— Это Блокираторы, что ли? — запоздало спохватился я.
— А то! — подтвердил Хоттабыч. — Не только браслеты, а вся пещера — огромный природный Блокиратор! И где только такую отыскали?
— А делать-то мне теперь чего? — Спросил я, не теряя надежды дотянуться до Силы. Такой близкой, но и такой же недоступной.
— Как что? — воскликнул «сосед». — Сопротивляться! Не сдаваться! Русские не сдаются! Бери Силу и хреначь!
— Так это же невозможно…
— А ты старайся лучше, хлопчик! И однажды этот гребаный мир прогнется под тебя! Не заставляй меня думать, что я выбрал не тот «сосуд»! Ты можешь, Мамонт! Сломай уже к хренам эту чертову Защиту!
— А-а-а! — истошно заорал я вслух, не придумав ничего лучшего.
Я рванулся к Силе, реально разрывая «жилы» и нисколько не жалея себя. Мне казалось, что внутри меня с хрустом лопаются Каналы, словно перетянутые гитарные струны. А все я все давил, давил, давил своей «несгибаемой» волей на эту непробиваемую и невидимую стену, что стояла у меня на пути и не давала мне прикоснуться к Магической Энергии.
Мне показалось, что из моих глаз брызнула какая-то жидкость и потекла дорожками по моим щекам. Только это были, отнюдь, не слезы. Влага была тягучей и горячей, а глазные яблоки защипало от боли. Похоже, что от напряжения лопались кровеносные сосуды в моих глазах. Но я не переставал долбить чертово препятствие. И, в какой-то момент почувствовал, что стена слегка дрогнула и прогнулась.
«Не стоит прогибаться под изменчивый мир, - долбили в голове набатом слова незнакомой песни , — пусть лучше он прогнется под нас! Пусть лучше он прогнется под нас! Пусть лучше он прогнется под нас… под нас… под нас…»
Я чувствовал, как стена, выстроенная Блокиратором, дрожит все сильнее и сильнее. На браслетах и цепях, сковывающих мои руки, начали проступать и разгораться незнакомые Магические Формулы, бывшие до этого незаметными. Таких знаков я никогда раньше не видел. Блокираторы, повсеместно поставляемые Домом Кюри, работали на абсолютно иных Символах и Знаках. Но задумываться над этим фактом у меня просто не было сил. Во что бы то ни стало, мне надо было прорваться к вожделенной Силе. И я это сделаю, или сдохну…
— Навались, слабак! — неожиданно рявкнул Хоттабыч. — Сколько можно уже долбить это засохшее дерьмо? А ну, поднажми, боец! За Родину! За Сталина!
И я поднажал…
Глава 21
Сказать, что Иосиф Виссарионович разгневался, так это, вообще ничего не сказать. Наэлектризовавшийся воздух в его кабинете ежесекундно искрил, пробивал изломанными мелкими молниями близко расположенные металлические предметы, поднимал дыбом волосы на головах тех присутствующих в кабинете товарища Сталина, кто еще их окончательно не лишился. Причем, сейчас существовала, пусть, и гипотетическая, но вероятность лишится волос и всем остальным, правда, вместе с головой.
И, помимо всего этого, Сила, исходившая от Вождя, давила на плечи собравшихся в кабинете первого лица страны с медленной и неотвратимой тяжестью гидравлического пресса, грозя размазать весьма могучих Силовиков в лепешку, если вдруг разозленному донельзя товарищу Сталину неожиданно придет в голову «такая идея».
Однако, собравшиеся «на разнос», были людьми весьма тертыми (а полковник Легион и вовсе человеком не считался), пожившими, неоднократно смотревшими в глаза смерти и видевшими в жизни такое, чего и быть-то не должно на белом свете. Поэтому каждый из них стойко переносил нервное Силовое давление Вождя, не дрогнув при этом ни единым мускулом.
Товарищ Сталин же, наоборот, всем своим видом показывал, как велико его недовольство нерадивыми соратниками. Он нервно грыз крепкими и желтыми от табака зубами деревянный мундштук любимой трубки, гоняя её из одного уголка рта в другой.
Головину казалось, что Иосиф Виссарионович вот-вот перегрызет изящный мундштук деревянного изделия английских мануфактурщиков[1] и, наконец-то, обратит свой гнев на нерадивых товарищей, проворонивших очередное нападение врага. Однако минуты шли, а Иосиф Виссарионович все так же нервно грыз набитую табаком трубку, но отчего-то не спеша еёраскуривать.
За его осунувшейся, побитой оспой и враз постаревшей физиономией неотрывно следило три пары внимательных глаз: наркома Берии, князя Головина и полковника Легиона. Именно эта троица тихо сидела за совещательным столом напротив Вождя всего советского народа, ожидая его обвинительного вердикта.
Наконец из трубочной чаши пошел легкий дымок. Товарищ Сталин, воспламенивший табак одним лишь взглядом, глубоко втянул дым в легкие «крепким моряцким затягом», и давление Силы на плечи «провинившихся» соратников и подчиненных неожиданно ослабло.
— Закуривай, таварищ Петров, — вместо ожидаемой отповеди неожиданно произнес Иосиф Виссарионович, выпуская в потолок густой столб дыма и подвигая к товарищу оснабу распечатанную пачку «Герцеговины Флор». — Дэло серъёзное — вмэстэ думу думат будэм… Остальным нэ прэдлагаю — у вас и бэз табака мозги как надо работают, — зная, что Берия с Легионом не подвержены пагубной привычке заядлых курильщиков, добавил он.
Судя по четко проявившемуся гортанному акценту, до конца успокоиться товарищу Сталину так и не удалось. Это отчетливо понимали все присутствующие, поэтому спорить в этот момент с Вождем никто не решился.
— Спасибо, товарищ Сталин! — сдержано поблагодарил Иосифа Виссарионовича Головин, внимая из пачки папиросу. — Мне это сейчас действительно необходимо.
Слегка размяв слежавшийся табак пальцами, Александр Дмитриевич дунул в бумажную гильзу «Герцеговины», выдувая мелкие крошки, а затем прикусил её зубами. Поскольку кроме Таланта Мозголома он больше не обладал никакими сопутствующими Дарами, то прикурить папиросу ему пришлось с помощью обыкновенных спичек, коробок с которыми по обыкновению лежал рядом с пачкой на столе.
Глубоко затянувшись, товарищ оснаб ощутил на языке знакомый сладковатый привкус, который постепенно вытеснили древесные и ореховые оттенки. Табак в папиросах Вождя оказался отменного качества. Недаром же его так уважал Иосиф Виссарионович, набивая свою трубку преимущественно табаком сорта «Герцеговина Флор».
— Ну что, таварищи дарагие, — после нескольких глубоких затяжек произнес Верховный Главнокомандующий самыми могучими вооруженными силами на планете, — как жэ ми с вами так жестоко облажались[2]?
Александр Дмитриевич автоматически отметил это «ми», произнесенное Вождем. Выходило так, что он заведомо ставил себя на одну ступеньку с ними, так сказать, проштрафившимися специалистами.
— Почэму никто из нас нэ ожидал от этого нэизвестного врага повторного нападэния? — неторопливо попыхивая трубкой, продолжал «рассуждать» Иосиф Виссарионович, словно бы сам с собой. — Как ви думаете, товарищ Берия, почэму? — Вождь вытащил трубочный мундштук изо рта и, буквально, ткнул им в наркома внутренних дел, словно указкой.
— Потому что это нелогично, товарищ Сталин! — Не полез за словом в карман Лаврентий Павлович.
— Отчэго же нэлогично? — прищурился Вождь.
— Судите сами, Иосиф Виссарионович… И вы, товарищи, тоже подключайтесь к обсуждению, — предложил нарком Головину с Легионом, — может быть, я что-то не беру в расчет…
— Товарищ Берия верно говорит, — благосклонно кивнул товарищ Сталин, — ваши замэчания, как и взгляды на проблэму с разных сторон, будут вэсма полэзны. Особэнно мнэние товарища Лэгиона, по причине его нэчэловеческой сущности, — пояснил Иосиф Виссарионович. — Продолжайтэ, Лаврэнтий Павлович.
— Итак, — продолжил нарком внутренних дел, — ситуация мне видится следующая: некие враждебные нам Силы, устраивают беспрецедентную акцию по освобождению из заточения одного из лидеров и организаторов украинского националистического движения Степана Бандеру…
— То есть, ви считаете, товарищ Берия, что именно освобождение Бандеры являлось целью этой акции? — перебив наркома, уточнил Вождь.