Читать интересную книгу Темный мир. Равновесие - Марина и Сергей Дяченко

– Послушай, – снова заговорил Сэм, – я… ладно, чего-то не помню. У меня амнезия… Но у меня есть воля, это я принимаю решения, я не марионетка! Не кукла из тряпок! Я себя ощущаю человеком, значит, я и есть человек!

– Конечно.

– Я полюбил тебя не потому, что меня… запрограммировали! Это вранье!

– Я знаю.

Сэм помолчал. Потянулся рукой к переносице.

– Или нет, – сказал вдруг охрипшим голосом. – Или это тоже часть программы… Я машу рукой – потому что я так решил? Или мне приказали?

Некоторое время он сосредоточенно водил ладонью перед лицом. Я вспомнила свои детские опыты: лет в двенадцать я пыталась обмануть предопределенность судьбы, внезапно меняя решения, и проверяла, не исчезнет ли мир за спиной, если резко обернуться.

– Расскажи обо мне, Даша, – прошептал Сэм. – Что со мной не так?

– Все так.

– Ты не поняла… Есть какая-то нелогичность, неправильность… Должна быть, если я запрограммированный робот…

– Ты не робот!

– Но ты поняла, о чем я спрашиваю?

Я задумалась.

– Как ты оказался на филфаке?

– Поступил… наверное. Я не помню.

– А почему ты не ходишь на лекции?

– Я пробовал, но мне скучно. Вся эта морфология, лингвистика…

– А как ты думал сдавать сессию?

– Я не думал, – он потер переносицу. – Я никогда не думал о будущем, Даша. Каждый день вставал… и даже не знал, чем буду заниматься вечером. Все у меня было: еда в холодильнике, деньги на карточке… Значит, все-таки робот?

– Что ты читал из Сент-Экзюпери? – спросила я неожиданно для себя.

– «Ночной полет»… «Планета людей»… Книга была такая толстая, старая, с самолетом на обложке…

Он снова с яростью потер лоб:

– А где она стояла, не помню!

Я взяла его за руку:

– Тебя ведет не программа. Была бы программа – ты бы ответил «Маленький принц».

– Почему?!

– Некогда объяснять… Слушай, Сэм. Я не знаю, что может этот человек… этот колдун, или кто он там. Но я знаю совершенно точно: то, что было на крыше Главного здания, – наше, там был ты. Старые самолеты в тумане – это твоя идея, это настоящий ты! Я вижу.

Он заморгал, пытаясь скрыть, что в глазах его больше влаги, чем обычно бывает у мужчин:

– Я тебе верю.

Гриша отжимался, с его лба на пол падали капли пота. Руки его уже сводило судорогой, но он рычал – и отжимался дальше. Я сидела, привалившись к Сэму и ни о чем не думая, несколько легких отрешенных минут. А потом мои мысли снова понеслись по кругу, пытаясь собрать воедино разрозненные кусочки головоломки: мой кулон, мой отец, человек из Лондона, Сэм…

– Колдун не мог быть другом моего отца, – пробормотала я вслух. – Это тоже вранье. И уж конечно, после всего, что он творит, – никаких переговоров, только война…

Обессиленный Гриша рухнул на пол бревном.

В этот момент я снова почувствовала чужой взгляд. На меня смотрели сверху – сквозь все перегородки, тонны земли и песка, сквозь бетон и битум, внимательно и хищно. Рука моя потянулась к шее, туда, где прежде висел амулет…

Это чувство, знакомое с отрочества. Оно посещало меня, когда я снимала кулон. Кто-то ищет, высматривает меня, кому-то я нужна, и не для хорошего дела. Кто-то ищет меня…

Впрочем, уже нашел.

Глава двадцатая

Лондон

Мы могли ориентироваться только по часам наших мобильников, но батареи в этом подземелье садились как-то ненормально быстро. Под утро мне удалось ненадолго задремать на одеяле, в обнимку с Сэмом. Фонарь потускнел и почти погас, Гриша долго вертел ручку, но света прибавилось ненамного. Одинокая голая лампочка, питавшаяся от непонятно какого аккумулятора, тоже померкла и начала мигать.

Стены бомбоубежища еле заметно вздрагивали. Больше не слышалось ни звука. Это были самые страшные часы – мы все не спали, тишина и глубина давили на нас, душили и вызывали панику.

– Давайте петь по очереди, – сказал Гриша.

– Я не умею петь, – пробормотал Сэм.

– Даша, ты должна знать много стихов на память, – не унимался Гриша. – Почитай нам.

– «Ко мне он кинулся на грудь, но я успел в него воткнуть и там два раза повернуть свое оружье…»

– А повеселее?

– Это веселое.

– Давай тогда в города играть? Я говорю «Москва», а ты, Сэм?

– Лондон.

– Ты не понял. Надо сказать город на «а».

– Я все понял.

Звук его голоса мне не понравился; я быстро освободилась из рук Сэма. Заглянула в глаза… и отпрянула. Спрыгнула на пол, попятилась к стене.

Тот, кто только что был Сэмом, вальяжно уселся на одеяле:

– Ну что, посвященные? Готовы к разговору?

Гриша молча отодвинулся от него. Я стояла на полу в одних носках. От бетонных плит несло диким холодом. А может, не бетон был причиной.

– Мы будем разговаривать, – я старалась, чтобы голос звучал твердо, – только после того, как ты отпустишь Сэма, откроешь нам выход из подземелья…

– Что еще? – он издевательски улыбнулся. – Дарья, в моей власти выпустить тебя в помещение, где есть сортир. Нехорошо говорить о любви, доверии, верности, а самой только и думать, что о переполненном мочевом пузыре.

– Заткнись, – Гриша ощерился.

– Или что?

– Или я тебе нос сломаю!

– Ты сломаешь нос Сэму, – прошептала я. – Колдун в Лондоне.

Тот, что сидел на одеяле, довольно кивнул:

– Да, именно так. А хочешь знать, что происходит снаружи? Гриша, ты хочешь знать, что с Лизой, жива ли она?

Гриша вскочил, вне себя от ярости и страха:

– Чего тебе надо от нас?!

– Повиновения, – сказал он другим голосом, грубо и повелительно. – Игры закончились. Сейчас ты, Григорий, нарисуешь рамку…

– Куда?!

– Куда хочешь. Откроется, куда желаю я. Дарья войдет одна, и мы продолжим разговор в непринужденной обстановке.

– Нет, – сказала я. – Мы выйдем отсюда только все вместе.

– Ты заставляешь меня делать кое-что, чего я бы не хотел.

Тот, что был Сэмом, дернулся, как человек, засыпающий сидя, или марионетка, у которой резко ослабли веревочки. Удержал равновесие, поднял голову, коснулся виска:

– Опять?!

Это был Сэм.

– Опять это случилось, да? Он был здесь?

Слов не нашлось, я просто кивнула.

Сэм зажмурился. У него на лице было написано такое отчаяние, что мне захотелось обнять его и утешить – но я боялась. Боялась, что в моих объятьях вдруг окажется тот… другой. Жуткий.

Это что – навсегда? Я больше не смогу касаться Сэма, быть с Сэмом, потому что всегда буду помнить, как из его глаз на меня глядел чужой неприятный человек?!

– Надо было… приглашать его, когда у меня был семинар по философии, – Сэм вдруг широко улыбнулся. – Он бы отвечал… за меня… Чего-нибудь наврал бы про поэтику Аристотеля. Кстати, хороший способ сдавать экзамены…

Это было отчаянное мужество – пытаться шутить сейчас, в его положении. Я поняла, что горжусь сквозь слезы.

– Даша, не верь ему, пожалуйста. Я не кукла, у меня есть…

Улыбка застыла на его лице. Он вскрикнул, как от внезапной сильной боли. Правой рукой подхватил левую. Поднес ладонь к лицу…

И зашипел, забился, прижимая руку к груди, пытаясь сдержать крик. Я бросилась к нему, пытаясь понять, что случилось, но Сэм прятал руку. Ему было невыносимо больно и с каждой секундой больнее.

– Оставь его в покое! – закричала я, обращаясь к бетонному потолку в сырых потеках. – Отстань от него! Не трогай! Я пойду!

У Гриши тряслись руки, когда он рисовал на стене кривое, кособокое граффити.

* * *

После спертого воздуха подземелья здесь дышалось легко, как в лесу, а после темноты и тусклой лампочки свет резал глаза. Где-то пели птицы. Канарейки. Экзотическое дерево росло из гигантской кадки, рядом вкрадчиво журчал фонтан, и красные рыбы, каждая размером с лапоть, плавали в прозрачной воде над темным зеленоватым дном.

Мои глаза привыкли к свету. На самом деле он мог показаться ярким только после подземной тьмы: огромные окна были наполовину прикрыты мягкими шторами, а снаружи к стеклам льнули оранжерейные растения.

На обшитой деревом панели за моей спиной испарялось очертание Гришиного граффити. А впереди, посреди комнаты с деревом и фонтаном, стоял письменный стол – вычурный и древний, он мог принадлежать какому угодно французскому королю, но я не стала рассматривать завитушки. Мой взгляд остановился на предмете, помещенном в центр стола.

Это была пластиковая кукла, в точности похожая на Сэма. Так называемая «портретная кукла» – я знаю, их делают мастера на заказ. На кукле была одежда, совсем как настоящая, и я даже смутно помнила, что видела на Сэме эти брюки и эту рубашку. Стеклянные глаза смотрели в потолок. Лоб, щеки, скулы были расписаны сложными письменами – их наносили тонким черным фломастером, а потом стирали, и снова наносили, так что кукла-Сэм стал похож на австралийского аборигена в татуировке.

Но хуже всего была коробка с инструментами, стоявшая здесь же, на столе. Набор кукольного палача: крюки и пилы. Иглы и щипцы. На левой руке игрушечного Сэма не хватало безымянного и мизинца, на их месте белел скол. То, что осталось от пальцев – пластиковая крошка, – валялось рядом.