Прогремели пищали Захарова и Сидорова. Тучи птиц взлетели в воздух. Чукчи бежали к ущелью, перепрыгивая через камни и прячась за скалами.
Фомка не стал стрелять с качавшегося коча. С пищалью в руке он спрыгнул в карбас, из которого еще не успели подняться Материк с Прокопьевым. Сидорка бросился за ними.
— Греби! — крикнул Фомка, схватив правило.
До берега — всего несколько сажен. Едва карбас врезался в гальку, Фомка с Сидоркой выпрыгнули из него, разбрызгивая воду.
Вытащив карбас на угор, Материк с Прокопьевым повернулись, чтобы следовать за ними, а их уж и след простыл.
Дмитрий Вятчанин бросился к Попову и попытался вытащить стрелу из его тела. Попов содрогнулся, ивовое древко стрелы оказалось в руке у Вятчанина, зазубренный же костяной наконечник остался в ране. Вятчанин растерянно оглянулся.
Тогда Кивиль оттолкнула Вятчанина и, выхватив кинжал, разрезала ремни куяка и кафтан раненого. Вставив конец кинжала в рану у зубцов наконечника стрелы, она выдернула наконечник из раны быстрым движением и прильнула губами к ране, высасывая кровь.
Старый Удима опустился на колени рядом с ней.
— Хорошо, — сказал он покрученикам. — Девочка знает дело. Не бойся рвать раны. Больше крови — скорей заживет. Сосать хорошо. Бывает яд. Кивиль знает, — так делают якуты-воины.
Попов пришел в себя. Его рана, хоть и болезненная, не была опасной. Пройдя меж ремнями куяка, защищавшего лишь грудь, стрела впилась в левую лопатку. Кость помешала ей поразить сердце.
Скоро перевязанный Попов лежал в казенке, бледный от потери крови. Кивиль сидела на полу, спрятав лицо в одежде раненого.
Тем временем Фомка с Сидоркой перебегали от камня к камню. Чукчи останавливались и стреляли из луков.
Фомка же с Сидоркой, мимо которых то и дело свистели стрелы, берегли заряды.
— Вот я тебе покажусь, непутевый, стреляй! — бормотал себе под нос Фомка, высовываясь из-за камня.
Что-то мелькнуло впереди. Фомка прыжком перескочил к новому укрытию.
— У, р-рыбий глаз! Чуть ухо не оторвал, — воскликнул Сидорка, едва увернувшись от стрелы.
Еще в дозоре при совете Дежнева с Поповым Фомка далеко проследил тропу ущелья. Он знал, что за поворотом — водопад, а тропа круто поднимается вверх, обходя его справа.
Чукчи скрылись за скалой у водопада. Фомке с Сидоркой предстояло пробежать до этой скалы сажен пятьдесят.
— Ну, Сидорка, мил человек, помогай бог, а бежать надо что есть духу. Промедлим — убивцы взбегут по тропе, доспешат до укрытия, а там — поминай как звали.
— А коль они не бегут, а за углом сторожат? — беспокойно оглянулся Сидорка.
— Я и говорю: помогай бог, — ответил Фомка.
Он оглядел курившийся фитиль пищали, поправил порох на полке и бросился вперед. Сидорка, перепрыгивая через камни, следовал за ним. Бежать приходилось по подъему. Хаос камней заставлял друзей метаться из стороны в сторону. Сердце Фомки стучало. Он задыхался.
Пошатываясь, он оперся о скалу, скрывавшую водопад. Сидорка был рядом с ним. Еще раз осмотрев пищали, они выбежали из-за скалы.
Слева шумел и пенился водопад. Ни Фомка, ни Сидорка не взглянули на него. Справа по красноватой базальтовой стене вилась узкая крутая тропинка. На ней никого не было.
— Убегли! — разочарованно проговорил Фомка, останавливаясь.
— Прыткие черти, громом их разрази!
Гулкий звук оборвавшегося камня донесся из глубины ущелья. Сидорка побежал вверх по тропе. Фомка, не успевший отдышаться, остался внизу.
У поворота тропы Сидорка выглянул из-за камня. Едва ли не все ущелье открылось перед ним до самой верхней террасы. В глубине ущелья он увидел чукотских воинов, спускавшихся прыжками. В их руках были копья и высокие прямоугольные щиты, облицованные костяными пластинками. Сидорка разглядел и их костяные панцири.
— Чукчи идут! — сообщил Сидорка.
— Много ли?
— Много.
— Беги вниз! Поспешим к приказному.
Друзья побежали к кочам. Встретившиеся Материк и Прокопьев последовали за ними. Едва четверо охотников поднялись на коч, как копья чукотских воинов уже замелькали около ущелья. «Что делать? — думал Дежнев. — Пресной воды взять не успели. Остаться — биться с чукчами».
Дежнев оглянулся.
Ватаги обоих кочей ждали его команды. В море чернел высокий остров. Дежнев круто обернулся в сторону «Медведя».
— Эй! Вятчанин! — крикнул он. — Как твой хозяин?
— Ничего, отходит, — ответил Вятчанин.
— Лука! Будешь старшим. Катай якоря! Плыть к острову!
Ватаги засуетились. Заскрипели вороты. Захлопали поднимаемые паруса. Подбежавшим к берегу чукчам не с кем было сражаться. Кочи ушли.
— Еще подумают — мы испугались, — недовольно проговорил Иван Зырянин, занося весло.
— Лишь бы ты сам, мил человек, знал, что не боишься, — ответил Фомка.
— Здоровую трепку мы б им задали, — с сожалением вздохнул Степан Сидоров.
— Пустое мелете, — сурово произнес Дежнев.
Однако скоро он снова взглянул на Зырянина с Сидоровым и, несколько смягчившись, сказал:
— А ну, подумаем, робята, хоть малость. Впервые мы сюда пришли. Худое сделаем — вражду посеем. А где черт не сеял, там он и не пожнет! Кто знает, сколько раз нам идти этим путем!
— Да мы так, по глупости болтали, дядя Семен, — виновато ответил Зырянин. — Обидно показалось, что чукчи в драку лезут, а мы уходим…
— Так-то вот, милый. К добру, брат, всегда гребись, а от худа шестом суйся.
Дежнев поднялся на мостик.
Начальник стражи Михайла Захаров подошел к творилу поварни и отпер замок. Отбросив творило, он крикнул:
— Эй! Выходи двое на проминку!
После короткой перебранки двое анкудиновцев торопливо вылезли из поварни.
— Ходить будете здесь, на носу, до мачты, — сказал Захаров. — Вам следить за ними неоплошно, — прибавил он, обращаясь к стоявшим на страже Евтюшке Материку и Бессону Астафьеву.
Один из анкудиновцев, лохматый мужик с медно-красной морщинистой шеей, зевнул и, поворотясь к стражникам спиной, стал осматриваться. Второй пленник, Калинко Куропот, человек лет за сорок, подошел к Евтюшке Материку и слегка дернул его за полу кафтана, приглашая в сторону.
— Испить бы, — произнес он, подмигивая Евтюшке, — горько в глотке-то после морской водицы. Наглотался…
Евтюшка вопросительно взглянул на Михайлу Захарова.
— Дай воду, — нарочито сурово ответил Захаров. От него не укрылось подмигивание Куропота.
Евтюшка подтолкнул Куропота за парус, где стояла бочка с пресной водой, и подал ему ковш. Куропот едва слышно прошептал: