, искали себе хоть какой-то угол… Это было вскоре после ухода отца Георгия. Наша первая квартира на Калле Лунга давно была в аварийном состоянии. В похожем душевном состоянии, вероятно, находилась и ее хозяйка, обыкновенно живущая в Загребе. Вернувшись летом в Венецию, она обнаружила в стене трещину, с которой мы, собственно говоря, и прожили все эти годы. (Помню любимую шутку нашего приятеля: «У вас дом повышенной комфортности: проветриваемое через щели помещение и сад с отоплением…») Увидев эту трещину, хозяйка немедленно пришла к выводу, что метровую стену XVIII века проломили несносные дети (в этом убеждении ее поддержала и ее экономка, которой было поручено смотреть за состоянием квартиры, на что были выделены немалые средства, видимо благополучно осевшие в кармане у вышеозначенной экономки…). И в наше отсутствие нас попросту… выселили. Точнее, выкинули. Мы оказались на улице, а наши вещи были выставлены в сад. По приезде я обнаружила заплесневевшие детские платьица и туфельки, в которых девочки должны были идти в школу, слипшиеся страницы книг, альбомов… все в кучу. Контракта у нас не было. Мы скитались по друзьям, мало-помалу приходя к выводу, что найти новое жилье за доступные деньги нам едва ли удастся. Впрочем, младшая не уставала спрашивать меня каждый вечер: «Мама, а если нам попадется красивый дом, который будет мало стоить, мы его снимем?» И мама упорно твердила: «Детка, такого не бывает».

Мама и вправду стала уже специалистом по венецианской недвижимости. Она знала каждое объявление – на стене ли, в витрине ли агентства, в газете. Сан-Маркуола? – это где маленькая мансарда под крышей сдается за тысячу евро в месяц на три месяца? А! Ка д’Оро! Трехкомнатная квартира, где из трех комнат две без окон? Вид на лагуну, говорите? А, поняла – это если вылезти на крышу. Полторы тысячи? На первом темном этаже в сырой квартире? Старушка с попугаями? Да, понимаю, но извините, у меня дети…

Так проходили месяцы. На Рождество двенадцатилетняя дочь написала единственное пожелание: дом. Но дома им в Венеции, похоже, не было. Пора было принимать решение. Этим субботним утром, когда мама Катя шла за булочками, она его приняла: пора. Открыть выставку – все же этап жизни. Собрать вещи, попрощаться с друзьями и вернуться в Москву. В родную семью, под родные своды. Наверное, так нужно. И отец Георгий был бы рад. Теперь, без него, надо жить ближе друг к другу… Постойте, что это за объявление в витрине, которую она проходит по десять раз на дню по дороге в мастерскую? Дом… с садом… мансарда… Какая странная цена. Наверное, забыли еще одну цифру впереди… Надо подойти поближе. Нет, ни двойки, ни даже единицы перед трехзначным числом… Явно подвох. Такого не бывает.

Пришла домой. И все же написала имейл. Ответа из агентства не было. В понедельник начался монтаж долгожданной выставки. Большой зал у площади Сан-Марко… Куда вешать эту картину? Вешайте куда хотите, а я отойду на полчасика. Да, скоро приду. Да нет, ждать не надо. Я вам целиком доверяю… И бегом в агентство. Вошла.

– Да, домик, да, с садиком. Да, можно посмотреть. Да хоть в среду. Давайте в три тридцать… – Агент договорил по телефону и уставился вопросительно на запыхавшуюся меня: – Что вам, синьора?

– Я, я тоже… домик… посмотреть. Когда можно?

– Ну, вы же слышали, можно посмотреть в среду, послезавтра. Я договорился на полчетвертого, тогда давайте с вами на четыре. Удобно?

– Да, конечно, спасибо. Но только в четыре пятнадцать я должна ребенка забирать из школы…

– Ну хорошо, тогда давайте в четверг утром, – лениво согласился агент.

Она уже готова была кивнуть, но тут, как в дешевом спектакле, в глубине офиса открылась какая-то штора, и из-за нее показалась дама в перстнях и ожерельях – владелица агентства.

– Микеле, – сказала она томным баритоном, – ну почему бы тебе не показать синьоре дом раньше, до тех клиентов – в три часа, например…

Дама точно была мне не знакома. Я ей тоже.

– Но… – Микеле явно был смущен, – но… раньше у меня обед.

Всякому живущему в Италии итальянцу и даже не итальянцу понятно, что вряд ли есть момент дня более священный, чем трапеза.

– Ну, приди раньше с обеда – подумаешь! – распорядилась дама и вновь скрылась за занавеской.

– Синьора, вам будет удобно посмотреть дом в среду в три часа? – судя по изменившемуся тону, Микеле был уже совершенно уверен, что перед ним племянница самого мэра, уж точно никак не меньше…

– Да. Давайте в три.

В среду, ровно в три, пока Микеле открывал ключом дверь дома, сердце выпрыгивало наружу. Нет, не может быть. Дом. Проходите, пожалуйста. Вот здесь – прихожая. Прачечная и чулан. Здесь гостиная. Камин. Сюда, пожалуйста. Сейчас я вам открою. Это дверь в сад. Виноград плодоносит. Калитка замурована – для безопасности. В дом должен быть один вход. А тут стена сада. Перелезть через нее невозможно – видите, стекла наверху?

Я остановилась как вкопанная. Я знала эту стену. И эту калитку я тоже знала. И даже ветвь винограда была знакома. Я знала всех их в лицо – но с другой стороны! Этот сад примыкал к моей мастерской! Сколько раз, выходя оттуда, я гадала – что же за этой стеной, с которой свешивается виноград, и куда ведет замурованная калитка? Оказывается, домой! Это точно мой дом! Он ждал именно меня. Поднимемся на второй этаж, синьора? Да, вот сюда. Дом, как видите, не обставлен. Но зато ремонт сделали. Заменили окна, колонку, отопление. Вот две комнаты, а тут кухня… Боже, Боже… надо срочно увидеть или хотя бы придумать недостатки этого жилища – иначе, если все сорвется, жить будет невыносимо… Кухня, значит… ну, это мы знаем… кухня в необставленном венецианском доме – это просто пустое помещение с раковиной – всю мебель, холодильник и плиту жилец должен приобрести, привезти и установить сам. Это такие деньги. Нет, нам не поднять…

– Синьора, – говорит Микеле, словно извиняясь, что вторгается в ее мысли, – мы сделали ремонт, но старую кухню не выкинули, – если она вам не нравится, то выкиньте сами… Плита, холодильник, белые чистенькие шкафчики. Ущипните меня. Синьора, осторожно… Еще наверх. Одну секундочку. Я зажгу свет и открою ставни. Это мансарда… Окна в сад. Осторожно, пригните голову – тут старинные балки.