Читать интересную книгу Ход белой королевы - Лев Кассиль

- Австрия едет! - объяснил мне один из наших спутников, тоже лыжник.

В толстых чулках, с зелеными перышками на шляпах скользили с гор прибывшие специально на сегодняшнее состязание тирольцы. Мчались на "джипах" румяные плечистые парни в полупальто из белого пухлого драпа с красными гусарскими шнурами и бранденбурами на деревянных пуговицах-бирюльках, в алых шапках из искусственного нейлонового меха.

- Америка двинулась,- поспешил сообщить мне мой осведомленный сосед.

Размахивая полосатыми жезлами и клетчатыми флажками, с трудом регулируя клокочущий поток машин, пропуская через шоссе целые колонны лыжников, распоряжались на дорогах взмокшие, охрипшие альпинеро - альпийские стрелки... К началу гонки трибуны Снежного стадиона были плотно заняты зрителями. Нас провели на Центральную трибуну, очевидно предназначенную для почетных гостей. Слева и справа от нас протянулись скамьи с самыми дорогими местами. Здесь была совсем особая публика, обитатели фешенебельного отеля "Маримонте-Мажестик", румяные, вислощекие джентльмены, жевавшие длинные сигары, седоватые сухопарые дамы с клетчатыми пледами на коленях, в темных, цвета желчи очках и длинноногие, коротко стриженные девушки, очень похожие на тех, что были изображены на дорожных щитах, прославляющих нейлоновые чулки. Они беспрерывно щелками фотоаппаратами и жужжали маленькими кинокамерами. Дамы постарше в ожидании начала гонок подставляли солнцу, едва лишь оно проглядывало сквозь облака, свои желтые щеки и занимались вязаньем. Тонкие спицы посверкивали в их пальцах, но вязали дамы что-то до такой степени легкое, эфемерное и почти невидимое, что я невольно вспомнил о работе портных из знаменитой сказки Андерсена про голого короля.

Мужчины были заняты представительством: они церемонно раскланивались, причем делали это в самой раз-нообрааной манере. Вот один толстяк, подвижной и общительный, пропуская даму, коротко при каждом поклоне приподнимал шляпу по нескольку раз, поблистав на солнце лысиной, будто просемафорив свой привет. Другой, тощий, очень высокий и такой тонконогий, словно он стоял на штативе, медленно отводил шляпу в сторону, держал ее в некотором отдалении, как бы считая при этом про себя, и быстро затем надевал ее на склоненную плешь, как делает фотограф-пушкарь, приоткрывая "с выдержкой" объектив старомодного аппарата. Третий, обнажив голову, кивал ею несколько раз, склонив набок, и затем вдевал ее с виска в шляпу, которую держал полями перпендикулярно к плечу...

Ниже, под центральными местами, и сзади над нами на верхних трибунах шумели, спорили, перекликались болельщики: Уже знакомая триада "Гунгред... Микули-нен... Скуратов..." слышалась оттуда.

Флаги тридцати двух наций, участвовавших в Белой Олимпиаде, развевались над Снежным стадионом.

В ложах прессы наперебой стрекотали пишущие машинки, чуточку в стороне слышалось приглушенное бормотание радиокомментаторов, склонившихся над маленькими микрофонами. Комментаторы держали микрофон возле рта щепотью, и издали казалось, что они, что-то урча себе под нос, посасывают мороженое "эскимо"...

И тут я наконец увидел Карычева. Он тоже заметил меня, вскочил за барьером журналистской ложи, перегнулся через него, радостно помахал рукой, а потом показал на свое горло.

- О-о, наконец-то! - сипло крикнул он мне.- А я уж тебе звонил в Доббиако. Надо же нам с тобой потолко-вать, в конце концов... Понимаешь...

Он совсем захрипел, мотая головой, прокашливаясь.

Я хотел что-то сказать ему, но он заторопился:

- Прости, после поговорим... Слышишь, какой у меня бас профундо? Сорвал, понимаешь, глотку: очень уж вчера болел за наших, когда они американцам в хоккей насажали.

Перескочив через барьер ложи, он быстро спустился туда, где под сенью тридцати двух флагов, бившихся в морозном ветре, уже делали последнюю разминку, пробовали на снегу лыжи выходившие на старт лыжницы.

Я видел, как Карычев подбежал к стройной плечистой девушке, у которой был номер "38". Заглянув в программку, я мог убедиться, что именно под этим номером и идет "Наталья Скуратова (СССР)".

Я попытался разглядеть ее через бинокль. Миловидное чистое лицо ее с упрямым, несколько припухшим ртом и ребячливо выпяченными губами дышало здоровьем и каким-то собранным, не показным и даже немного сердитым спокойствием. Огромные, словно настежь распахнутые серые глаза под длинными загибающимися вверх ресницами, на которых оседали пушинки снега, были внимательны и излучали строгий, ровный свет. Не чувствовалось, по крайней мере издали, что она волнуется... Только кончики длинных бровей, слегка приподнятые у виска, нет-нет да подрагивали.

К ней подошел высокий, спортивной выправки человек в голубом полупальто с белыми буквами "СССР" на груди и пыжиковой шапке. Это была форма спортивной команды СССР. Он едва заметно прихрамывал, но двигался уверенно и четко. Подойдя к Скуратовой, он что-то сказал ей, положив руку на плечо с той властной и целомудренной простотой, которая так характерна для отношений, обычно устанавливающихся у нас между прославленными спортсменками и их требовательными воспитателями-тренерами. Скуратова быстро обернулась к нему всем зардевшимся и как будто еще более похорошевшим лицом и словно обдала его блеском разом подобревших серых глаз. И я хорошо видел через свой сильный бинокль, как она незаметно, украдкой потерлась упрямым подбородком о его руку, лежавшую у нее на плече.

Я давно уже узнал в подошедшем Степана Чудинова, портреты которого встречал в спортивных журналах. Что-то сказав подошедшему Карычеву, покивав ему, Чудинов, быстро присев на корточки, осмотрел крепление на Ната-шиных лыжах, заставил ее проверить скольжение и отошел в сторону.

И началась гонка.

Старт давали раздельный, не парами, как тогда, на спартакиаде в Зимогорске, а для каждой лыжницы особо, с интервалами в полминуты. Взлетал над головой толстого голландца-судьи клетчатый, в шахматных квадратах флаг, и очередная гонщица уносилась по трассе мимо трибун. И по мановению судейского флажка стадион каждый раз взрывался ревом, гулом, топотом. Нестройные хоровые приветствия еще долго сопровождали лыжницу, умчавшуюся вдаль. Это норвежцы, австрийцы, итальянцы, финны подбадривали своих лыжниц, бравших старт.

И вот в тридцать восьмой раз взлетел шахматный флажок, и гонку начала вышедшая на дистанцию Наталья Скуратова.

Ее появления давно ждали на трибунах. Тысячи голосов приветствовали знаменитую советскую гонщицу. Она шла, сосредоточенно набирая скорость, своим широким и сильным шагом. Я не специалист по лыжам, и сам бы Карычев смог написать об этом гораздо лучше, но и мне было видно, как послушно скользят эти узкие лыжи, как все быстрее и увереннее движется мимо трибун ладная фигура лыжницы. Она не убыстряла ритма своих движений, а тем не менее скорость нарастала заметно для глаз. Она как бы раскатывала себя. Это был классический двух-шажный попеременный ход, которому научил ее Чудинов. Во весь размах шага скользили послушные ей лыжи. На всю длину руки отводимые назад палки давали мощный поступательный толчок.

- Какой ход! Какой ход! - шептали знатоки.

- Вперед! Вперед, Наташа!.. Давай, Скуратова!.. Пошла... Пошла! Даешь!..доносилось с трибун, где голубели спортивные пальто и виднелись пыжиковые шапки нашей команды.- На-та-ша!.. На!.. Та!.. Ша!..- скандировали болельщики.

А гонщица, то исчезая в низинах, то взлетая на крутизну белых холмов, уносилась все дальше и дальше от стадиона. Вскоре она потерялась в мутноватом пространстве, которое закрыла завеса медленно опускавшегося снега, редкого, но крупного.

Вообще погода доставила и на этот раз немало волнений участникам гонки и зрителям.

Вчера было очень морозно. И, как мне рассказал впоследствии Карычев, Наташа, посоветовавшись с Чудиновым, остановилась на одной из мазей, изготовленных дома отцом. Наташа упрямо верила в чудодейственные возможности этих охотничьих фамильных составов. Но к утру погода резко изменилась. Тяжелый войлок низких туч, разматываясь, сползал с альпийских склонов. Потеплело. Воздух стал влажным, замутился. Поверхность снега оттаивала, слеживалась. Лыжи со вчерашней мазью проскальзывали, отдавали назад, лишались упора. Пришлось перед самой гонкой перемазывать. А тут еще пошел липкий снег. Все это очень затрудняло гонку и вселяло тревогу в сердца болельщиков.

Дистанция гонки была проложена в виде десятикилометровой восьмерки, таким образом, что после первых пяти километров, образующих начальный круг, она возвращала лыжниц снова к трибунам. И зрители могли в середине состязания наблюдать непосредственно своими глазами борьбу на лыжне, не довольствуясь только сообщениями по радио.

Кроме того, на исполинском щите, высотой в добрый пятиэтажный дом, все время передвигались на черном пространстве огромные белые номера гонщиц и цифры, показывающие результаты каждой лыжницы на пройденном этапе. Благодаря этому борьба в первой десятке гонщиц, то есть среди наиболее сильных, обошедших по времени других соперниц, разыгрывалась наглядно и на самом стадионе.