Читать интересную книгу Серебряные орлы - Теодор Парницкий

Со стороны башни повеяло вдруг неожиданной тишиной. Тишина застала врасплох, поразила, ошеломила. Только сейчас понял Аарон, как оглушительна была битва, хотя и шла на таком отдалении.

Вновь появилась на стене фигура герцога Германа. Запыхавшийся, сопящий, быстрым шагом подошел он к Оттону, громко позвякивая железом. Он уже не шептал, а кричал. Кресценций требует императорского слова, что милость будет дарована не ему одному, а всем защитникам башни; он согласен предстать пред Оттоном босым, но без веревки на шее — если император на это не согласен, пусть Экгардт высаживает ворота, пусть выжигает крепость вместе со всем содержимым, но это дастся ему не так легко, как он ожидает или, вернее, делает вид, что ожидает. Кресценций со своими товарищами переберутся на вершину башни и там останутся, пока огонь или жажда не вырвут у них из рук меч, но меч вместе с жизнью — не иначе.

О чем спросили Феодору Стефанию глаза Оттона? Какой получили ответ? Наверное, такой, какого и хотели, какого ожидали, так как император улыбнулся еще лучезарнее и, положив руку на плечо Герману, бросил краткий и решительный приказ.

Рука швабского герцога потянулась к кривому рогу, привязанному к поясу длинным красным ремешком. Трижды ударил в тишину громкий, резкий призыв рога. И немедленно ответили ему снизу, от подножия башни, таким же троекратным зовом. Аарон увидел, как откуда-то из-под стены вынырнул всадник и помчался к каменному мосту. Аарон перевел взгляд и увидел, что вершина башни кишит людьми. Слишком далеко, чтобы различить отдельные фигуры — они сливались в темную, подвияшую массу, — но глаз время от времени слепило большое, выделяющееся на темном фоне пятно — серебряный орел позволял опознать Кресценция.

От моста донесся слабый троекратный звук рога: Экгардт сообщал, что уже знает — что понял — что неохотно принял, но, разумеется, покорно выполнит приказ. Защитники башни плотной, сгрудившейся массой толпились на остром выступе, откуда лучше всего была видна стена, очевидно, хотели в последний раз с оружием в руках увидеть тех, от кого получили пощаду.

И вдруг плотная толпа дрогнула, отпрянула, расступилась, обнажила, выделила рослую фигуру со сверкающей грудью. И вот отблеск погас — еще раз мигнул, но уже в воздухе, посеребрил мутную воду и исчез. Кресценций сорвал с груди патрицианского орла и швырнул в Тибр. Стоя рядом с крылатой статуей, он еще раз взмахнул мечом и, в точности повторяя жест ангела, увековеченный в камне, медленно вложил оружие в ножны.

Оттон повернулся к Феодоре Стефании, потом к папе, черные глаза его были в слезах. Дрожащую руку он положил на плечо Григория Пятого, поцеловал его в лоб, в щеку, в губы.

— Теперь весь Рим твой, — сказал он быстро и тут же поправился: — Весь наш…

— Да благословят господь бог и святой Петр твою императорскую вечность, — произнес папа.

Не снимая руки с плеча Григория, проницательно глядя ему в глаза, Оттон продолжал:

— Вот видишь, я сохранил тебе верность. Сохрани ее и ты.

Папа прикусил губу, опустил глаза и сквозь стиснутые зубы произнес:

— Сохраню, все будет, как ты хотел.

Оттон обратил к остальным радостное, улыбающееся лицо.

— А теперь ко гробу святого Ключаря! — воскликнул он. — И ко гробу нашего отца императора Оттона, — добавил он. — Идемте возблагодарить Христа за победу и за то, что подвигнул нас на благородство и милосердие… А потом… потом совершим другую торжественную церемонию… поистине радостнейшую… Идем, учитель Герберт, дорогой мой, твой паллий уже со вчерашнего дня насыщается милостью, исходящей от гроба апостола…

Аарон ежедневно виделся с Гербертом. Работы, правда, было неожиданно мало: редко когда учитель подсовывал ему греческий текст для перевода. Один из текстов был довольно интересный: перечень греческих епископов и иереев, посланных из Константинополя ко двору недавно крестившегося владыки Руси. Аарона заинтересовали прежде всего обширные, точные описания поведения, привычек, образования и способностей, приложенные к каждому имени. Но скучно и нудно было переводить огромный перечень шлемов, панцирей, щитов, мечей, серебряных и золотых цепей, также отосланных из Константинополя на Русь за последние десять лет.

Зато разговаривал с ним Герберт часто и много, расспрашивал о детстве в Ирландии, о школьных и монастырских нравах Англии, требовал точных рассказов о нападениях с моря норманнов, особенно часто возвращался к личности Олафа, короля Норвегии. Страшно заинтересовала его история с неудачной попыткой Олафа высватать сестру Болеслава Первородного. Как и обещал, в страстной четверг он представил Аарона Оттону. В присутствии всего двора юноши обменялись несколькими фразами по-гречески: один говорил с высоты тропа, другой — на коленях. Император даже одарил Аарона особой милостью: посоветовал ему взять у канцлера Гериберта большую книгу, содержащую свод всех званий и чинов Восточной империи, выписать из нее большими, четкими греческими буквами все титулы, а рядом передать латинскими буквами точное звучание этих титулов. Надлежало также, пользуясь содержанием греческой книги, снабдить каждый выписанный титул обширным латинским комментарием, поясняющим, какие церемонии, права и обязанности, расходы и награды сочетаются со званием или должностью, соответствующими данному титулу. Составленный текст Аарон должен переписать четырежды: для самого императора, для канцлера германского королевства Хильдибальда, для канцлера Королевства Италии Гериберта и для главы сената Рима Иоанна Феофилакта.

И хотя он был уже пожалован дружбой и доверием Герберта, все равно оказался поражен словами Оттона о торжественной и радостной церемонии вручения учителю паллия, освященного на гробе святого Петра. Поражен и ошеломлен. Неужели Григорию Пятому пришлось склониться, уступить, выразить согласие на возвращение Герберта в Реймс? И надо ли тут искать связи с Болеславом Ламбертом? Стало быть, император все-таки решил отвергнуть дружбу и верность могущественного Болеслава Первородного? Стало быть, желание сохранить верность спутнику по изгнанию перевесило в папе убежденность в неканоничности избрания Герберта? Но если он так далеко заходит в своей заботе о сохранении верности одному из своих сотоварищей, то будет ли он столь же верен второму? Сумеет ли он принудить Оттона, чтобы тот отдал Феодору Стефанию Тимофею? Но как же это может быть, если Кресценций получил пощаду? Ведь или Оттон вернет ему Феодору Стефанию, или прямо заявит, что оставляет ее себе как плату за пощаду, — так или иначе законной женой Тимофея она не может стать. Разве что Оттон, пресытившись ею, уступит ее папскому любимцу, чтобы была при нем не как жена, а так, как была доселе при императоре. И Тимофей согласится на это? Аарон подумал с минуту и пришел к выводу, что, пожалуй, согласится. Но что тогда скажет папа?

Оказалось, однако, что все эти размышления были напрасной тратой времени и просто беспочвенны. У самого входа в базилику святого Петра Герберт отыскал глазами в толпе Аарона и кивнул, чтобы он приблизился.

— Собирайся в дорогу, — сказал он. — Через десять дней поедешь со мной в Равенну.

На каменном престоле сидит каменный Петр. Правую руку высоко поднял для благословения — в левой держит ключи от царства небесного. На позолоченном тропе сидит Оттон — в руке держит оправленный в серебро жезл из слоновой кости, дар базилевса Иоанна Цимисхии [14] Оттону Рыжему.

Рядом стоит Григорий Пятый. Аарон впервые видит фигуру папы в пышном церковном облачении. От рыцаря в панцире остались только удивительно светлые несколько выпуклые глаза. И только теперь на фоне остальных фигур, так же в пышных богослужебных облачениях, бросается в глаза молодость Григория Пятого: только теперь можно увидеть, что ему нет и тридцати.

Удивительно выглядит в ризах учитель Герберт, трудно поверить, что это действительно он. Хотя Аарону кажется, что они ему больше к лицу, чем Бруно-Григорию. Правая ладонь Герберта протянулась к Евангелию, которое держит на вытянутых далеко перед собой руках миланский архиепископ Арнульф. Герберт произносит символ веры. Громко, отчетливо, звучно заверяет он, что верует, что никто не может получить спасения вне вселенской церкви; что признает и чтит истины, утвержденные четырьмя великими соборами; что крещение смывает все грехи; что покаявшегося на исповеди грешника надлежит безоговорочно допустить к приятию тела и крови господней.

Неожиданно по всему собранию иерархов церкви проходит трепет напряженного внимания, трепет возбуждения и ожидания. Герберт все такой же спокойный и сосредоточенный.

— Не осуждаю бракосочетаний, — громким эхом отдаются о стены и колонны собора спокойные, хорошо взвешенные слова. Аарон видит тревогу в глазах авентинского аббата Льва и чуть ли не гнев. То же самое и в глазах почти всех немногочисленных аббатов и приоров, принадлежащих к клюнийской конгрегации.