(конец XII века) и «Роман о рыцарстве» (фр.
Roman de toute chevalerie), то есть его англо-норманнская версия, разработанная Томасом Бекетом не сильно позже XII века. Здесь Гог и Магог – это богатые отпрыски Нимрода, которые питаются в основном «человеческим мясом» и за чью жестокость «должен был отомстить» Александр[480]. Апокалиптические народы появляются в качестве пожирателей и в позднесредневековых картах мира (лат.
mappae mundi), судя по «Карте мира Херфорда» (лат.
Hereford mappa mundi) (около 1300), которая указывает в турках – привычных к антропофагии и потреблению абортов – их потомков (другие письменные указания и изображения показывают и остальные народы, питающиеся человеческой плотью, рис. 19). Гог и Магог виднеются и в ныне утерянной «Карте мира Эбсторфа» (лат.
Ebstorf mappa mundi). Авторство Гервасия Тильберийского на сегодняшний день подвергнуто критике, и предпочитаемой датой составления является середина XIV века[481]. В этом тексте они намереваются пожрать человеческие члены по бокам кровоточащего тела, лишенного конечностей. Изображенные антропофаги не общаются между собой: голые, изолированные и звероподобные, они воплощают вершину
sauvagerie, в противовес массагетам и дервишам (на скифской границе). Они одеты и практикуют каннибальские убийства, укорененные в их социальной структуре, как объясняет легенда, иллюстрирующая обычай приносить в жертву стариков и есть их, чтобы избежать естественной смерти. На иллюстрации изображено убийство и последующая трапеза: в результате наслоения двух временных промежутков создается впечатление будто жертва, в то время как ее убивают, наблюдает, как его ампутированную ногу поедает другой персонаж.
Искаженными кажутся на той же карте каннибалы с конскими ногами: в этом случае изображение не дает намека на их каннибальские наклонности, на нем просто изображен человек с копытами и лошадиным хвостом. Из карты Ebstorf, таким образом, всплывают несколько оттенков инаковости, связанных с каннибализмом: пересекая галерею чудесных и звероподобных гибридов, мы переходим от некрофильских ритуалов к апокалипсическим народам Гог и Магог, пожирающим всех без разбора, орде дикарей, готовых уничтожить и поглотить любой живой организм.
2. Империя татар
Угроза монгольского нашествия дает выйти наружу давним страхам, а пущенные ими реки крови заставляют поверить, что настало время нового purgatio mundi (очищение мира), которое победит зло благодаря божественному вмешательству: это кошмарное время предвещает спасение и благодать верующих.
Но голоса тех, кто храбро направился в путь в отдаленные восточные местности, можно найти в позднесредневековых путевых воспоминаниях: мы проанализируем «Историю Монголов» (лат. Historia Mongalorum) XIII века Джованни да Пьян Дель Карпине, которого отправил папа Иннокентий IV с дипломатической миссией к татарам с 1245 по 1247 год (в сравнении с «Историей Татар» (лат. Historia Tartarorum), сборником, написанным монахом Брида, который взял в основу рассказ спутника Бенедетто ди Полония), и свидетельство Гильома де Рубрук, которого отправил французский король Людвиг IX, по прошествии 10 лет от монгольского нашествия, в качестве миссионера. Он задержался на шесть месяцев в Каракоруме и вернулся в Армению в 1255 году. Среди источников XIV века находятся «Книга чудес света» (итал. Il Milione) Марко Поло и «Описание восточных земель» (лат. Relatio de mirabilibus orientalium Tatarorum) Одорико да Порденоне[482]. Марко Поло, отправившийся в купеческое путешествие в 1271 году, стал послом и доверенным человека Великого Хана. По возвращении в 1295 году, будучи в плену у Генуэзцев, познакомился с товарищем по камере Рустикелло да Пиза, скромным рассказчиком рыцарских историй, который обессмертил знаменитое путешествие, записав воспоминания Марко Поло. «Книга чудес света» – это произведение, которое демонстрирует глубокое понимание монгольского общества и других восточных реалий. «Описание» Одорико да Порденоне, отправившегося в 1318 году на Восток через Персию и Индийский океан, было продиктовано в виде маленьких глав собрату Гульельмо да Соланья. Повествование организовано вокруг дихотомии об индийском Эдеме-преисподней – хаотичной земле странностей и эксцессов, человеческих жертвоприношений, идолопоклонников и антропофагов – и вокруг китайского рая, богатого, организованного, стабильного и безопасного, чье восхваление посредством стереотипов служило оправданию миссии францисканцев. Существует вторая редакция этого текста и серия манускриптов на итальянском языке, известных как «Тосканский мемориал» (итал. Memoriale Toscano), которые отличаются от текста на латыни, обогащая его новыми элементами.
Джованни да Пиан дель Карпине указывает на жуткие пищевые привычки монголов, всеядных до такой степени, что для них в порядке вещей потреблять человеческую плоть. И все же он сам уточняет, что они прибегают к антропофагии только «в случае необходимости»: в качестве примера он упоминает осаду, случившуюся еще у самых истоков Империи татар, во время которой Чингисхан будто бы приказал своим питаться каждым десятым человеком (приказ остается неясным, так как непонятно, шла речь о мертвых или о живых[483]). Тема Чингисхана, который объявляет казнь каждого десятого, возвращается и в другом параграфе как «Истории Монголов», и в «Истории Татар», в которой Хан и его люди, после долгого перехода через пустыню, нарушают табу на антропофагию. Какими бы они ни были легендарными, рассказы повествуют об экстремальных ситуациях, не являющихся показательными, чтобы судить о повторяющихся пищевых привычках, наряду с рассказом Гильома де Рубрук о куманах, бегущих от татар.
Из свидетельств путешественников ясно, что монголы прибегали к антропофагии только в ситуации крайней нужды, и все же в коллективной памяти они остались жертвами предрассудка о людоедах. Иконографическим и текстуальным примером этому служит эпистола, являющаяся частью хроники Матвея Парижского, хранящаяся в Коллежде Корпус-Кристи в Кембридже: в письме к Жерару Мальмор, архиепископу Бордо, приведенном в тексте, Иво Нарбоннский называет монголов «антропофагами», поедающими человеческие останки как «хлеб», создавая гибридный образ, состоящий из апокалиптических отголосков и представлений о собакоголовых чудовищах. Среди жертв людоедского застолья предпочтение отдается пожилым женщинам, в то время как более привлекательных молодых девушек сначала насиловали и лишь потом съедали[484]. На изображении присутствуют три монгола: один из них только что обезглавил свою жертву, второй пожирает две человеческих ноги, в то время как третий готовит обед, обжаривая свою добычу на вертеле методом, напоминающим мучения святого Лаврентия (рис. 17)[485]. Образ, как визуальный, так и текстуальный, подчеркивает монгольскую чужесть: теряет смысл любая стратегия по сокрытию изобразительных деталей антропофагии, наоборот, на них делается особый акцент. Как случается в архитектурном декоре, в изображении дьявольских фигур и на полях манускриптов, пожирание в этом контексте не дает ощущение диссонанса, так как занимает, на физическом и концептуальном уровне, созвучное своей роли пространство в мировом порядке. Применение негативной контр-модели, воплощающей образ зла, характеризовало использование изображения в воспитательных целях в Средние века. Похожим образом, на уровне текста, каннибальский импульс, свойственный инаковости, не несет в себе преступного значения, так как подтверждает и обогащает идеал цивилизации, воплощенный христианским универсумом.
3. Горизонт сна
Наряду с монголами, обвинения в каннибализме вменяются и другим народам: жители королевства Фугуи, если верить Марко Поло, «едят любую падаль, и даже человека, умершего не своей смертью; и едят ее с лихвой и большим удовольствием […] и за другим не охотятся», а туземцы острова Зипагу, то есть японцы, поедают пленных, за которых не могут получить выкуп[486].
Более детальные описания, к тому же совпадающие между собой, у Джованни да Пьян дель Карпине, Гильома де Рубрук и Одорико да Порденоне касаются некрофагии среди тюрко-монгольских народов Тибета. Пишет Одорико, что:
когда умирает чей-либо отец и сынишка желает вознести ему почести, то он собирает всех, и священников, и жрецов, и местных шутов, соседей и родственников […] после сынишка готовит голову и ест ее, а из черепа делает кубок, из которого он